— Прыгай сюда. Здесь лучше не ходить, прилеты.
Люс быстро прыгнул в окоп к бойцу.
— Только пришли сюда, и надо как-то определиться здесь… — поясняет Люс свою ситуацию.
— Командир там, — кивает боец в сторону тропинки, за которой виден блиндаж, накрытый грязными спальниками, пакетами и ветками. — Там он, со старшиной.
Люс кивает бойцу, мол, понятно, и выпрыгивает по ступеньке из окопа, направляясь бегом к командирскому блиндажу. Там объяснил ситуацию с прибытием своим на точку. Командир показал место Люсу, где он должен окопаться и начать наблюдение за полем. Местом этим был правый край разросшейся лесополосы, здесь шли нестройными рядками молодые деревца и кустарники… Вся эта природа, в преддверии предзимнего месяца, уже растеряла свою листву, и только голые сучья, как палки-выросты, торчали во множестве своем из земли, и хмурое ноябрьское небо обещало дождь… Здесь, на краю этой лесополосы, уже был кем-то начат окоп, и глубина той земляной ямы была не более полуметра, а в длину чуть достигала полтора метра и в ширину сантиметров примерно восемьдесят.
«Надо углублять окоп и рыть в этой слякоти…» — констатировал мозг Люса всю эту действительность. Именно констатировал как факт, не преобразовывая все это в мыслеформы или в мыслеслова.
Насчет слякоти, читатель, отвлекусь и немного объясню про все это… Так вот, ноябрь и декабрь на Донбассе это совершенно не то же самое, что предзимние месяцы в средней полосе России или где-нибудь на севере нашей страны. Это несколько другая история про природу… Погоду часто с ноября уже и всю зиму в тех местах можно выразить было бы в виде дождя или ветра с дождем и снегом, а также слякоти, которая временами подмерзает и снова, снова превращается в вязкую жижу. Унылая пора ноября в лесополосах отдает сыростью и грязью, а часто моросящий дождь и серое небо навевают на слабый ум неимоверную тоску. И этой тоске, и этой сырости нельзя поддаваться, необходимо принять ее как данность, как то, что является неотъемлемой частью твоих здесь дней, и надо жить, жить во всем этом со своим делом, ради которого ты сюда пришел, жить ради своих родных, чтобы они могли тобой гордиться, и жить среди всего этого мрака ради своего, именно своего прекрасного будущего. И если только человек потерял образ того своего прекрасного завтра, потерял надежду на то, что его ждут дома, пусть даже не жена и дети, не мать с отцом, но кто-нибудь ждет, пусть хоть сосед или дворовая собака, но ждет, то этот человек, потеряв веру, даже вдали от передовой уже в полушаге от смерти. Что-то хорошее всегда должно быть в голове, чтобы не пасть духом, чтобы мочь сражаться с врагом, причем так, чтобы трепет вызывать своими делами у врага.
Наши вагнеровцы это могли, это было им под силу, и никакая погода не могла поколебать их душевные силы. «Говорить себе, что ты умер уже, это значит сломаться, думайте о хорошем», — говорил когда-то один инструктор в центре спецподготовки, готовя бойцов.
Окапываться… умершая трава, и сырые грязные желтые листья с оттенками серого и черного, и торчащие из холодной, сырой и давно остывшей земли палки кустарников, некогда одетые в зеленую листву, а сегодня представляющие собой только унылые серые выросты. Голые серые деревья, сливающиеся с низкими серыми кустарниками-палками, и сырость, сырость, сырость, и этот моросящий все время дождь… с этим серым унылым небом и непременным спутником осени ветром… Но что же Люс?
А к вечеру Люс все же окопался, обустроился на новом своем месте, несколько углубив окоп, насколько это позволяли обстоятельства, так как в небе время от времени появлялись птицы противника, и после команды «Птичка!» точка замирала. Любое движение разведчик с воздуха мог заметить, и тогда прилеты украинской арты по точке были бы делом времени. А могли бы ведь и активную встряску с прилетами устроить, а в этом случае как минимум будут раненые на позиции. Напомню читателю, кто забыл мои строки из первой книги, что окопы вагнеровского штурмовика это окопы часто или, как правило, украинские, занятые у противника при штурме вагнеровцами.
Представьте себе земляную яму глубиной в тридцать или тридцать пять сантиметров и полтора метра в длину. Представили? Это окоп. Здесь какой-то неизвестный Люсу штурмовик, когда только-только отбили позиции у противника, быстро окапывался, чтобы хоть как-то укрыться от осколков, а может быть, это окоп украинский. Не важно уже чей. Окоп был кем-то брошен… Или группы штурмовые ушли в накат на противника, или попросту времени не было углублять окоп… Такое бывает тоже, когда в постоянном режиме в небе работает птичка врага… Обычно меняют позицию, если уж позиция совсем открыта для птичек или уже нет тактической необходимости в окопе на именно этой позиции, и вот таких окопов в тех местах множество. А могло и просто быть такое, что в этом окопе кто-то был ранен и ушел на эвакуацию.
И вот представьте себе не докопанный, неглубокий брошенный окоп в лесополосе… Это грязная жижа, еще и не притоптанная. Если окоп в глубину достает до глины, то это очень хорошо… В таком окопе мало грязи или нет ее вообще, глиняный пол — он же чистый. А вот земля, и еще и мокрая земля, а еще и если накрапывает дождь, то назвать такое, наверное, нужно было бы жидким тестом… Однако, как бы ни было, но бойцу окапываться надо, от глубины окопа зависит его жизнь, проверено. А значит, придется месить это тесто, эту вязкую слякоть, мешая ее своим телом, ногами, коленями и вытаскивая саперной лопаткой из ямы наружу комок грязи за комком… Саперная лопатка сама, бывает, с трудом из сырой земли вытаскивается, но копать это тесто просто необходимо.
На что похожи бойцы, которым надо быстро окопаться, к примеру, в такой предзимний месяц после дождей? Их форма не такая красивая, как в кино или как на фотографиях… Грязная. Просто грязная. Спасает горячий чай. Нет ничего лучше горячего крепкого чая на войне. Только чтобы обязательно, обязательно он был крепким. Да, война часто это не просто пострелять и побегать, это часто грязная и сырая рутина, это лямка, которую надо тянуть день за днем, неделю за неделей, месяц за месяцем. Читатель, сможешь в таком окопе трое суток продержаться под моросящим дождем и под прилетами вражеских мин? А две недели? А два месяца сможешь? Да-да, и по два месяца на линии соприкосновения с противником сидят вот в таких окопах наши мужики безвылазно. А потом подморозит, и вроде бы и жить хорошо… Пусть промозглый окоп, но не сырой, и спальником можно накрыться, не теряя внимания за происходящим вокруг. Да, здесь птицы не поют и деревья здесь уже не растут — здесь донбасская осень на передовой. Вот так!
Да, я отвлекся, но отвлекся от рассказа о Люсе, чтобы лучше донести до людей всю ту атмосферу войны, в какой сейчас пребывает Люс. Прочувствуйте эту атмосферу, погрузитесь в нее. Иначе было бы неправильным с моей стороны обозначить только механические действия Люса, слишком уж это простое слово — «окопался», и все же это книга, а не отчет о проделанной работе, а потому буду доносить все во всех красках.
То есть все не так, как в кино или там по телевизору, когда показывают гражданам уютные и теплые блиндажи, елки под Новый год, печурки, где вьется огонь и где боец читает письмо от школьника. Позиция (!), как много в этом слове для тех, кто был там… Настоящая передовая, еще раз повторюсь и буду повторяться, пока все вы не поймете этого, — это земляные ямы, часто очень поначалу не глубокие, и эти ямы бывает и дождевой водой заливает, и если это зима, то они промерзлые, сырые, и враг тут совсем рядом, и разрывы украинской арты происходят на точке каждый день, все зависит только от активности украинских артиллеристов. И чем ближе позиция штурмовика от позиций вэсэушников, тем меньше прилетов по нашим позициям мин и снарядов противника. Арта украинская боится своих задеть… Бывают и исключения из правил. Но близость к противнику, если они в каких-нибудь пяти, десяти или ста метрах от вас, — это то же самое, что каждую минуту или секунду рисковать жизнью. Вот вам и елка с игрушками под Новый год. Вот вам и песня про печурку, в которой вьется огонь… Здесь даже курят, когда стемнеет, наклоняясь к «полу» окопа и прижимаясь плотно к его стенке, закрыв ладонями саму сигарету или выкуривая сигарету под спальником. И у соседей, наших врагов, такая же тишина по ночам.
Итак, еще сутки с небольшим только миновали, как Люс освоился в своем новом окопе и следил за полем, за которым находились вэсэушники. Все банально в этих лесополосах. Здесь наша позиция, за нами тоже расположены точки, на которых окопались наши парни, а впереди по этой же лесополосе стоит враг, и этот враг тоже окопан. Однако атаковать противник может и как по лесополосе, так и через поле, ведь часто бывало и такое, когда вэсэушники осуществляли свои атаки и по открытой местности при поддержке своей техники, используя и БТРы, и БМП, и даже танки… Про танки умолчу, так как их можно сравнить только с тотальной и неизбежной смертью, и тот, кто победил атакующий позиции вражеский танк, сам является богом. И вот Люс наблюдает за полем, еще не темно, но уже сумерки спускаются на землю, а где сумерки, там и ночь. Сам не заметишь, как время бежит… И тут шорохи в кустарниках с той стороны, где наши окопы расположены.
«Кто-то из наших…» — проносится в голове Люса, и этот кто-то все ближе и ближе подходит, кто-то пробирается к нему…
— Краснодар! — подает голос Люс, называя пароль и ожидая ответа. «Ответа не будет, пошлю очередь туда на шум», — проносится в виде какой-то молнии мысль в голове Люса.
— Луганск! — раздается за кустами, и слышно только, как человек на секунду остановился и затем снова продолжил свое движение. И слышно, как ветки царапают тело пробирающегося, скользя по его одежде и издавая присущий этому действу звук. Наконец, появляется лицо бойца, с которым Люс еще близко и не знаком. Боец подходит к окопу Люса и садится на корточки, пригибая ниже при этом свою спину.
— Иди, тебя командир зовет… — сообщает боец, — я тебя меняю.