много лет назад.
Очевидно, Сторми решила, что угрозы здесь нет, а может, подумала, что я выглядел нелепо, размахивая скалкой, поэтому передала мне дубинку из нержавейки. Эмоционально неустойчивая Роберта, пытающаяся справиться с замком от наручника, начала плакать. Сторми подошла к ней, положила руку ей на плечо, как будто хотела её утешить, и взяла у неё ключи, чтобы помочь.
Голосом, дрожащим больше от злости, чем от страха, блондинка сказала:
— Я шла на работу. Ещё даже не рассвело. Он подошёл ко мне сзади. Всё случилось слишком быстро.
Пока Строми изучала ключи, Роберта объяснялась через пелену слёз:
— Он привёл ту, другую девушку, в прошлом году, так же, как привёл Кристен этим утром. Он избил меня до полусмерти, потому что я попросила его отпустить Ханну. Её звали Ханна. Держал её в этой же комнате. Обращался с ней не иначе как с вещью. Он сломал ту девушку, как сломал и меня, сломал совсем.
Сторми никак не могла подобрать ключ к наручнику.
Дрожа, тревожась какого-нибудь внезапного нападения, Кристен спросила:
— Где полиция? Почему вы не позвонили в полицию?
— Сотовые здесь не работают, — сказал я.
— Позвоните по домашнему.
— Здесь его нет, — заявила Роберта, вытирая слёзы, всё ещё с непонятной смесью эмоций, которые теперь посекундно менялись от скорби до злости за секунду. — Этот ничтожный сукин сын никогда не позволял мне телефон. Когда он уходил, закрывал меня в подвале, как вы бы никогда не поступили даже с собакой.
Сторми сказала:
— У Курта было больше ключей, чем у тюремного надзирателя, но ни один из них не подходит. — Она посмотрела на меня. — Зачем ему вести нас сюда?
— Полагаю, что месть. Даже отморозки могут желать мести.
Я подумал о кухне, коллекции «свигурок» и вышивке, которые видали время до Курта, когда Роберта, очевидно, вела простую, но счастливую жизнь в этом доме. Я вспомнил момент, когда рамки стучали по стенам, а свиньи звенели друг о друга, как при небольшом землетрясении — прямо тогда, когда появился злой дух Курта.
Очевидно, выражение моего лица показывало мою тревогу, потому что Сторми спросила:
— Что не так?
Не успел я ответить, как в комнату поднялся дух Курта, как будто последние несколько минут он странствовал, скрытый от нас, между потолком кухни и полом спальни. Он снова предстал со смертельными ранами, истекающий кровью, демоническая фигура, воздух вокруг которой был дымящимся, сгущенным, как будто он захватил с собой немного темноты из царства мёртвых, к которому принадлежал. Сердито посмотрев на Роберту, а потом на меня, он постоянно показывал на мясницкий тесак в своей шее, как будто я мог не обратить на него внимания. Обличительно указывая пальцем в направлении женщины, которая его убила, он выглядел одинаково взбешённым и разгневанным, несомненно сделав заключение, что у меня IQ амёбы.
— Ты уже получил правосудие, которое заслужил, — сказал я ему. — Ты больше не принадлежишь этому месту. Просто уходи.
Роберта спросила:
— С кем ты говоришь?
Разъярённый невозможностью избить до смерти женщину либо дубинкой для боевых искусств, либо скалкой, Курт вытащил тесак из шеи и бросил в меня. Так как это был ненастоящее лезвие, только его идея, оно пролетело сквозь меня, не причинив вреда.
— Ты больше не можешь причинить вреда в этом мире, — сказал я ему.
— С кем он говорит? — спросила Роберта Сторми.
— Ни с кем, — ответила Сторми. — Он просто с причудами. Есть ли другие ключи?
— Причуды? — Кристен встревожилась от возможности того, что у незнакомца другое смертоносное сумасшествие. — Что ты имеешь в виду под причудами?
— Особенности, — сказала Сторми. — Но в хорошем смысле. Он с причудами, но милый. — Она снова повернулась к Роберте: — Есть ли ещё какие-нибудь ключи?
Его голова теперь надёжно сидела на шее, лицо искривлено бешенством, Курт поднял руки, и из его ладоней начали исходить концентрические импульсы энергии, видимые только мне и больше никому.
Я произнёс:
— Ой.
Духи, задержавшиеся в этом мире, могут навредить оставшимся только одним способом. Если их жизни были запятнаны множеством злых деяний, если они в достаточной степени духовно озлоблены, то способны преобразовывать свою демоническую ярость в разрушительную энергию и направлять её на неодушевлённые предметы.
Курт превращался в полтергейста.
— В этом нет смысла, — дал я ему совет. — Всё, что ты делаешь, так это оттягиваешь неизбежное и обеспечиваешь себе ещё большие страдания после того, как, наконец, перейдёшь в другой мир.
— Он странный, — сказал Кристен, имея в виду меня.
— С причудами, — настаивала Сторми.
Не обращая внимания на мои заклинания, Кристен закричала:
— Роберта! Есть ли где-нибудь другие ключи?
Роберта проверила карманы, она казалась удивлённой.
— Может быть, эти, — сказала она, передавая кольцо с десятью или двенадцатью ключами.
Импульсы энергии, которые выпускал Курт, становились ярче, концентрические волны исходили от него чаще, чаще.
Дверь спальни закрылась с хлопком до того, как кто-то успел к ней двинуться. Роберта уронила новую связку ключей, поспешив через комнату, и начала дёргать ручку замка туда-сюда.
Я сгрёб ключи и кинул их Сторми.
Когда дверь не поддалась, Роберта вернулась к нам, дрожа и тряся правой рукой, как будто дверная ручка была ледяной.
— Вот он! — сообщила Сторми, когда нашла правильный ключ к наручнику.
Освободившись, Кристен тут же спрыгнула с кровати, как будто она пропиталась чем-то губительным, несоизмеримо более ужасным, чем чёрная чума. Хотя Роберта и спасла её жизнь, она отшатнулась и от неё, как будто не уверенная, что всё было так, как казалось. Мы со Сторми тоже вызывали подозрение. Она побежала к двери, но достигла не большего успеха, чем Роберта.
Ящики прикроватной тумбочки открылись сами по себе, захлопнулись, выдвинулись, закрылись, и теперь ящики комода, шурша по направляющим, закрывались со стуком, стучали, стучали. Комод из красного дерева полностью выплюнул свои ящики полностью, раскидав их содержимое, и они загремели об пол.
Наплыв эмоций Роберты — скорбь, злость, безумная ярость — спал до низкой степени ужаса. Она стояла, охваченная благоговейным страхом, поворачиваясь туда и сюда, борясь с очевидной ясностью своих чувств — «Этого не может быть, никогда, нет, нет» — и поднимая свои руки, и так уже покрытые синяками, защищаясь от любых снарядов, которые могли полететь в её сторону.
Шестифутовая цепь, прикреплённая рым-болтом к спинке кровати, с грохотом поднялась с матраца, извиваясь в воздухе, как зачарованная змея, наручник был похож на голову кобры, готовую укусить.
Настольная лампа с абажуром взлетела в воздух, шнур от неё натянулся. Вилка выскочила из розетки в стене. Лампа пролетела мимо моего лица, разбилась о стену, осыпав Кристен керамическими осколками.
Несмотря на свои вспыльчивые разгромы и мстительный гнев, полтергейсты не могут контролировать злую энергию, исходящую от них, не могут выбрать кого-либо целью или точно прицелиться. Они способны навредить нам только опосредованно, рикошетом, самым удачным из удачных дуновений. Однако если кинутая каминная кочерга вонзится между глаз, пройдёт через мозг и выйдет с другой стороны головы, тот факт, что она нашла вас по абсолютно чистой случайности, вряд ли будет большим утешением.
Роберта начала кричать, к ней присоединилась Кристен, что, казалось, сподвигло покойника, неоплакиваемого Курта, на новые вершины сверхъестественного гнева. Матрац слетел с кровати, и стальные витки его пружин пели и бренчали, как будто тысячи когтей дёргали за них. Освобождённый от ящиков, комод отшатнулся от стены, качнулся влево, вправо, как будто был монстром Франкенштейна из мебели, громыхая так и сяк в поисках жертвы, внезапно взлетел до потолка с такой силой, что разлетелся на куски и свалился оттуда месте с градом отбитой штукатурки.
Через какофонию Сторми закричала мне:
— Делай что-нибудь!
— Что делать? — крикнул я в ответ.
— Откуда мне знать? Я работаю в магазине мороженого.
— Делай что-нибудь! — потребовала Кристен.
— Я просто повар, — солгал я. — Я не знаю, что здесь происходит.
Звякающие стальные кольца матрасных пружин начали высвобождаться из своего заточения, разматываясь, будто были плохо прикреплены, прорывая чехол, как маленькие змейки выползают из гнезда, встречаясь со змеёй из наручника и цепи, которая всё ещё колебалась, как кобра в рабстве музыки флейты.
Потолочные балки скрипели и дрожали. Штукатурка над головой покрылась трещинами, и на нас дождём посыпалась пыль. Арматура в стенах комнаты стонала, как будто согнутая каким-то громадным грузом, а пол под ногами начал бренчать, так что я подумал, что комната может рухнуть вместе с нами.
Рассерженный дух Курта, полтергейст исключительной силы, уникальной в моей практике, крутился как торнадо, носясь по усыпанной обломками спальне, исчезая в стенах — и снова появляясь из них. Он прошёл через дверь, и когда мгновением позже ворвался обратно в спальню, разделил дверь на две части. Часть на петлях распахнулась, а вторая половина грохнулась на пол.
Никому из нас не потребовалось особого приглашения. Мы пробежали по упавшей половине двери в коридор второго этажа и понеслись к лестнице. Спасаться от полтергейста не более трусливо, чем бежать вместе с быками в Памплоне[11] — храбро; первое — акт обоснованного благоразумия, а второе — безрассудство на грани помешательства. Я с радостью признаю, что в спешке при побеге от разгневанного духа Курта я только подумывал вырваться вперёд трёх женщин, но на самом деле проследовал за ними через дверь, по лестнице и из дома за ними. Благородство ещё живо.
Мы выбежали через переднюю дверь во двор и услышали звук, похожий на взрыв окна на втором этаже в задней части дома и душ из стекла, осыпавшийся там на крышу крыльца. Стук-шум-грохот посмертной вспышки гнева Курта продолжился в наше отсутствие, хотя я надеялся, что несмотря на его необычную силу, он не сможет последовать за нами. Инициировавший своё неистовое уничтожение, средний полтергейст глупо мечется, пока не истощается, после чего скитается где-то в месте вроде чистилища, находящегося между нашим миром и следующим; возможно, на некоторое время сбитый с толку, как любой живой человек с деменцией.