Прилагаю письмо Гогена, прибывшее одновременно с письмом Бернара. Это настоящий
вопль отчаяния: «Мои долги растут с каждым днем».
Я ни на чем не настаиваю – решать ему. Ты предлагаешь ему здесь кров и
соглашаешься принять в уплату единственное, что он имеет, – его картины. Если же он
требует, чтобы ты, кроме того, оплатил ему дорожные расходы, то это уж слишком. Во всяком
случае, ему следовало бы первому предложить тебе свои картины и обратиться к нам обоим в
несколько более определенных выражениях, чем такие фразы, как: «Мои долги растут с
каждым днем, поэтому поездка становится все менее и менее вероятной». Он поступил бы
разумнее, сказав прямо: «Я согласен, чтобы мои картины попали в ваши руки, поскольку вы ко
мне хорошо относитесь, и предпочту быть в долгу у вас, любящих меня людей, чем и дальше
квартировать у моего теперешнего хозяина».
Впрочем, он страдает желудком, а кто страдает желудком, у того нет свободы воли.
Пусть Гоген согласится, чтобы все шло в один котел, и полностью передаст тебе свои
работы, так чтобы мы перестали считаться друг с другом и все у нас было общее.
Думаю, что, объединив средства и усилия, мы через несколько лет совместной работы
все окажемся в выигрыше.
Если мы объединимся на таких условиях, ты почувствуешь себя не скажу более
счастливым, но более художником, более творцом, чем работая со мною одним.
Мы же, то есть Гоген и я, особенно отчетливо осознаем, что обязаны добиться успеха:
ведь каждый будет работать не только на себя и на карту будет поставлена гордость всех нас
троих. Вот как, думается мне, обстоят дела…
Но удастся нам это лишь в том случае, если Гоген будет честен с нами. Мне не терпится
узнать, что он тебе пишет. Я лично выложу ему все, что думаю, но мне не хотелось бы писать
такому большому художнику грустных, горьких или обидных слов. С точки зрения денежной
дело приобретает серьезный оборот: переезд, долги, да к тому же оборудование здешнего дома,
которое еще не закончено.
Впрочем, дом сейчас в таком состоянии, что в случае неожиданного приезда Гогена я
сумею тут его устроить на то время, пока он не придет в себя. Гоген женат, и это надо иметь в
виду: нельзя слишком долго примирять противоречивые интересы.
Следовательно, чтобы, объединившись, потом не ссориться, нужно заранее четко обо
всем договориться.
Если дела у Гогена наладятся, он, как ты и сам можешь предвидеть, помирится с женой
и детьми. Разумеется, я буду только рад за него. Итак, нам следует оценить его картины выше,
чем делает его теперешний квартирохозяин, но он не вправе заламывать с тебя за них слишком
высокую цену, иначе объединение принесет тебе не выгоду, а одни расходы и убытки.
537 note 62
Что касается работы, я чувствую себя свободнее и менее изнуренным бесцельной
печалью, чем раньше.
Конечно, если я буду тщательнее работать над стилем и отделкой моих вещей, дело
пойдет гораздо медленнее; вернее сказать, мне придется подольше задерживать полотна у себя,
чтобы они приобрели зрелость и законченность.
Кроме того, некоторые из них я просто не хочу отсылать, прежде чем они не станут
сухими, как мощи.
К таким вещам относится, прежде всего, холст размером в 30, изображающий уголок
сада с плакучей ивой, травой, шарообразно подстриженными кустами, розовыми олеандрами,
словом, тот же самый сюжет, что и в этюде, отправленном тебе в прошлый раз.
Этот, однако, большего формата, небо на нем лимонное, колорит интенсивней и богаче
осенними тонами, мазок свободней и гуще.
Вот первая моя картина за эту неделю.
Вторая изображает кафе со стороны террасы при свете большого газового фонаря на
фоне синей ночи и клочка синего звездного неба.
Третья – это мой автопортрет; он почти бесцветен: пепельно-серые тона на фоне
светлого веронеза.
Я купил довольно сносное зеркало, чтобы писать самого себя в случае отсутствия
модели. Ведь если я научусь передавать колорит собственной головы, что в общем довольно
трудно, я сумею писать и другие головы – как мужские, так и женские.
Мне страшно интересно писать ночные сцены и ночные эффекты прямо на месте, ночью.
На этой неделе я только и делал, что писал, а в промежутках спал и ел. Это означает, что сеансы
длились то по 12, то по 6 часов, после чего я без просыпу спал целый день.
В литературном приложении к субботнему (15 сентября) номеру «Figaro» я прочел
описание дома, построенного по-импрессионистски. Он сложен из стеклянных кирпичей
фиолетового цвета, вдавленных внутрь, как донышки бутылок. Солнце, отражаясь и
преломляясь в них, дает невиданный желтый эффект.
Поддерживают эти стены из яйцеобразных стеклянных кирпичей фиолетового цвета
специально изобретенные опоры из вороненого и позолоченного железа в форме странных
виноградных лоз и других вьющихся растений. Этот фиолетовый дом расположен посередине
сада, где дорожки усыпаны ярко-желтым песком.
Разумеется, цветочные клумбы также отличаются самым экстравагантным колоритом.
Находится этот дом, если не ошибаюсь, в Отейле.
В своем доме я не склонен ничего менять ни сейчас, ни потом, но мне хочется украсить
его настенными декорациями и превратить в подлинный дом художника.
Это еще придет.
538
Эту ночь я спал уже у себя, и, хотя дом еще не совсем обставлен, я им очень доволен.
Чувствую, что сумею сделать из него нечто долговечное, такое, чем смогут воспользоваться и
другие. Отныне деньги не будут больше тратиться впустую; и в этом ты, надеюсь, не замедлишь
убедиться. Дом напоминает мне интерьеры Босбоома: красные плиты пола, белые стены.
Мебель ореховая или некрашеного дерева, из окон видны зелень и клочки ярко-синего неба.
Вокруг дома – городской сад. ночные кафе, бакалейная лавка, словом, окружение не такое, как
у Милле, но, на худой конец, напоминающее Домье и уж подавно Золя. А этого вполне
достаточно для того, чтобы в голове рождались мысли, верно? Моя идея – создать, в конечном
счете, и оставить потомству мастерскую, где мог бы жить последователь. Я не знаю, достаточно
ли ясно я выражаюсь, но другими словами: мы заняты искусством и делами, которые
существуют не только для нас, но и после нас могут быть продолжены другими.
То, что я устроил такую мастерскую-убежище здесь, на подступах к югу, вовсе не так уж
глупо. Тут, прежде всего, можно спокойно работать. А если кто-нибудь сочтет, что отсюда
слишком далеко до Парижа, тем хуже для него и пусть болтает что угодно. Почему Эжена
Делакруа, величайшего из колористов, так тянуло на юг и даже в Африку? Да потому, что там
– не только в Африке, но уже за Арлем – повсюду встречаешь великолепные контрасты
красного и зеленого, синего и оранжевого, серно-желтого и лилового.
Каждому подлинному колористу следует побывать здесь и убедиться, что на свете
существует не только такая красочная гамма, какую видишь на севере. Не сомневаюсь, что,
если Гоген приедет сюда, он полюбит этот край; если же он не приедет, то это означает лишь,
что он уже имел опыт работы в более красочных странах; поэтому он всегда останется нашим
другом и принципиальным сторонником, а вместо него здесь поселится кто-нибудь другой.
Если в том, что ты делаешь, чувствуется дыхание бесконечности, если оно оправдано и
имеет право на существование, работается легче и спокойнее. Применительно к тебе все это
вдвойне верно.
Ты хорошо относишься к живописцам, и ты знаешь, что чем больше я над этим
задумываюсь, тем глубже убеждаюсь, что нет ничего более подлинно художественного, чем
любить людей. Ты возразишь, что лучше держаться подальше и от искусства, и от художников.
Это в общем-то верно, но ведь и греки, и французы, и старые голландцы любили искусство,
которое неизменно возрождается после неизбежных периодов упадка. Не думаю, что, чураясь
искусства и художников, человек делается добродетельнее.
Покамест я не нахожу, что мои картины стоят тех благ, которые ты мне предоставляешь.
Но, как только я сделаю подлинно хорошие вещи, станет ясно, как день, что они созданы тобою
не в меньшей степени, чем мной, что мы создали их вдвоем.
Довольно об этом – ты сам согласишься со мной, если у меня получится что-нибудь
стоящее. Сейчас я работаю над новым квадратным полотном размером в 30 – опять сад, или,
вернее, платановая аллея с зеленой травой и купами черных сосен. Ты очень хорошо сделал, что
заказал краски и холст, – погода стоит великолепная. Мистраль, конечно, дует, но временами
стихает, и тогда здесь просто чудесно.
Будь тут мистраль не таким частым гостем, здешние края были бы не менее красивы и
благоприятны для искусства, чем Япония.
Пока я тебе писал, пришло очень милое письмо от Бернара. Он собирается зимой
побывать в Арле. Это, разумеется, вздор. Но он тут же добавляет, что Гоген, вероятно, пришлет
его сюда вместо себя, а сам предпочтет остаться на севере. Об этом мы вскоре узнаем точнее: я
убежден, что Гоген, так или иначе, тебя обо всем известит.
В своем письме Бернар отзывается о Гогене с большой симпатией и уважением. Уверен,
что они нашли общий язык.
Общение с Гогеном, без сомнения, благотворно отразится на Бернаре.
Приедет Гоген или нет, он все равно останется нашим другом; если не приедет теперь,
значит, приедет в другой раз.
Инстинктивно я чувствую, что Гоген – человек расчета. Находясь в самом низу
социальной лестницы, он хочет завоевать себе положение путем, конечно, честным, но весьма
политичным. Гоген не предполагает, что я все это прекрасно понимаю. И он, вероятно, не