картине все оттенки – от желтого до оранжевого, который в свою очередь переходит в желтый
– до лимонного со светло– и темнозеленым. Если удастся закончить – буду очень рад, но
боюсь, что после отъезда мужа она не захочет позировать.
Ты прав, считая, что исчезновение Гогена – ужасный удар для нас: он отбрасывает нас
назад, поскольку мы создавали и обставляли дом именно для того, чтобы наши друзья в
трудную минуту могли найти там приют.
Тем не менее мы сохраним мебель и прочее. Хотя в данный момент все будут бояться
меня, со временем это пройдет.
Все мы смертны, и каждый из нас подвержен всевозможным болезням. Наша ли вина,
что болезни эти бывают весьма неприятного свойства? Самое лучшее – это постараться
поскорее выздороветь.
Я чувствую угрызения совести, когда думаю о беспокойстве, которое, хотя и невольно,
причинил Гогену.
Но еще до того, как все произошло, я в последние дни ясно видел: он работал, а душа
его разрывалась между Арлем и желанием попасть в Париж, чтобы посвятить себя
осуществлению своих замыслов.
Чем для него все это кончится?
Согласись, что, хотя у тебя хороший оклад, нам не хватает капитала, хотя бы в форме
картин, и у нас еще слишком мало возможностей для того, чтобы ощутимо улучшить
положение знакомых нам художников. К тому же нам часто мешают недоверие с их стороны и
взаимная их грызня – неизбежное следствие пустого кармана. Я слышал, что они впятером
или вшестером создали в Понт-Авене новую группу, которая, вероятно, уже развалилась.
Они – неплохие люди, но такое беспримерное легкомыслие – извечный порок этих
капризных больших детей.
Главное сейчас – чтобы ты не откладывал свадьбу. Женившись, ты успокоишь и
осчастливишь маму; к тому же этого требуют твое положение и торговые дела. Одобрит ли твой
брак фирма, в которой ты служишь? Вряд ли больше, чем многие художники одобряют мое
поведение, – они ведь тоже порой сомневаются, что я трудился и страдал ради общего блага…
Что бы я ни думал об отце и матери в других отношениях, супругами они были
образцовыми.
Я никогда не забуду, как вела себя мама, когда умер отец. Она не проронила ни слова, и
за это я снова и еще сильнее полюбил старушку.
Короче говоря, наши родители были столь же образцовыми супругами, как и другая пара
– Рулен и его жена.
Итак, иди тем же путем. Во время болезни я вспоминал каждую комнату в нашем
зюндертском доме, каждую тропинку и кустик в нашем саду, окрестности, поля, соседей,
кладбище, церковь, огород за нашим домом – все, вплоть до сорочьего гнезда на высокой
акации у кладбища.
В эти дни мне припомнились события самого раннего нашего детства, которые теперь
живы в памяти только у мамы и у меня. Но довольно об этом – лучше мне не перебирать того,
что творилось тогда у меня в голове.
Знай только, что я буду просто счастлив, когда ты женишься. И вот еще что: если твоя
жена заинтересована в том, чтобы время от времени мои картины появлялись у Гупилей, я
откажусь от той старинной неприязни, какую к ним питаю, и сделаю ото следующим образом.
Я писал тебе, что не появлюсь у них с какой-нибудь совсем невинной картиной. Но если
хочешь, можешь выставить там оба подсолнечника.
Гоген был бы рад иметь один из них, а я хочу доставить Гогену настоящую радость.
Поэтому, раз он желает получить одну из этих картин, я повторю ту, которую он выберет.
Вот увидишь, эти полотна будут замечены. Но я посоветовал бы тебе оставить их для
себя, то есть для тебя и твоей жены.
Это вещи, которые меняются в зависимости от того, откуда на них смотреть, и
становятся тем красочнее, чем дольше на них смотришь.
Знаешь, они исключительно нравились Гогену; он, между прочим, даже сказал мне: «Да,
вот это цветы!»
У каждого своя специальность: у Жаннена – пионы, у Квоста – штокрозы, у меня –
подсолнечники.
В общем, мне будет приятно и впредь обмениваться работами с Гогеном, даже если
такой обмен подчас будет мне стоить недешево.
Видел ли ты во время своего краткого пребывания здесь портрет г-жи Жину 1 в черном и
желтом? Я написал его за три четверти часа.
1 Владелица привокзального кафе в Арле.
574 note 77
Пишу всего несколько слов – просто чтобы сообщить тебе, что со здоровьем и работой
дело обстоит ни шатко, ни валко.
Впрочем, даже это уже удивительно, если сравнить мое сегодняшнее состояние с тем,
что было месяц назад. Я, разумеется, всегда знал, что можно сломать себе руку или ногу и затем
поправиться; но мне было неизвестно, что можно душевно надломиться и все-таки выздороветь.
Выздоровление, на которое я и надеяться-то не смел, кажется мне настоящим чудом,
хотя и ставит передо мной вопрос: «А зачем, собственно, выздоравливать?»
Надеюсь, что, будучи в Арле, ты заметил в комнате Гогена два полотна размером в 30,
изображающие подсолнечники. Я только что положил последние мазки на совершенно
равноценные и точные их повторения. По-моему, я тебе уже писал, что у меня, кроме того,
готово полотно «Колыбельная», над которым я работал как раз в тот момент, когда заболел.
На сегодня оно тоже существует уже в двух экземплярах.
По поводу этой картины я как-то заметил Гогену, что, поскольку мы с ним часто
говорим об исландских рыбаках, об их меланхолическом одиночестве и полной опасностей
жизни в безрадостном море, мне, как следствие этих задушевных бесед, пришла мысль написать
такую картину, чтобы, взглянув на нее в кубрике рыбачьего судна у берегов Исландии, моряки,
эти дети и мученики одновременно, почувствовали, что качка судна напоминает им колыбель, в
которой когда-то лежали и они под звуки нежной песенки.
Сейчас оба эти полотна походят на лубочные картинки. Оранжевоволосая женщина в
зеленом выделяется на зеленом фоне с розовыми цветами. Все негармонирующие цвета –
резкий оранжевый, резкий розовый, резкий зеленый – смягчены теперь бемолями красного и
зеленого.
Я представляю себе, как эти полотна висят посреди подсолнечников и образуют вместе с
ними нечто вроде люстр или канделябров, приблизительно одинаковой величины, и все это в
целом состоит из 7 или 9 холстов.
Если вновь уговорю натурщицу позировать, с удовольствием сделаю еще одно
повторение для Голландии.
У нас все еще стоит зима, поэтому дай мне спокойно продолжать работу; если же
окажется, что ото работа сумасшедшего, тем хуже для меня – значит, я неизлечим. Однако
невыносимые галлюцинации у меня прекратились, теперь их сменили просто кошмарные сны
– кажется, подействовал бромистый калий, который я принимаю.
Я всё еще не в состоянии заниматься обсуждением денежных вопросов, и все-таки мне
придется их обсудить, причем даже в подробностях. Я без передышки работаю с утра до вечера
(если только моя работа – действительно работа, а не галлюцинация), чтобы доказать тебе, что
я действительно иду по стопам Монтичелли и – самое главное – что путь, по которому мы
следуем, освещен ярким маяком – гигантским творением, созданным в Монпелье Брийя,
который так много сделал для основания школы живописи на юге.
Поэтому не слишком удивляйся, если в следующем месяце я буду вынужден попросить у
тебя не только свое месячное содержание, но и некоторую прибавку к нему.
В конце концов, в период напряженной работы, которая отнимает у меня всю
жизненную энергию, я вправе рассчитывать на то, что позволит мне принять необходимые меры
предосторожности.
В таких случаях дополнительные расходы, на которые я иду, нельзя считать излишними.
И еще раз повторяю: или пусть меня запрут в одиночку для буйнопомешанных – я не
стану сопротивляться, если действительно заблуждаюсь на свой счет; или пусть мне дадут
работать изо всех сил, при условии, конечно, что я приму упомянутые меры предосторожности.
Если я не сойду с ума, тебе в один прекрасный день будет прислано все, что было с самого
начала обещано мною. Разумеется, картины, вероятно, разойдутся по рукам, но если ты хоть на
мгновение разом увидишь все то, что я мечтаю тебе показать, смею надеяться, что мои работы
произведут на тебя благоприятное впечатление.
Помнишь, мы с тобой видели, как в крошечной витрине рамочника на улице Лафитта
одна за другой появлялись картины из собрания Фора? Ты убедился тогда, какой необычайный
интерес представляют эти когда-то презираемые картины.
Так вот, мое заветное желание – чтобы у тебя рано или поздно оказалась серия моих
полотен, которые тоже могли бы поочередно появляться в этой самой витрине.
Проработав в полную силу весь февраль и март, я, надеюсь, успею повторить целую
кучу своих прошлогодних этюдов. И эти повторения, вместе с некоторыми уже находящимися у
тебя полотнами, скажем, «Жатвой» и «Белым садом», составят надежный фундамент на
будущее…
Всё это время ты жил в бедности, потому что кормил меня, но я либо отдам тебе деньги,
либо отдам богу душу…
Работа развлекает меня, а мне нужны развлечения. Вчера я был в «Фоли арлезьен»,
недавно открывшемся местном театре, и впервые проспал ночь без кошмаров. В «Фоли» давали
пастораль (спектакль устроило общество любителей провансальской литературы) или
рождественское представление, имитацию средневекового религиозного зрелища. Постановка
была очень тщательная и, видимо, стоила немалых денег.
Изображалось, естественно, рождество Христово вперемешку с комической историей
одной беспутной семьи провансальских крестьян.
Там было нечто столь же потрясающее, как офорты Рембрандта – старая крестьянка,