Детский смех. Возможно, после этих слов я покажусь тебе чудовищем, но звук детского смеха на фоне рождественской музыки действительно вызывает у меня желание вытащить «снегометалку-2000», прототип, который есть только в моей голове, и забрасывать детей снежками, один за другим.
Омела. Единственные, кто любит ее вешать — это надоедливые тетушки, для которых самая важная вещь в мире — заставить двух людей неуклюже танцевать под давлением необходимости лизаться на людях.
И последнее, но не менее важное: вечеринки, на которые, как все надеются, ты придешь не один. А если ты этого не сделаешь, то возникнет страшный вопрос, почему ты один. Это не твое дело, Роберт, или Пэм, или… Джерри.
Черт, надо было снять камень с сердца. Спасибо, что выслушал.
С искренностью, Хо-Хо-Но
Откладываю письмо и поднимаю голову, чувствуя легкое подергивание в уголке губ.
Я… я улыбаюсь?
Нет, этого не может быть. Я не улыбаюсь, тем более в праздничный период, когда бессмысленные гирлянды носят вместо шарфов. И, ко всему, не во время, когда Нола может подстерегать меня за каждым углом.
Но это письмо пробивает мою холодную мертвую душу и побуждает сделать последнее, о чем я мог подумать, когда Арден вручил его мне… ответить.
Я достаю блокнот из-под кассы, вытаскиваю ручку, которую заложил за ухо. Когда чернила касаются бумаги, паркет позади меня прогибается под тяжелой походкой Ардена, который держит в руках надувного оленя и так широко улыбается, что, кажется, я вижу каждый зуб в его рту.
Я тыкаю ручкой на Ардена.
— Ни слова.
Он поднимает свободную руку.
— Ни звука. Подожду здесь, пока ты закончишь, чтобы я мог доставить адресату твое письмо.
— Меня бесит, что это приносит тебе столько радости.
— Радость? Да я в восторге от этого!
— Не сомневаюсь, — отвечаю я и сосредотачиваюсь на своем ответе.
— Доброе утро, Калеб, — говорит из-за прилавка пекарни Дениз. — Как дела?
— Хорошо, — отвечаю я, вглядываясь в суматоху кофейни «Никерс». Полная рождественских свитеров, которые невозможно сосчитать, веселых джинглов и запаха пряного яблочного сидра, кофейня заполнена в единственный день в неделю, когда у меня выходной в магазине строительных материалов.
А как иначе.
— Наверху есть свободные места? — спрашиваю я, надеясь, что там тише.
— Да, должны быть. Тебе как всегда?
— Конечно.
— Сейчас принесу.
— Спасибо, — я машу Дениз и с газетой в руке поднимаюсь по скрипучей крутой лестнице на второй этаж.
Из-за белых сводчатых потолков помещение кажется просторнее, чем есть на самом деле, а за столиками на двоих, расставленными повсюду, может уместиться больше людей небольшими группами. Я замечаю столик, но на стуле рядом с ним лежит сумка.
Типичное явление.
Люди думают, что могут претендовать на столик, если положат возле него личную вещь. Если бы не страх стать городским ворчуном, а мне надо вести бизнес, я бы сбросил сумку на пол и заявил, что столик мой, просто так, ради развлечения.
Но надо сохранить хорошую репутацию, поэтому сдерживаюсь от того, чтобы познакомить кожаную сумку со своим ботинком, и сажусь за столик рядом. Устраиваюсь поудобнее, разворачиваю газету и закрываюсь ею от людей в кафе.
Вот бы у меня были ушные затычки, которые бы заглушили еще и монотонную болтовню Бинга Кросби, он как раз рассказывает, о каком Рождестве мечтает.
— Я же говорила, что не брала из ящика никаких справочников, — слышу женский голос, его обладательница садится за соседний столик. Отлично, моя соседка пришла. Как раз вовремя, чтобы меня подразнить. — Зачем мне это? Ты действительно думаешь, что я такая мелочная?
Звучит довольно мелочно.
— Ну вот, я не такая, — отвечает голос чуть громче, и почему-то он кажется мне… знакомым. — Крис, хватит. Если бы я хотела поиздеваться над тобой, то бросила бы твои галстуки в унитаз перед уходом и не сказала бы тебе об этом, — женщина замолкает, и я клянусь… Клянусь, я знаю этот голос. — Ну, думаю, ты никогда не узнаешь, сделала ли я это, — я крепче сжимаю газету, потому что чувствую, что хочу выглянуть из-за нее. — Не знаю, поищи в интернете и перестань мне докучать. Не забывай, это ты меня бросил. Ты разорвал наши отношения, а не я.
И тут меня озарило.
Этот голос.
Это… вот дерьмо.
— Пока, Крис, — и я слышу, как женщина кладет телефон на стол, этот звук эхом отдается в нашем общем пространстве. — Простите. — Она обращается ко мне? Надеюсь, нет. — Не знаю, слышали ли вы что-то из-за своей газеты. Ненавижу людей, которые забывают о социальном этикете в маленьких помещениях. Я просто раздражалась после шестого телефонного звонка подряд, поэтому ответила, и, о боже, почему я говорю с человеком, который прячется за газетой? Очевидно, что вам не нужна компания. Так что я замолкаю.
Мои ладони потеют, нервы на пределе, и я просто с ума схожу, потому что рядом со мной сидит не кто иная, как Нола Бисли. Девушка, которая ушла… после того, как я разбил ей сердце. Та самая девушка, которая сказала, что никогда не заговорит со мной снова, даже через миллион лет.
И вот она здесь, разговаривает со мной.
Ну, разговаривает с моей газетой.
Итак, вопрос: что мне делать?
Или скорее: как мне убраться отсюда до того, как она поймет, кто я такой?
Прежде чем я увижу, какая она сейчас, потому что это меня уничтожит, нужно придумать план. Снова увидеть эти голубые глаза, эти губы бантиком, которые всегда кажутся идеально розовыми. Нет, я не могу. У меня и так плохое настроение. Встреча с ней только ухудшит его и напомнит мне о самой большой ошибке, которую я когда-либо совершил: сказал Ноле Бисли, что не хочу переезжать вместе в Нью-Йорк, а потом порвал с ней.
По крайней мере, у меня до сих пор есть мой надежный плащ-невидимка газета. Так что, возможно, если выскользну из-за стола под правильным углом, прикрываясь газетой, я смогу незаметно выйти из этой ситуации и продолжить свой…
— Держи, Калеб. Два яйца, бейгл с маслом, три полоски бекона с хрустящей корочкой и черный кофе. Скажи, если захочешь еще чего-нибудь, — и шаги официантки удаляются по скрипучей лестнице.
Мои пальцы сжимают газету, а сердце колотится, меня разоблачили.
Я должен был это предвидеть. Как будто газета действительно защитила бы от встречи лицом к лицу с моей бывшей девушкой. Это было бы слишком просто.
Нет, теперь я влип.
Не уверен, мне отложить газету, с улыбкой поздороваться с Нолой и приступить к еде, или скомкать газету, швырнуть ее в лицо девушке, чтобы отвлечь внимание, и быстро исчезнуть.
К сожалению, ни один из вариантов не кажется правильным. И кафе не лучшее место, чтобы исчезнуть. Такое впечатление, что все на этом верхнем этаже решили замереть и ради исключения замолчать. Я не слышу ничего, кроме стука собственного сердца.
Ни бурундуков, которые поют, когда хотят получить хула-хуп.
Ни тихого звона колокольчиков на ужасных свитерах.
Даже едва слышного шороха свежесрубленной елки, которую тащат по дороге, чтобы потом поставить в гостиной и украсить самодельными декорациями.
Нет, слышно только меня, пар моего кофе и отчетливый вздох, звучащий из-за соседнего стола.
Похоже, игра окончилась.
Я медленно опускаю газету, но не поворачиваю голову, беру вилку и соваю яичницу на тарелке. Возможно, если я не буду смотреть на Нолу, она меня не увидит.
— Калеб, — говорит Нола, ее голос сдавлен, немного смущен. Можно хоть минуту отдохнуть? — Я… Я не знала, что это ты.
— Откуда тебе знать? Ты не можешь видеть сквозь бумагу, разве что у тебя с годами развилась такая способность, — отвечаю я. Мой тон резок, но он направлен не на нее, а на мир, в котором я оказался в такой ситуации.
Нола отвечает не сразу, но я чувствую, как ее взгляд впивается в меня с такой силой, что я наконец поднимаю голову и чувствую, что выдыхаю с легких весь воздух.
Черт, она так красива. Красивее, чем я помню. Ее каштановые волосы теперь короткие, едва касаются плеч и уложены в милые озорные кудри. Глаза больше не обрамлены темной подводкой, а лишь подчеркнуты тушью. Ее лицо истончилось, так же, как и плечи, но эти губы… они те же, и ее проницательные глаза так пронзают мою душу взглядом, одно моргание за другим.
Мы сидим и просто смотрим друг на друга. Наверное, Нола замечает мои морщины, появившиеся с возрастом, или щетину, которая теперь у меня есть, потому что мне лень бриться каждое утро, или то, что щетины на моем подбородке слегка коснулась седина.
Я старшая версия парня, которого она когда-то любила. Парня, который разбил ее сердце и дал ей уйти.
Между нами зависает неудобное молчание, и тогда я наконец произношу:
— Что?
Потому что я, честно говоря, не знаю, что еще можно сказать.
Мне неловко.
Я не знаю, как с этим справиться.
И я уже начал этот разговор неправильно, ведя себя более враждебно, чем следует.
— Что? — отвечает она. — Ты хотел сказать именно это? Что?
Нет, на самом деле я хочу сказать, как ты красива.
Как мне не хватало взгляда твоих глаз.
Или твоего смеха.
— Не знаю, Нола, — я тяжело выдыхаю и хватаюсь за затылок. — Я не очень разбираюсь в том, что стоит говорить бывшей девушке, с которой не виделся много лет.
— Я тоже, но по крайней мере мне хватило воспитанности не вести себя как враг.
— В самом деле? Теперь ты ведешь себя довольно враждебно.
Чувак, какого черта ты делаешь? Прекрати играть с огнем.
Однако я в этом не виноват. Я не в своей стихии. Так что обратился к самозащите.
— Только потому, что ты первый начал, — дымится она.
Я глубоко вздыхаю.
— Я не собираюсь ссориться с тобой в кафе, где больше дюжины пар ушей только нас и слушает… Потому что потом людям будет что рассказать о том, что они услышали, когда пили кофе сегодня утром. Поэтому просто спокойно позавтракаем и не будем обращать внимания друг на друга.