пустяки.
Возвращаясь еще раз к твоему наброску, скажу вот что: по-моему, даже для
собственного утешения очень трудно уверовать самому или внушить другим веру в то, что
существуют неземные силы, которые якобы вмешиваются в наши дела, помогая нам и утешая
нас. Провидение – вещь весьма сомнительная, и я клятвенно заверяю тебя, что решительно не
знаю, на что мне вера в него. Кроме того, твоему наброску свойственна известная
сентиментальность, а форма его опять-таки наводит на мысль о вышеупомянутых россказнях
насчет провидения, россказнях, которые столь часто не выдерживают критики и вызывают
столь много возражений.
Особенно сильно меня тревожат твои рассуждения о том, что тебе надо учиться, коль
скоро ты хочешь писать. Нет, милая сестренка, увлекайся танцами, влюбляйся в клерков,
нотариусов, офицеров – в одного или нескольких сразу, словом, делай любые глупости, только
не пытайся чему-нибудь выучиться в нашей Голландии. Такая попытка приведет лишь к тому,
что ты отупеешь. И чтобы я больше об этом не слышал!
Что касается меня, то я продолжаю предаваться самым нелепым и не очень благовидным
любовным похождениям, которые обычно кончаются тем, что я выхожу из них помятым и
пристыженным. И все-таки, думается мне, я поступаю правильно: ведь в прошлые,
безвозвратные годы, когда мне как раз и следовало любить, я был с головой погружен в разные
религиозные и социальные увлечения, а искусство казалось мне чем-то гораздо более святым,
нежели сейчас.
И вот я спрашиваю себя, так ли уж святы религия, искусство, идеалы справедливости?
Очень может быть, что люди, которые целиком поглощены любовью, заняты, в сущности,
гораздо более серьезным и святым делом, чем тот, кто приносит свою любовь и сердце в жертву
идее. В любом случае бесспорно одно: чтобы сочинить книгу, совершить поступок, написать
картину, в которых чувствовалась бы жизнь, нужно самому быть живым человеком.
Следовательно, и для тебя – если только ты всерьез хочешь двигаться вперед – учение
должно быть делом второстепенным. Короче говоря, по мере сил наслаждайся жизнью, как
можно больше развлекайся и всегда помни, что от искусства в наши дни требуется нечто
исключительно живое, сильное по цвету, напряженное. Поэтому старайся набраться сил и
здоровья, чтобы сделать свою жизнь как можно более напряженной. Это лучше всякого учения.
Ты очень порадуешь меня, если сообщишь, как дела у Марго Бегеман и что слышно у де
Гроотов. Чем закончилась вся эта история? Вышла ли Син за своего кузена? Жив ли ее ребенок?
О своей работе я такого мнения: лучшее из того, что я сделал, это, в конечном счете,
картина, которую я написал в Нюэнене, – крестьяне, едящие картофель. После нее у меня не
было возможности нанимать натурщиков, зато я успел глубже вникнуть в вопросы цвета.
Надеюсь, что позже, когда я смогу найти подходящие модели для своих фигур, я еще докажу,
что способен на кое-что получше, чем зеленые пейзажи и цветы.
В прошлом году я писал исключительно цветы, для того чтобы приучить себя к иной, не
серой шкале красок, а именно к розовым, мягким и живым зеленым, светло-голубым,
фиолетовым, желтым, оранжевым, насыщенным красным. И когда я летом работал над
пейзажами в Аньере, я уже чувствовал цвет более остро, чем раньше.
Я не склонен быть меланхоликом, быть одним из тех, кто вечно дуется, хмурится и
ворчит. Tout comprendre c'est tout pardonner, 1 и я полагаю, что мы достигли бы известной
ясности духа, если бы умели многое понять. Такая наивозможно большая ясность духа, даже
при том условии, что человек понимает далеко не все (это не беда), вероятно, исцеляет любую
болезнь быстрее и легче, чем лекарства, продаваемые в аптеках.
1 Все понять – все простить (франц.).
В жизни многое происходит само собой; во всяком случае, человек всегда растет и
развивается сам собой. Поэтому не учись и не работай слишком много – это выхолащивает.
Развлекайся – лучше больше, чем меньше – и не воспринимай чересчур всерьез ни искусство,
ни любовь.
Живи я поближе, я попытался бы убедить тебя, что тебе лучше не писать книги, а
заняться вместе со мной рисованием – таким путем ты скорей научишься выражать самое себя.
Во всяком случае, я сумел бы тебе помочь по части живописи. Что касается литературы, то это
не моя область, но, вообще говоря, я одобряю твое желание стать человеком искусства: раз ты
чувствуешь в себе пыл и страсть, их не надо прятать под спуд. Лучше уж обжечься один раз,
чем задыхаться всю жизнь.
То, что сидит в тебе, все равно найдет себе выход. Для меня, например, писание картин
– отдушина, без которой я был бы еще несчастнее, чем сейчас. Кланяйся маме.
Винсент.
Замечу, прежде всего, что книга «В поисках счастья» произвела на меня глубокое
впечатление. Только что дочитал я и «Монт-Ориоль» Ги де Мопассана.
Искусство, а также любовь кажутся мне иногда чем-то очень возвышенным и, как ты
выражаешься, святым. Вся беда в том, что большинство держится на этот счет иного мнения, а
тот, кто исповедует вышеупомянутое убеждение и следует ему, обречен много страдать – в
первую очередь, из-за того, что его не понимают; во вторую, но отнюдь не меньше, из-за того,
что ему иногда изменяет вдохновение или просто мешают работать внешние обстоятельства.
Кроме того, бывают периоды, когда искусство вовсе не кажется такому человеку чем-то святым
и возвышенным.
Поэтому поразмысли, что лучше – утверждать, будто ты занимаешься искусством ради
каких-то благих целей, или откровенно сознаться, что у тебя есть к нему призвание, которое
родилось на свет вместе с тобой, которое сильнее тебя и которому ты отдаешься потому, что
подчиняешься своей природе. Недаром в «В поисках счастья» сказано, что зло коренится в
нашем собственном естестве, которое создано не нами. На мой взгляд, достоинство
современных писателей в том, что, в отличие от старых, они не морализируют. Правда, многие
этим возмущены – их шокируют, например, такие слова: «Пороки и добродетели – такие же
химические продукты, как серная кислота и сахар».
ПИСЬМА К ТЕОДОРУ ВАН ГОГУ
АРЛЬ
ФЕВРАЛЬ 1888-МАЙ 1889
21 февраля 1888 г. Винсент прибывает в Арль, который покоряет его яркостью света и
чистотою красок. Он мечтает о создании сообщества живописцев, руководство которым
должен был, по его мнению, взять на себя Гоген. Ранней весной возникают две первые серии
провансальских пейзажей Винсента – «Цветущие деревья» и «Подъемный мост». В мае 1888
г. он нанимает для жилья и мастерской «Желтый домик» на площади Ламартина, 2. В июне он
совершает кратковременную поездку в Сент-Мари, во время которой создает новую
значительную серию работ – морские и прибрежные пейзажи, а в июле объектом его
изображений становится долина Ла Кро. 20 октября в Арль прибывает Гоген. Но после двух
месяцев совместной работы между художниками возникают непримиримые творческие
разногласия. В результате ряда крупных скандалов Гоген решает 23 декабря покинуть Арль.
Винсент видит в этом крушение своей идеи создания коллективной мастерской. С этими
событиями совпадает начало его болезни. В припадке безумия он отрезает себе мочку левого
уха. Найденный утром 24 декабря в бессознательном состоянии у себя в постели, Винсент был
доставлен полицией в больницу, где его посещает Тео, вызванный Гогеном. 7 января 1889 г.
Винсент был выписан из больницы, но в феврале в результате нового припадка попадает в нее
вторично, а в марте, по требованию соседей, и в третий раз. Тогда Винсент добровольно
решается на временную изоляцию в госпитале для умалишенных в Сен-Реми.
В Арле Винсент окончательно преодолевает влияние импрессионистов. Созданные им
здесь произведения отличаются исключительно самостоятельным подходом к изображению
окружающей действительности. Ведущими жанрами в его творчестве этого периода были
пейзаж и портрет: из 190 картин, написанных им здесь, 97 изображали пейзажи, 47 –
портреты (из них 7 – автопортреты). За ними следовали натюрморты (28) и интеръеры. К
этим последним относится и самое значительное произведение художника – «Ночное кафе в
Арле» (сентябрь, 1888). Кроме того, сохранилось 108 рисунков Арльского периода (главным
образом штудии для его живописных работ).
463 note 50
В дороге я думал о тебе не меньше, чем о новом крае, открывавшемся передо мной.
«Может быть, он со временем и сам приедет сюда»,– говорил я себе. Работать в
Париже, по-моему, совершенно невозможно, если только у человека нет такого места, где он
мог бы передохнуть, успокоиться и снова стать на ноги. Без этого он неизбежно опускается.
Замечу для начала, что здесь уже лежит слой снега в 60 см и снегопад все продолжается.
Арль, на мой взгляд, не больше Бреды или Монса.
Подъезжая к Тараскону, я видел великолепный пейзаж – любопытное нагромождение
исполинских желтых скал самых причудливых форм.
В лощинах между этими скалами – ряды маленьких круглых деревцов с оливково– или
серо-зеленой листвой: наверно, лимонные деревья.
Здесь же, в Арле, местность кажется ровной. Я видел великолепные участки красной
почвы, засаженные виноградом; фон – нежно-лиловые горы. А снежные пейзажи с белыми
вершинами и сверкающим, как снег, небом на заднем плане походят на зимние ландшафты
японских художников.
Вот мой адрес: Арль, департамент Устьев Роны, улица Кавалерии, 30, ресторан Каррель.
Вчера вечером прогулялся по городу, но недолго – был слишком утомлен.