ущений в правом ухе. Беглый осмотр показал, что беззаботное пребывание на азиатском солнце подарило мне классический солнечный ожог. Первым пострадало, естественно, больше привычное к телефонной трубке, чем к ветру и солнцу, мое правое ухо. Нос и правая половина лица облезли, покрывшись шелухой и волдырями. Чуть позже, за ними настала очередь спины и груди. Короче, намеченные планы сбывались с реактивной скоростью. К концу третьего августа, на второй день моего пребывания на родине, я выполнил личную программу на 50 % — я загорел, сгорел, выпил море водки, надышался чистым воздухом, напился настоящего крепкого чая, наползался по песку и сверх крыши хлебнул ассоциативных воспоминаний об армии! И все это в кругу дорогих и близких мне людей. Где-то это уже было — в моем прошлом?
Честно выдержав все рамки приличия бедного родственника, я все же склонил супругу к поездке к моему однополчанину — он же, в миру, Пуля. Последний раз я его тогда видел в 1992 году — 12 лет назад! История про Пулю — это очень важная для меня и потому, отдельная тема. Дело в том, что в армию я призывался с близняшками. Всю мою службу, до взрыва, мы прослужили вместе. Один из них, имевший несколько месяцев стажа пребывания в следственном изоляторе города Целинограда, сильно отличался в своих стремлениях от нас с Пулей. Поэтому не удивительно, что он единственный, кто с нашего призыва ушел старшиной. Я не скажу, что он воевал меньше, чем мы — это неправда. В засаде и рейдах он был с нами наравне, но в расположении батальона он выделялся своей гениальной зековской приспособленностью. Он не унижался, не лебезил, но всегда был в стороне от нас — выстраивая тонкие нити интриг за счет мародерских штучек и ловких коммерческих операций со сгущенкой. Он «попал» два раза. Первый раз, когда после возвращения с засады, Пуля, его родной брат, поймал его, когда они, закрывшись с каптером роты, вдвоем, в тихую, жрали жареную картошку.
Надо ли рассказывать, что такое жареная картошка с молоком в Афгане? Пуля подрался с братом, и это был их первый, такой настоящий бой! Разнимать их я перестал давно — после одного случая. Тогда они оба, перепачканные грязью из пыли и собственной крови, похватав автоматы, кинулись на меня, утверждая, что это их личное БРАТКОВСКОЕ СЕМЕЙНОЕ ДЕЛО и другим нет места в их разборках. Я понял, что они не шутят, готовые на время примириться ради борьбы за свое право убивать друг друга!
Второй раз брат Пули «попал», когда пытался задержать брата и меня — сержантов, выносивших табуретки из ротных палаток. Мы шли смотреть кино. Он уже тогда был почти старшиной роты и рвал попу, не понимая, что он теряет ради этих соплей на погонах. Тогда же я и разбил о голову брата Пули свою табуретку, а Пуля, сначала поддерживая мою сторону в этом споре, но потом, защищая неправого брата в неравной драке, разбил свою табуретку о мою спину. Тогда я послал их обоих. В тот день развалился наш союз. Через месяц желтуха свалила Пулю, потом, взорвался я. Пуля с братом тоже умудрились попасть в попу под Сенжераем. Из двух братьев только старшина вернулся домой с медалью «За отвагу»! Пуля же приехал с отметкой в личном деле — «наркоман». Вот такое отступление перед описанием моей поездки к однополчанину. Супруга моя была знакома с обоими братьями. Этой единственной встречи на их день рождения в апреле 1992 года ей хватило на всю жизнь!
— Ты только дай слово, что не будешь с ними пить?! — умоляла она меня в автобусе, все три часа дороги.
— Дай слово, что не будешь много пить? — скулила моя жена.
— Не оставайся у них на ночь, опять начнете вспоминать — подеретесь. Зачем ты взял с собой свой нож? — я чудом не закипел на жаре под такой аккомпанемент.
Когда развалился рудник в родном городе, Пуля переехал к брату-двойняшке. Он работал, а его брат — блатовал в то мутное время. Так незаметно их пути и разошлись. Все было в послевоенной жизни Пули — он был проходчиком на урановой шахте, потом работал вахтой на медном руднике в Башкирии. Потом держал коров, курей, свиней. Потом торговал на рынке. Тогда-то он окончательно потерял брата.
Однажды, «в студеную, зимнюю пору» Пуле с женой надо было ехать за товаром. Была зима, стоял лютый мороз — они не поехали. А по плану ведь должны были поехать, оставив ночевать маленькую пятилетнюю дочь одну дома. Все было как раньше: дочь спала, горел свет, но родители были дома, хотя, дома их быть не должно было! В эту ночь и ворвались в дом к Пуле воры. Пуля встретил их в полной боевой готовности. Когда дверь открылась, бродяги увидели вооруженного Пулю, а Пуля увидел брата, пришедшего его грабить! Началась драка. Дрались двое — братья-двойняшки, прошедшие от звонка до звонка свой интернациональный срок в кандагарской бригаде. Пуля не стал убивать брата — отпустил. С тех пор у него нет брата, нет покоя его совести, нет берегов у его печали, как и нет краев у его стакана. Пуля спился в дым!
Когда я его увидел, я пожалел, что разучился плакать. Он выглядел старше меня. Я ничем не мог помочь Пуле. Единственное, в чем я его смог убедить — это бросить пить.
Я не видел его двенадцать лет! Думаю, что еще десять лет такой жизни он просто не выдержит. Если из настоящего Пули вычесть его прошлое, что останется от его будущего? Поездка к Пуле очень сильно меня изменила. Ничего нового про жизнь я не узнал, но я очень многое узнал про себя!
Каждый день происходят миллиарды внутренних «мордобоев» и самоубийственных атак на душу человеческую, которые остаются безнаказанными и неразрешенными. В среднем, большинство людей, похоже, нападает на самих себя, по меньшей мере, раз в час. Почему же нам бывает так трудно осознать тот факт, что жизнь — это отнюдь не одна из разновидностей игры с нулевой суммой? Почему мы так упорно не хотим понять, что, отказавшись от навязчивой идеи непременно повергнуть в прах партнера, дабы помешать ему, одержать над вами верх, мы можем оказаться в выигрыше оба — как один, так и другой? И почему, наконец, те из нас, кому удалось стать классными мастерами игры с нулевой суммой, совершенно не в состоянии даже представить себе, что можно жить в ладу и гармонии с нашим основным, всеобъемлющим и вездесущим партнером — жизнью?
Каждая из сторон в этой истории двух братьев имеет свою цель и использует собственную стратегию, разработанную с учетом представлений этой стороны о противнике, о его возможностях и особенностях мышления. Существует лишь одно простое правило, следуя которому можно положить конец этой затянувшейся игре двух братьев, причем оно вообще не имеет к подобным играм ни малейшего отношения. Его можно преподносить в различных формулировках, изображать различными символами, но все они, в конечном счете, приводят нас к таким извечным понятиям, как честность, терпимость и доверие. Без них наши игры грозят затянуться до бесконечности. Собственно говоря, на чисто умозрительном уровне все мы вроде бы с детства знаем о существовании этого правила. (Известны даже всякие не слишком оптимистические поговорки, гласящие, что жизнь приносит нам то, чем мы пожелаем ее наполнить. Например: «каков вопрос, таков и ответ», «как аукнется, так и откликнется» и так далее.) В общем, умом-то мы это понимаем, но, увы, не только разум движет нашими поступками. Есть еще уровень интуитивный, подсознательный — уровень души. И вот здесь-то в справедливость этого правила по-настоящему верят лишь немногие, истинно счастливые люди. Ведь верить в это означает не только осознавать, что мы сами являемся творцами наших собственных несчастий, но и понимать, что с ничуть не меньшим успехом мы можем своими руками сделать себя счастливыми. Прекратить видеть во всем соревнование, которое по определению должно иметь победителя и побежденного. В КАЖДОМ КОНФЛИКТЕ НАДО ОЦЕНИВАТЬ: УМЕСТНОСТЬ, ВРЕМЯ, МЕСТО, ДУХ. ВСЕ ВРАГИ — ПЛОХИЕ ВРАГИ. ПОТЕРЯ — ЭТО НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО ПОРАЖЕНИЕ. МЫ НИКОМУ НЕ ОКАЗЫВАЕМ УСЛУГУ, ОСТАВЛЯЯ КОНФЛИКТ НЕРАЗРЕШЕННЫМ. НАДО ЗАБОТИТЬСЯ О СЕБЕ, ПОТОМУ ЧТО МЫ ЗАСЛУЖИВАЕМ ЭТОГО. У НАС ЕСТЬ ПРАВО НА ЖИЗНЬ И ОДОБРЕНИЕ ВСЕЛЕННОЙ НА ТО, ЧТОБЫ СОХРАНИТЬ ЕЕ, НЕ СРАЖАЯСЬ. ЧТОБЫ ЕЕ СОХРАНИТЬ — НЕ СРАЖАЙТЕСЬ, ЕСЛИ В ЭТОМ НЕТ НЕОБХОДИМОСТИ. НИКОГДА НЕ СРАЖАЙТЕСЬ С ТЕМ, КОМУ НЕЧЕГО ТЕРЯТЬ! Пуле нечего терять в степи, где он живет, поэтому это его последнее поле битвы. Не связывайтесь с теми, позади кого холмы!!!
С Пулей я провел лишь жалкую пятую часть суток. Два года, что я провел вместе с ним в Афгане — есть одна десятая часть моей двадцатилетней жизни (той, что еще до взрыва) и пятая часть суток в настоящем! От Пули я приехал за три дня до отъезда. Это время было заполнено обдумыванием увиденного, когда-то пережитого.
Билетов на поезда «Бишкек-Екатеринбург», «Алма-Ата-Екатеринбург» не было! Автобус «Караганда-Екатеринбург» пришел на два часа раньше — все места были заполнены в Караганде — транзитных пассажиров не было до самого Петропавловска, и поэтому автобус шел без промежуточных остановок, сократив время в пути на два часа. Мне никак нельзя было опаздывать из отпуска, и мы решились на дорогу стоя до Кургана! Это заняло 12 часов. Из них три часа ушло на таможню: час на казахскую и два — на российскую. Полковник-казах, проверяя переполненный пассажирами автобус (мы сидели в проходах между рядами сидений, на полу — как в какой-то Мексике), увидев меня узнал и спросил где мой сын. За мной, сзади, — ответил я. Все прошло нормально. Через час после таможни, автобус сломался — мы больше часа простояли в степи, на ночной трассе, среди березовых колков где-то под Курганом. На нормальное кресло я сел где-то под утро — в 8:30. Я не мог долго стоять на протезах, поэтому пришлось сидеть на ступеньках, сразу за водителем, в проходе между первых рядов. На уровне моих глаз были голые волосатые икры двух женщин, стыдливо прячущих от меня свои потные ноги. Это был полезный экстремальный опыт общения с народом! Я не стал злее, но мудрее я стал во много раз!
В моей голове за 12 часов сидения на жестком полу, когда не выпрямить «ноги» с затекающими в протезах культями, пронеслось много полезных мыслей и воспоминаний. Я вспомнил забытое чувство инстинкта выживания. Помню: первое, что я понял, вернувшись в мирную жизнь после госпиталя, это то, что мне глубоко насрать на их мораль с высоты пережитого мною, когда жизнь несколько раз проверяла меня на прочность, ломая кости, разрывая плоть, опрокидывая в канавы с дерьмом. Первое, что я ощутил на гражданке, это то, что могу спокойно встать и помочиться или посрать в пере