Если что — спасет дядя или нет? В конце концов, арена — это воля императора. Тут ничего не попишешь. Но с какой стати патрицию Талесу отдавать родного племянника какой-то чужой семье — вдруг непременно решившей заполучить в зятья именно его? Пусть дядя во избежание скандала мигом выставит из дома, но уж денег-то тайком даст.
— Ты же не беременела до сих пор.
— До сих пор? — Темные брови девушки сошлись в одну линию.
А хороши они — хороши, заразы! Красоту Юсти Алексис еще до арены отмечал. До того, как узнал, что девица — змеиная ведьма. Впрочем, даже несмотря на это — пожалуй, от повторения прошлой ночи он бы не отказался. Учитывая, что толком ее не запомнил. А от того, что девушка — отнюдь не уродина, вдвойне обидно.
Но жениться… к этому Алексис определенно не готов. А Юстиниана еще определеннее не годится в жены.
— Я пока еще не научилась беременеть с помощью ветра или солнечного света, сударь. Если, конечно, речь не идет о солнце на стенах — так хорошо знакомых нам обоим.
До чего же ехиден ее тон! И при этом ничуть не портит. Некоторым женщинам идет гнев. Валерии и Гизеле — тоже. А вот той вдове — нет.
И как же роскошны эти волосы! Львиная грива. Интересно, бывают столь ехидные львицы?
— Юстиниана, но… Ты уверена, что галантно напоминать даме о ее былых увлечениях?
— Понятия не имею — я выросла при Храме! — отрезала девушка.
— Тем более. В храме любви у вас было предостаточно возможностей… — Алексис осекся.
Как вдруг неприятна сама мысль, что эту красивую, яркую девушку — пусть даже столь чужую, непонятную и во многом пугающую — обнимали еще чьи-то руки. И не одни. Как он сам — прошлой ночью…
Юстиниана расхохоталась. Не весело и заразительно, как Валерия, а словно копируя Гизелу — Мидантийскую Пантеру. Та же ирония и оттенок горечи — столь оскорбительный для собеседника. Будто его считают совсем уж дураком.
Хуже. Полным идиотом.
— Алексис, то, что ты совершенно ничего не знаешь ни о Храме, ни об обычаях Ичедари, — полбеды. Но что можно сказать о мужчине, не способном отличить многоопытную жрицу любви от девственницы? Спросить бы у тебя, все мужчины таковы или только ты? Так ведь ты наверняка и этого не знаешь…
Она что, смеется над ним. Ну да — конечно. Но и над собой — тоже.
— Вы… ты серьезно?
Алексис, конечно, читал только Томаса Ларуа и Артура Ленна. Но если Юстиниана не врет…
Юный мидантиец поспешно отвернулся, чувствуя, что густо краснеет. Змеи, он-то точно вел себя совсем не как герои Ларуа! О какой-то там осторожности речь вообще не шла… Алексис и чувствовал себя так, будто рядом… Гизела Мидантийская, не меньше. Та, что многоопытнее всех вдов, вместе взятых. Любого возраста.
Конечно, Юстиниана ничем не похожа на деву из романов. Рядом с ней и озорница Валерия — тихая, домашняя скромница.
Валерия!
Если он обязан жениться — женится, змеи со всем этим! Никто же не помешает им с Юсти жить в разных комнатах. Или даже в разных крыльях дома. Это всё — не проблема.
А вот Валерию действительно нужно спасать! Что там сказала Юстиниана? Ее не выдадут замуж вместе с прочими? Эх, не окажись Алексис участником этой змеевой случки — мог бы жениться на кузине сам.
А теперь — нет. Не двоеженцем же становиться. Обычаи Ичедари-то это, может, и дозволяют, но Валерия верит в Творца. И законы Квирины — тоже. Пока еще.
Если, конечно, именно с этой ночи всё не изменено. Лично императором Аврелианом. Неофиты культа — они такие.
Кстати, а кто по верованиям этой змеиной Богини Творец Всего Сущего? Какая-нибудь здоровущая змеюга — то ли женского, то ли мужского пола? Ладно, спросить это у будущей супруги время еще найдется. У них теперь впереди аж сколько-то лет в одной тюрьме… доме.
Но вот разные камеры — это все-таки мысль.
— Мы не опоздаем? — обреченно спросил Алексис.
Глава 2
Квирина, Сантэя.
— Элгэ! Элгэ, проснись! — жесткая рука трясет за плечо.
Вцепиться в горло, перекатиться, занести кинжал…
— Ошалела⁈
Ветер колышет потолок, скачут тени от факелов. Бросают блики на лицо Эсты. Эстелы Триэнн, а не уже мертвого Поппея Августа.
Эсты — и еще кого-то, за ее спиной.
Стоп, это — просто тень. А зловещей ее делает ночь, факелы и былая опасность. И собственное подступающее безумие.
Вернулось, не запоздало. Хоть сотню зелий выпей — не спасет.
— Очнулась?
— Я не в обмороке! — отрезала илладийка.
Хотя стоит честно признать — на грани. Бросает то в жар, то в холод. Озноб пробирает прямо сквозь ледяной пот.
Не хватало еще простудиться. Или застудить едва зажившие раны. Опровергнуть таборные слухи о ее неуязвимости.
— Прости, Элгэ, — Эста усмехается, но опять одними губами. А лицо по-прежнему встревожено. — Но у меня были все основания испугаться, что с тобой — то же, что с Валерией Талес.
— Не совсем то, — мрачно буркнула Элгэ, заворачиваясь в третий по счету плащ. В этом таборе — даже чистый.
Перед не выспавшимися глазами пляшут красные мухи. И они же жужжат в ушах.
— Элгэ, я имею в виду, что Валерия — действительно в обмороке. И приходить в себя не собирается. А еще мне этот обморок очень не нравится, Элгэ.
Зелье! Зелье, что они пили…
Стоп! Валерия ничего не пила.
Поппей говорил о безумии. А девушка не сошла с ума. И Элгэ решила, что всё обошлось.
А оно не обошлось. Почему ничего никогда не обходится? Хоть иногда — для разнообразия?
— Что говорит знахарка табора?
Странно, что голова еще что-то соображает. Учитывая, что в ней вовсю вертится раскаленный шипастый шар. А в глаза сыпанули каленого в той же печи песка.
— Расписывается в собственном бессилии! — Эста так резка вовсе не со зла. Она вообще никогда не отличалась сдержанностью. — Сказала, ей не справиться с темными силами какой-то черной богини с дурацким восточным именем!
— Ичедари?
— Примерно так.
Хороша банджарон, слыхом не слышавшая о том, что у Азы и обычной девчонки-патрицианки от зубов отскакивало. С другой стороны, патрицианка может быть не обычной, а сектанткой в четвертом поколении. А Аза, возможно, единственная в таборе, кто что-то об этой богине знал.
Не всем же Ичедари лично в кошмарах является. Кому-то — только оборотень Джек.
— Нужна Аза, — пробормотала Элгэ. Именно пробормотала. Потому что Эстела аж склонилась к ней, прислушиваясь. — Она точно знает, что это за богиня. И даже немного сильна в ее личной биографии.
— Аза — из твоего табора? Единственной нашей Азе пять лет, а еще одной из соседнего — одиннадцать.
«Твоего». Да, Элгэ, теперь у тебя собственный табор.
— Аза — из моего. Бывшего. Но сейчас она в доме патриция Поппея Августа по кличке Кровавый Пес. — Элгэ чуть не сказала «покойного», но вовремя схватила себя за язык. Его смерть они с Валерией решили скрыть от всех. И от Эсты — тоже. — Она и еще одна банджарон, Риста.
— Значит, нам нужно добыть банджарон из особняка одного из первых вельмож Сантэи? — присвистнула Эстела.
— Если хотим спасти Валерию.
— Ваш табор сможет прийти к нам на помощь?
Если Эста хочет вывести Элгэ на чистую воду — всё делает правильно.
— Наш табор и выдал нас Поппею — если я ничего не путаю, — зло усмехнулась илладийка.
— И всё же к ним стоит обратиться. Не волнуйся, это я сделаю сама. Тебе в любом случае нужен отдых. Ты еле сидишь. Вот-вот сама рухнешь.
Настоящая или поддельная тревога в глазах подруги? Не разобрать.
Элгэ устало опустилась обратно на плащи. Мягкие. И даже чистые.
— В Бездне отдохну. Я иду с тобой. Только… чуть-чуть полежу.
Холодно. И жарко. А стены палатки вдруг завертелись кругами и вспыхнули темной радугой. И сотней зловещих теней. Эста — одна, а теней и призраков — целый хоровод. Аж глаза режет…
Прикрыть их — всего на миг. Лишь миг — в обществе пляшущих красных демонят.
Впрочем, на Элгэ они не смотрят. Бывшая герцогиня не нужна больше никому. Даже красным демонам — от кого рябит в и так больных глазах…
— Выпей! — алоглазый, багрововласый рогатый танцор протягивает чашу. — Выпей, может, выйдет толк…[1]
— Был волчонок — станет волк… — невесть откуда всплыло в памяти.
— Выпей, Элгэ.
За спинами рогатых слуг Темного — Ичедари с печальными глазами. Та, что танцует и смеется с всё той же улыбкой на губах. Застывавшей веками.
Она танцует в хороводе кружащихся змей. Десятке роковых качающихся столбиков.
Танцует — и протягивает пенящийся кубок. Что в нем — кровь? Темное вино? Смесь?
— Ичедари, я не хочу… Я — не с тобой!
— Ты со мной, — печально улыбается она. — Выпей, Элгэ. Ты со мной — или с ними.
Это с кем? И почему к этим «ним» совершенно не тянет? Даже меньше, чем к покойному Юстиниану. В его покойной ипостаси.
— Я — сама по себе, — с трудом удается выдавить.
— Так не бывает. — Грустный взгляд, грустная улыбка, еще грустнее — смех. — Выпей, Элгэ…
— Нет.
— Выпей, Элгэ.
Все-таки лишилась чувств. И, похоже — надолго.
Смуглое немолодое лицо. Ни застывшей улыбки, ни вековой печали. Никаких красных демонов и змеиной пляски.
И сама банджарон, слава Творцу, не танцует, а стоит у постели Элгэ. У груды мятых плащей. Тех, что чистые.
Стоит и протягивает чашу с чем-то малоприятным на вид. И это — единственное, чем странный сон похож на реальность.
— Выпей, Элгэ.
А куда деваться? Разве что обратно в обморок. К Ичедари и алым демонам.
И пить там придется тоже.
— Ладно, — девушка осторожно приняла чашу. Круглую, глиняную… с непонятной пестрой росписью.
Только бы руки не дрогнули. Или хоть Эста с ворожеей этого не заметили.
Что же тут все-таки за знаки? Древняя руническая письменность? Клинопись с чудом уцелевших табличек давно исчезнувших стран? Тех, что сметены с лица подлунного мира еще до рождения Квирины.