Ирина МолчановаВампиры — дети падших ангеловРеквием опадающих листьев
Глава 1ПетербургЯ делаю тебе больно
В заполненной студентами аудитории раздался негромкий смех. Преподаватель в коричневом костюме — мужчина средних лет обернулся и уставился на нарушительницу тишины.
Черноволосая девушка, одетая во все черное и кожаное, взгляда его не заметила, поскольку ее собственный был устремлен в изрядно потрепанную толстую книгу, которую она держала перед собой. На обложке большими буквами значилось: «Карл Маркс. Капитал».
— Госпожа Левитан, — обратился преподаватель. Ярко-зеленые, по-кошачьи чуть раскосые глаза, поднялись на него, изящная черная бровь изогнулась в легком неудовольствии.
— Я где-то могу понять, что читать великий труд Маркса занимательнее, чем слушать мою лекцию о кадетских журналистах. Но не скажите ли нам, — он отодвинул рукав пиджака, посмотрев на часы, — что же вас так веселит последние двадцать пять минут?
Студентка, не спуская с него лучившихся зеленью глаз, медленно улыбнулась и на выдохе произнесла:
— Это неприлично. — После чего увеличила громкость на черном mp3, прикрепленном к распахнутому воротничку.
Мужчина под ее пристальным взглядом заметно занервничал, одернул пиджак за полы и, пробормотав: «Тогда лучше не стоит», — отвернулся к доске.
Лекция продолжилась.
Девушка взяла со стола «Сникерс», с бесстыдным шуршанием раскрыла обертку и, с аппетитом откусывая шоколадку, вновь погрузилась в чтение.
Вскоре пара закончилась. Аудитория быстро опустела.
— Лиза… Бесс, — коснулся преподаватель плеча девушки.
Та смахнула с губ шоколадные крошки, захлопнула книгу, убрала в пакет и поднялась. Взгляд ясных зеленых глаз скучающе скользнул по загорелому лицу мужчины.
Тот неуверенно улыбнулся.
— Тебе нравится ставить меня в неудобное положение?
Она рассмеялась.
— Неудобное положение? Это примерно как мне в позе тридцать пять на тетрадях твоих первокурсников?
Преподаватель в панике огляделся, но удостоверившись, что в аудитории они одни, постучал указательным пальцем по «Капиталу», прижатому к груди девушки, и сказал:
— Стоило ли с экономического факультета переходить на философский, а потом на журфак, чтобы у меня на истории русской журналистики читать Маркса?
— «Сердце изменится так быстро — не уследишь!».
— Ты скучаешь по преподавателю экономики или философии, вот в чем вопрос.
Бесс смерила его насмешливым взглядом.
— Что такое скучать? — И зашагала к двери.
Девушка спустилась на первый этаж и вышла из здания института на Университетскую набережную.
Вечерело. Днем прошел дождь, мокрый асфальт поблескивал в электрическом свете фонарей.
— Привет! — окликнул знакомый голос.
Бесс обернулась. Рядом стоял ее сосед Глеб — русоволосый юноша с невинным взором голубых глаз и пухленькими, как у обиженного ребенка, губками.
— Если рассчитываешь, что я подкину тебя до дома, то ты просчитался, — безжалостно сообщила она. Этот дуралей уже два года надоедал ей своей любовью. А ведь в начале весны она честно дала ему шанс. Сводила в бар, потом в клуб, познакомила со своими друзьями, а когда дело дошло до койки, глупец вместо презерватива вынул из кармана обручальное кольцо и все испортил.
— Да нет, — мотнул головой парень. — Я в библиотеку иду, так что…
— Ну-ну. «Нигде так сильно не ощущаешь тщетность людских надежд, как в публичной библиотеке».
Глеб застенчиво вздохнул, глядя на нее из-под челки, несмело продолжая топтаться на месте.
Девушка махнула рукой на прощание и пошла вдоль здания института. Но не успела она завернуть на Кадетскую линию, где всегда оставляла мотоцикл, как прямо перед ней возник человек. Бесс едва не врезалась и, чертыхнувшись, вскинула голову. На нее с очень бледного красивого лица смотрели два ярких изумрудных глаза. Темноволосый незнакомец, одетый в серые джинсы, белый свитер и светлые кроссовки, хищно улыбнулся.
— Мне кажется… — начал он, но она его раздраженно перебила:
— Изыди, по понедельникам я не знакомлюсь.
Она обошла его, только парень навязчиво последовал за ней.
— Где-то я уже видела твою морду! Не иди за мной, — не оборачиваясь, приказала Бесс. — Я что, непонятно выразилась?!
Зеленоглазый остановился.
Девушка приблизилась к своему мотоциклу и убрала пакет в сиденье.
Когда она выехала на Университетскую набережную, незнакомец все еще стоял на углу дома, наблюдая за ней сияющими в полумраке глазами.
«Все-таки я его где-то видела, определенно, — подумала Бесс, проносясь мимо. В лицо летела изморось, девушка взглянула на шлем, который не потрудилась надеть и, прищуриваясь, плотнее сжала губы. Ей нравилось чувствовать мокрый ветер на щеках. В ушах рычал, хрипел, гремел Rammstein — «Reise, Reise»[1], заглушая свист ветра и шум машин.
За полчаса она домчалась до метро «Нарвская» с возвышающимися в ярком свете фонарей и витрин зелеными Триумфальными воротами и повернула на Балтийскую улицу. Девушка остановилась у арки двухэтажного розового дома с белой лепниной, со старинными балкончиками и, вынув из кармана пульт, направила на черные железные ворота. Пока те медленно разъезжались, Бесс посмотрела на вереницу убегающих вдаль фонарей. Их желтый свет резко обрывался, не достигая конца улицы, где находились неотреставрированные и уже давно нежилые дома. Местные дети болтали, будто там водится нечистая сила.
Девушка ухмыльнулась. Частично она была с ними согласна, правда, едва ли могла называть бомжей силой. А бездомных там болталось много. Недаром близ располагалось «Отделение для ночного пребывания лиц без постоянного места жительства» Кировского района.
Она въехала во внутренний дворик, оставила мотоцикл между отцовским BMW и «Мерседесом» соседей и устремилась к одной из парадных. Приложила к домофону ключ, взлетела по лестнице и дернула за ручку.
Дверь квартиры отказалась открытой. Отец частенько ее не запирал. После того как выкупил помещение на первом этаже, весь дом принадлежал им. На первом он собирался сделать тренажерный зал, сауну и кабинет для себя попросторнее. Вся его жизнь была сосредоточена на работе — он возглавлял крупный филиал английской компании, производящей детали для редких автомобилей.
В прихожей горел свет, Бесс скинула в углу, под вешалкой, сапоги, провела рукой по выбившимся из высокого хвоста волосам перед зеркальной стеной и двинулась на кухню.
Паркет под ногами поскрипывал, в коридорчике насыщенно пахло вином.
Отец, еще не переодевшийся после работы, в рубашке, галстуке, сидел за стеклянным столом. Густые черные волосы, темно-синие глаза, правильные черты лица, золотые часы на запястье — прекрасный образец небедствующего холостяка. Перед ним стояла тарелка с яичницей, приправленной беконом и помидорами. И уже изрядно опустевшая бутылка «Шардоне».
— Снова без шлема из центра ехала? — Александр Вениаминович поперчил яичницу и, мельком взглянув на дочь, предупредил: — Учти, я больше не стану вытаскивать тебя из ментовки! Со своими штрафами ты меня скоро разоришь!
— Ну, тогда попрощайся со сном.
— С чего бы вдруг?
— А ты сможешь спать спокойно, зная, что твою дочь в обезьяннике трахает какой-нибудь мент?
Отец изучающе взглянул на нее.
— Что-то мне подсказывает, ты была бы не против.
Она села на табуретку и поставила локти на стеклянный стол.
— Кто же отрицает! Заметь, о собственном сне я словом не обмолвилась. О твоем беспокоюсь.
Александр Вениаминович вздохнул.
— Есть будешь?
— Уайльд говорил: «При крупных неприятностях я отказываю себе во всем, кроме еды и питья». Аналогично.
Бесс встала, распахнула двойные створки холодильника, вынула поднос с суши и бутылку пива. Поймав взгляд отца, девушка пожала плечами: — «Пиво, страха усыпитель и гневной совести смиритель».
— Думается мне, нельзя смирить то, чего нет, — хмыкнул родитель, принимаясь за еду.
Они ели молча. Когда закончили, отец спросил:
— Останешься дома?
Бесс мотнула головой:
— Приму душ и сматываюсь.
— Можно подумать, твоим грязным байкерам есть разница, помылась ты или нет!
Она добродушно усмехнулась.
— «Нет ничего более негигиеничного, чем жизнь». Но ты прав, моим байкерам все равно, тем они мне и нравятся. Моюсь я для уголовников. Эти уважают чистоту.
Александр Вениаминович устало потер переносицу.
— Однажды ты нарвешься, Бесси, и даже я не смогу тебе помочь.
Девушка посмеялась и, распахнув дверь ванной, процитировала: — «Люди наказываются сильнее всего за свои добродетели». Коих у меня нет. Так что не беспокойся.
Она быстро приняла душ, надела сапоги и сорвала с вешалки косуху из грубой кожи.
На улице стемнело и стало заметно холоднее. Девушка выехала на своем «Харлее» из арки и помчалась по Балтийской в сторону негорящих фонарей.
Проезжая мимо дома за высоким забором с колючей проволокой, Бесс вспомнила придурка, которого сбила на днях, и ее охватил гнев. Она крепче стиснула руль.
«Наверняка был пьян, урод», — подумала она, косо глядя на огромный дом, где в квадратной башне тускло горел свет.
Промчавшись по узкому Михайловскому переулку, Бесс повернула на улицу Швецова и вскоре остановилась возле грязно-желтого четырехэтажного дома. Он располагался вдоль Охотничьего переулка, окна выходили на крупный перекресток, а с другой стороны двери парадных смотрели на соседнее здание Петровского колледжа.
Перед входом в прямоугольный дворик, закрытый с одной стороны колледжа железным забором, с другой — зданием из красного кирпича, стояла коричнево-синяя скамейка. На старых рейках засохли скукоженные листочки. Тут возвышались высокие могучие деревья еще с зеленой листвой.
Девушка въехала во двор и оставила мотоцикл за полуразрушенной стенкой помойки и вошла в третью — последнюю парадную. По темной узкой лестнице взбежала на четвертый этаж и позвонилась в квартиру. Железную дверь открыла девица в халате и тапочках, с опухшими веками, красным лицом и всклоченными волосами.