состоявшегося в Париже в ноябре 1886 г., встречали у последнего то горячий отклик, то
неприязнь и скрытую вражду. Кульминационным пунктом отношений между художниками
была попытка совместной работы в «Желтом домике» в Арле, окончившаяся, как известно,
трагически для Ван Гога. С этим событием и связаны письма Винсента: четыре первых,
датируемые июнем – октябрем 1888 г., настойчиво зовут Гогена в Арль, два последних,
отправленные в январе 1889 г. и в июне 1890 г., посвящены воспоминаниям об Арле и новым
планам совместной работы, которым не суждено было осуществиться.
494-а
Дружище Гоген,
Я очень часто думаю о тебе, и если сел за письмо только теперь, то лишь потому, что не
хотел писать пустых фраз…
Хочу сообщить тебе, что я снял здесь, в Арле, дом из четырех комнат.
Мне кажется, если я найду еще одного художника, который захочет разрабатывать тему
юга и, подобно мне, будет так поглощен работой, что согласится жить, как монах, раз в две
недели посещая бордель, а в остальное время не отрываться от работы и не терять попусту
время, тогда все устроится превосходно. Я здесь один и немного тоскую в одиночестве.
Вот почему я уже давно намеревался откровенно поговорить с тобой.
Ты знаешь, что мы с братом высоко ценим твою живопись и очень хотим, чтобы жилось
тебе поспокойнее.
Тем не менее мой брат не в состоянии одновременно посылать деньги тебе в Бретань и
поддерживать меня здесь, в Провансе.
Не хочешь ли ты устроиться тут вместе со мной? Если мы обоснуемся вдвоем, у нас,
может быть, хватит па жизнь. Я даже уверен, что хватит. Лично я, взявшись за такой сюжет, как
юг, не вижу оснований от него отказываться.
Я приехал сюда больным, выздоровел здесь и не склонен отрываться от юга, где почти
круглый год есть возможность работать на воздухе.
Жизнь тут, правда, несколько дороже, но зато и больше шансов делать хорошие
картины. Как бы то ни было, ты можешь перебраться сюда, если только мой брат сумеет
выкроить для нас 250 фр. в месяц. При этом условии мы справимся.
Нам придется только почаще готовить еду самим и нанять прислугу, которая приходила
бы к нам на несколько часов в день, что позволит избежать расходов, связанных с гостиницей.
Ты будешь отсылать моему брату одну картину в месяц, а прочими распорядишься, как
тебе угодно.
Мы с тобой немедленно начнем выставляться в Марселе, прокладывая таким образом
дорогу как себе, так и другим импрессионистам…
Мне кажется, что для поправки здоровья тебе прежде всего нужен покой. Если я
ошибаюсь и здешний климат окажется для тебя чересчур жарким, мы что-нибудь придумаем.
549 (оборот)
Дорогой Гоген,
Благодарю за письмо, ей-богу, чересчур лестное для меня.
Итак, Вы приедете только в конце месяца.
Не возражаю – коль скоро Вы полагаете, что выздоровеете в Бретани скорее, чем здесь.
Я ни на чем не настаиваю. Помните только, если Вам не удастся быстро поправиться в
Бретани, то мы надеемся вылечить Вас тут гораздо быстрее.
В конце концов, все к лучшему в этом лучшем из миров, где нам, – опять-таки по
выражению добрейшего Панглосса, – выпало несравненное счастье существовать. Не
сомневаюсь поэтому, что и у Вас все кончится благополучно. Но неужели поездка в Арль в
самом деле так изнурительна, как Вы уверяете? Полно – ведь ее переносят даже легочники в
последнем градусе чахотки. Вам же известно, что существует P – L – M. 1
1 Железная дорога Париж – Лион – Средиземное море.
А может быть, Вы больны серьезнее, чем пишете? Боюсь, что так оно и есть. При первой
же возможности успокойте меня на этот счет или откровенно признайтесь, что Вам худо, что
Вы больны. Вы пишете также о делах, о литографиях. Вот мое мнение: что касается
литографирования по вечерам, которым займемся мы все – Вы, я, Бернар, Лаваль, то это дело
хорошее, и я, разумеется, приму в нем участие; что же касается периодической их публикации,
я, разумеется, не приму в ней участия, пока не стану побогаче.
С меня и живописи более чем достаточно. А литографирование всегда стоит денег –
даже если не нужно покупать литографские камни.
Не спорю, стоит оно не так уж дорого, но все-таки за самую скромную публикацию
каждому из нас придется выложить по меньшей мере 50 франков. И кроме того…
Вы, вероятно, не согласитесь со мной: что ж, я не спорю, а только говорю, что уже имею
в этом отношении маленький опыт; слова же «и кроме того» означают, что затея эта не удастся
и поддержки у публики не найдет; словом, принесет нам одни убытки.
Я согласен на литографирование, на худой конец даже в убыток, если мы будем
заниматься им для себя; но я категорически против него, даже если оно не принесет нам
убытков, если Вы стоите за публикацию.
Повторяю, я приму в этом деле участие лишь в том случае, если оно будет делаться за
наш счет, для наших собственных нужд и пользы. Но, может быть, у Вас другие планы?
В таком случае на меня не рассчитывайте и, если речь идет все-таки о публикации, не
доказывайте мне напрасно, что она обойдется недорого.
553-а.
Дорогой Гоген,
Утром получил Ваше милое письмо, которое переслал брату. Ваша общая концепция
импрессионизма, воплощением которой является ваш автопортрет, – потрясающа. Мне не
терпится увидеть эту работу, но я заранее уверен, что не соглашусь взять ее в обмен: она –
слишком значительное произведение. Однако если Вы согласитесь оставить Ваш автопортрет за
нами, мой брат – я немедленно попросил его об этом – купит его у Вас при первом же
удобном случае, который, надеюсь, скоро представится.
Дело в том, что мы опять собираемся поторопить Вас с приездом. Сознаюсь, меня даже
во время работы не покидает мысль о создании мастерской, постоянными обитателями которой
будем мы с Вами, но которая станет убежищем и приютом для наших сотоварищей, когда им
круто придется в жизненной борьбе. После того как Вы уехали из Парижа, мы с братом провели
там еще несколько дней, которые навсегда останутся в моей памяти; они были заполнены еще
более пространными, нежели раньше, дискуссиями с Гийоменом, обоими Писсарро – отцом и
сыном и Сёра, которого я тогда не знал (я побывал у него в мастерской за час до отъезда).
Во время этих дискуссий речь часто заходила о том, что так живо трогает и меня, и
моего брата – о мерах, необходимых для того, чтобы обеспечить художникам нормальное
существование, средства производства (краски, холст) и участие в прибылях, которые картина
начинает приносить лишь много времени спустя после того, как она перестает быть
собственностью живописца.
Когда Вы приедете, мы снова вернемся к этим спорам.
Как бы то ни было, я покинул Париж в отчаянном состоянии – изрядно больным и
почти спившимся, что явилось следствием перенапряжения моих слабеющих сил; я замкнулся в
себе и ни на что уже не надеялся. Теперь на горизонте мне опять забрезжила надежда, которая,
то вспыхивая, то угасая, как маяк, подчас подбадривала меня в моей прошлой одинокой жизни.
Мне хочется, чтобы и Вы в наивозможно большей степени заразились моей
уверенностью в том, что нам удастся создать нечто долговечное.
Когда мы с Вами вскоре проанализируем эти бурные дискуссии, происходившие в
бедных мастерских и кафе Малого Бульвара, Вам станет до конца ясен наш – мой и моего
брата – замысел, который еще не претворился в жизнь в виде общества художников.
Тем не менее, как Вы убедитесь сами, этот замысел таков, что все шаги, которые будут
предприняты с целью исправить ужасное положение, сложившееся в искусстве за последние
годы, явятся либо развитием, либо повторением наших планов. Когда я изложу их Вам со всеми
подробностями, Вы увидите, что они строятся на незыблемых основах. И вы убедитесь, что мы
пошли гораздо дальше тех наметок, о которых Вам уже сообщили, и что это вполне естественно
– таков наш долг, долг торговцев картинами. Вам ведь, вероятно, известно, что я тоже долгие
годы занимался торговлей картинами, а я не привык презирать ремесло, которым кормлюсь.
Покамест будет достаточно, если я скажу Вам, что, по видимости находясь далеко от
Парижа, Вы отнюдь не утратите непосредственной связи с ним. Последние дни я работаю
особенно лихорадочно – бьюсь над пейзажем: голубое небо над огромным зеленым,
пурпурным и желтым виноградником с черными и оранжевыми лозами.
Пейзаж оживлен фигурками дам с красными зонтиками и сборщиков винограда с
тачкой. На переднем плане серый песок. Полотно размером, как обычно, в 30, предназначено
для декорации, украшающей дом.
Я написал свой автопортрет в пепельных тонах. Пепельный цвет, получившийся в
результате смешения веронеза с французским суриком, на фоне бледного веронеза образует
единое целое с коричневато-красной одеждой. Утрируя свою личность, я стремился придать ей
характер бонзы, простодушного почитателя вечного Будды. Портрет дался мне нелегко, и мне
еще придется его переделать, если я хочу успешно воплотить свой замысел. Мне предстоит еще
долго избавляться от отупляющих условностей нашего цивилизованного мира, прежде чем я
отыщу более удачную модель для более удачной картины…
Я нахожу, что мои взгляды на искусство выглядят на редкость банальными рядом с
Вашими. Надо мной все еще тяготеют грубые скотские стремления.
Я. забываю обо всем ради внешней красоты предметов, воспроизвести которую не умею:
я вижу совершенство природы, но на картинах она у меня получается грубой и уродливой.
Тем не менее я взял такой разбег, что мое костлявое тело неудержимо несется прямо к