Хану полагается быть сильным и безжалостным. Народная память именно таким рисует маленького Чокана. Считается, что на мальчика дурно влиял один из братьев Чингиса — Чепе. Подстрекаемый дядей, Чокан потешался над незнатными гостями отца. Пока гость сидел в юрте, маленький торе растреноживал и прогонял его коня, прятал седло и камчу, а потом хохотал, глядя, как человек мечется в поисках по всему аулу.
Ему доставляло удовольствие унижать людей и хвастать своей безнаказанностью. И будто бы он не уважал даже родного отца, передразнивал ага-султана Чингиса. произносил в его присутствии бранные слова. Добрый и благородный Чингис будто бы пытался приструнить жестокого и непокорного сына, но невежественный Чепе вставал горой на защиту Чокана и твердил, что именно таким должен расти правнук великого Аблая. Завоевать власть и удержать ее в руках может только тот, кто жесток, мстителен, не сомневается в своем праве повелевать и попирать. Разве возвела кого-нибудь наверх доброта?
Предания о маленьком жестоком торе достойны самого серьезного отношения исследователей жизненного пути Чокана Валиханова. В каждой легенде непременно зашифровано что-то важное. Был ли Чокан действительно таким или в преданиях дошли до нас нравы и обычаи среды, в которой он провел раннее — и небезоблачное — детство?
И вот уже не легенда, а факт: маленький торе выучился читать года в четыре. Он очень рано стал ходить в Кушмурунскую казахскую школу, построенную его отцом. Грамотные казахи тогда писали на чагатайско-кипчакском языке, известном под названием «тюрки». На этом языке еще в XV веке составлялись официальные бумаги, велась деловая и семейная переписка. Все послания Чокана родителям написаны по-чагатайски. Учитель-мулла дал ему начальные знания восточных языков. Учитель и сам не знал семи языков Востока — а именно столько полагалось выучить султанскому сыну, — но арабским Чокан овладел в детстве, через арабский ему открылась восточная литература.
Ничто так не способствует раннему и стремительному развитию ума и характера, как необычность положения, в которое судьба ставит одаренного человека с малых лет. У Чокана первые детские впечатления связаны с пребыванием семьи казахского султана, правителя округа, потомка великого Аблая, в русской крепости, среди офицеров и солдат — то ли под домашним арестом, то ли под охраной от возможных разбойных нападений на виднейшего в Степи сторонника России.
Сюда, в Кушмурун, в бревенчатый дом, где живет семья старшего султана, привозят весть о разгроме усадьбы бабушки Айганым. Кенесары, отличавшийся мстительностью, свел счеты с Айганым (а значит, и с Чингисом) вполне по-родственному. Отрядом, налетевшим на Сырымбет, командовала сестра мятежного хана султанша Бопай. Не застав Айганым в Сырымбете, Бопай обчистила богатое поместье и угнала весь скот. О наглом налете Бопай беспрестанно сообщали в Кушмурун все новые и новые подробности. Взломаны замки на дверях, увезены все ценные вещи, даже все запасы провизии. Маленький Чокан был потрясен разорением дома любимой бабушки. Усадьба бабушки, где он бывал не раз, стояла у подножия невысокой горы, рядом с рощей, невдалеке синело озеро. Из Сырымбета маленького торе возили к сказочной горе Ок-Жетпес, похожей на башню, сложенную великаном из огромных каменных плит. В Сырымбете Чокан наслушался от бабушки преданий о своем прадеде. А сколько сказок и песен он там узнал! Он любил бабушкин дом, полный прекрасных старинных вещей. И теперь этот чудесный дом разграблен, все унесено. И чьими руками! Как ни говори, а султанша Бопай приходилась Чокану теткой.
Так уж вышло, что в числе его первых и самых ярких впечатлений детства оказались степные междоусобицы, острые политические разногласия. Чокан рано — слишком рано и близко! — наблюдал сложнейшую ожесточенную борьбу, в которую были втянуты все его родичи, весь Кушмурунский округ, вся Степь, весь народ. Линия, поделившая казахскую степь на две враждующие партии, пролегала достаточно извилисто. Враждебная Валихановым партия называлась ак-арка (белый хребет). Она оказалась сильнее в южной части степи, а север в основном держался русских.
В те годы состязания певцов, традиционные айтысы неизбежно превращались в политические споры. Поэзия этого времени запечатлелась в памяти Чокана с поразительной яркостью. Годы спустя он вспоминал множество стихов, пословиц, анекдотов. Чокан рано научился отличать истинный патриотизм от показного, национальную гордость от национального чванства. Он рано усвоил тончайшие приемы восточной беседы, когда сказано все, но не выдано ничего. Он с малых лет умел рассуждать убедительно, как его дед по матери бий Чорман, и умел скрывать свои мысли, как его прадед Аблай. Выросший в пору междоусобиц, он обещал стать в будущем незаурядным степным политиком. Его к этому и готовили отец и дядя.
Однажды за ним явился придворный борец Чингиса. Маленького торе переодели в дорогой халат, повели в белую юрту отца. Возле юрты ага-султана толпилась челядь Валихановых и челядь какого-то важного гостя. Чокана ввели в юрту. Там на почетном месте сидел Ахмет Джантюрин. Чокан знал, что у отца давняя вражда с этим соседом. Владения Ахмета Джантюрина находились в Оренбургской губернии, и так получилось, что аулы рода кереев оказались разделены границей между двумя губерниями. Часть кереев отошла в Кушмурунский округ, которым правил Чингис Валиханов, часть кочевала по владениям Ахмета Джантюрина, по Оренбургской губернии, где вся система управления казахами была совершенно другой, чем в Западной Сибири, более патриархальной; никаких округов, никаких выборных ага-султанов, там, в Младшем жузе, властвовали султаны-правители, подчиненные Оренбургской пограничной комиссии. Пользуясь межведомственной неразберихой, Ахмет Джантюрин засылал своих агентов в Кушмурунский округ, они сманивали кереев перекочевать навсегда в Оренбургскую губернию. Потом распря между двумя султанами перешла в стадию тонкой степной дипломатии, они договорились о союзе и по обычаю намеревались скрепить свой сговор браком. Ахмет Джантюрин был достаточно наслышан о смелости и уме старшего сына султана Чингиса, да и породниться с потомками хана Вали лестно. Маленький торе держался перед важным гостем, надо полагать, не дерзко, а умно и хитро. Отослав мальчика, Чингис и Ахмет Джантюрин окончательно условились об одной из важнейших деталей своего политического союза — о помолвке Чокана с любимой дочерью Ахмета. Для того времени обычное дело. Маленькому торе потом сказали, что теперь у него тоже есть невеста. Мальчик засмеялся и побежал доигрывать свои детские игры.
Чокана куда больше смущали планы отца оторвать его от семьи, от родных мест, послать в неведомую даль, к чужим людям. Но по новым временам без русского образования далеко не пойдешь. Об этом говорили на семейном совете Чингис, дядя Муса и бабушка Айганым. Александр Алексеевич Сотников однажды привез новость: вместо Линейного казачьего училища в Омске открывается кадетский корпус.
— Сыновья султанов имеют право поступать в учебные заведения на казенный кошт, — пояснял Сотников. — В Оренбургском кадетском корпусе получили образование уже многие султанские сыновья, а сын Джангира, правившего Букеевской ордой, поступил даже в самое привилегированное учебное заведение России, в Пажеский корпус. Неужели вы, Чингис Валиевич, не желаете добра своему сыну?!
Можно себе представить, с каким любопытством подглядывал за частым гостем отца маленький торе, рано научившийся разбираться в людях.
Александр Алексеевич Сотников окончил Одесское восточное училище, служил переводчиком в Таврическом генерал-губернаторстве и за что-то неугодное начальству был отправлен в Омск. Здесь он тоже не ужился. Поссорился с каким-то полковником и нашел оригинальный способ рассчитаться: переоделся казахским джигитом и принародно, на людной омской улице отстегал своего врага камчой. Его сослали еще дальше — в Енисейскую губернию. Помыкавшись по Сибири, Сотников кончил самоубийством, бросился с парохода в Байкал. Эта загубленная жизнь оставила все же по себе добрую память. Неугомонный Сотников искренне привязался к маленькому торе и оказал на него, быть может, немалое влияние.
Как-то Александр Алексеевич признался маленькому торе, что вот уже сколько времени ездит по аулам, собирает народные обычаи, чтобы составить свод законов Степи, но ничего не выходит, в аулах его обманывают, рассказывают всякие небылицы, выдумывают, будто произошли от арабов и Магомета.
На детской физиономии появилась аблаевская усмешка. Говорить или не говорить? Но Сотников — старший! — так доверчиво признался, что в аулах хитрецы водят его за нос! Чокан сжалился:
— Чужому у нас не рассказывают про старину. Такой обычай… И я слышал… Не надо признаваться русским, что ты казах, а то обратят в казака.
— Ну и ну! — Сотников расхохотался.
Подрастая, Чокан переходил от детских забав к отроческим. Он полюбил до самозабвения соколиную охоту, на которую ездил, конечно, не один, а с полагающейся султанскому сыну свитой. Народная память рисует его сильным, ловким, удачливым охотником. Он возвращался непременно с добычей, привозил матери красную лисью шкуру, которая у казахов ценится выше черно-бурой. Чингис разрешал сыну брать борзых, купленных по сто рублей серебром за каждую, Чокан все увереннее распоряжался отцовскими покорными тюленгутами.
Однако, заслышав, что к отцу приехал знаменитый Орынбай, Чокан бросал все и бежал к отцовской юрте, откуда доносился звон струн и высокий голос певца. Гости, собравшиеся у Чингиса, пропускали вперед любимого сына ага-султана. Чокан с восхищением глядел на красавца акына, круглолицего и черноусого, в богатом шелковом халате, в щегольских расшитых сапогах с загнутыми носками. Орынбай знал уйму старинных степных преданий. Новые песни он складывал в форме улен — из четверостиший, удивляя Чокана легкостью, с которой слова сплетались в красивый узор. Закончив, певец опускал домбру и бесстыдно выпрашивал вознаграждение.
Чингис швырял ему халат или говорил, что дарит коня. Орынбай ударял по струнам и пел хвалу ага-султану Чингису, его отцу Вали, его великому деду Аблаю. И Чингис швырял ему шелковые рубашки, говорил, что дарит верблюда. Орынбай благодарил и начинал импровизацию в честь сына достославного Чингиса: «Бием становятся с помощью братьев, уважение приобретают благодаря сыновьям». Мальчик гордо опускал глаза.