Ей, как и мне, известно, что такое бедность. Бедность имеет свои за и против, но,
несмотря на бедность, мы все-таки рискнем. Рыбаки знают, что море опасно, а шторм страшен,
но не считают эти опасности достаточным основанием для того, чтобы торчать на берегу и
бездельничать. Такую мудрость они оставляют тем, кому она нравится. Пусть начинается
шторм, пусть спускается ночь! Что хуже – опасность или ожидание опасности? Лично я
предпочитаю действительность, то есть опасность…
Теперь наступил кризис, и я еще не могу ничего решать, еще не смею надеяться.
Христине я сказал: «Я отвезу тебя в Лейден. Не знаю, будет у меня кусок хлеба или нет, когда
ты вернешься оттуда, но я разделю с тобой и ребенком все, что имею».
Христина не знает никаких подробностей и не спрашивает о них, но уверена, что я буду
с ней честен, и хочет остаться со мной quand bien meme. 2
1 Пусть так (франц.).
2 Несмотря ни на что (франц.).
193-a
Раз ты хочешь, чтобы я изложил тебе все яснее, слушай. Ты настаиваешь, чтобы я
бросил эту женщину, да, окончательно оставил ее. Так вот, я не могу и не хочу это сделать…
Я отлично понимаю, что это щекотливый вопрос, связанный с денежными делами – не
только в том смысле, на который ты указываешь в своем письме, но в первую очередь еще и в
другом. Принимать деньги от тебя и совершать поступки, против которых ты решительно
возражаешь, – нечестно; я всегда и во всем был с тобой откровенен и всегда показывал себя
таким, каков я на самом деле; я всегда старался быть честным и никогда ничего не делал, не
поставив тебя в известность… Я высказал все, что думал по поводу отца, я высказал все, что
думал о тебе в связи с событиями этого лета. Зачем? Чтобы убедить тебя стать на мою точку
зрения? Нет, я просто считал нечестным таить все это в себе. Я пока еще не предатель, и если я
что-то против кого-нибудь имею, то говорю это в лицо, не боясь последствий, как бы серьезны
они ни были.
194
Ты знаешь, что я добиваюсь только самого необходимого для существования, ко всему
остальному я равнодушен. Я был бы счастлив иметь то, что имеет каждый рабочий – твердое
еженедельное жалованье, за которое я работал бы изо всех сил и в полную меру своего
разумения.
Я – труженик, и мое место среди рабочих людей; поэтому я все упорней буду стараться
сжиться с этой средой и укорениться в ней. Я не могу и не хочу иначе, я просто не представляю
себе иной жизни.
195
У меня готовы два больших рисунка. Первый «Скорбь», но в большем формате. Одна
фигура безо всякого антуража. Поза, однако, немножко изменена, так что волосы ниспадают не
на спину, а на грудь; частично они заплетены в косу.
Таким образом, лучше видны плечо, шея, спина. Да и вся фигура нарисована более
тщательно.
Второй – «Корни»: несколько корней дерева в песчаной почве. Я старался одушевить
этот пейзаж тем же чувством, что и фигуру: такая же конвульсивная и страстная попытка
зацепиться корнями за землю, из которой их уже наполовину вырвала буря. С помощью этой
белой, худой женской фигуры, равно как посредством черных искривленных и узловатых
корней, я хотел выразить мысль о борьбе за жизнь. Вернее так: я пытался быть верен стоявшей
перед моими глазами натуре, не философствуя; поэтому в обоих случаях я почти непроизвольно
передал атмосферу этой великой борьбы. Мне самому, по крайней мере, кажется, что в
рисунках чувствуется такое настроение, но я, конечно, могу и ошибаться – судить тебе.
Практически я был лишен всякого «руководства», мне никто ничего не «преподавал», я
– самоучка; не удивительно, что моя техника при поверхностном знакомстве с ней кажется
такой отличной от техники других художников. Но это еще не значит, что мои работы никогда
не найдут сбыта. Я совершенно уверен, что на большую «Скорбь», «Женщину с Геест»,
«Бедняка» и другие вещи рано или поздно найдется настоящий любитель. Впрочем, я,
возможно, еще немного поработаю над ними позднее.
197 note 7
Я чувствую, что работа моя – это постижение сердца народа, что я должен держаться
этого пути, должен вгрызаться в глубину жизни, и невзирая на бесконечные трудности и
тревоги, пробиваться вперед.
Я не представляю себе иного пути и не прошу избавления от трудностей и тревог, а
надеюсь только, что они не станут для меня невыносимыми, чего не может произойти до тех
пор, пока я работаю и сохраняю симпатии таких людей, как ты. В жизни то же, что в рисовании:
иногда нужно действовать быстро и решительно, браться за дело энергично и стремиться к
тому, чтобы крупные линии ложились с быстротой молнии.
Тут уж не время для колебаний или сомнений, рука не должна дрожать, взгляд не
должен скользить по сторонам, а должен быть сосредоточен на том, что находится перед тобой.
Надо, чтобы оно всецело поглотило тебя, и тогда через короткое время на бумаге или холсте
возникает нечто такое, чего там раньше не было, и возникает таким образом, что потом и сам не
понимаешь, как ты это отгрохал. Конечно, решительным действиям обязательно предшествует
известный период обдумывания и размышления, в момент же самого действия на рассуждения
времени почти не остается.
Быстрота действия – свойство мужчины, но, чтобы приобрести его, надо через многое
пройти. Штурману иногда удается так использовать штормовой ветер, что корабль не погибает,
а, напротив, плывет еще быстрее.
Снова повторяю – я не строю широких планов на будущее, а если меня на какое-то
мгновение охватывает желание беззаботно пожить в достатке, я всякий раз с любовью
оглядываюсь на свою полную трудностей, забот и тревог жизнь и думаю: «Так лучше, так я
научусь большему, и это не унизит меня: на пути, избранном мною, не погибают»…
Христина для меня не ядро на ноге каторжника, не бремя, а помощница. Будь она одна,
ей бы, вероятно, не выдержать: женщине нельзя быть одной в таком обществе и в такое время,
как наше, когда слабых, если они падают, не щадят, а топчут и давят колесами.
Именно потому, что я так часто видел, как топчут слабых, я сильно сомневаюсь в
подлинности многого из того, что именуют прогрессом и цивилизацией. Правда, я даже в наше
время верю в цивилизацию, но только такую, которая основана на истинном человеколюбии. А
все то, за что платят человеческой жизнью, я считаю варварством и нисколько не уважаю.
198
Многие из тех мыслей, которые я прочел в твоем письме, я, разумеется, высоко ценю.
Например, такую: «Нужно быть очень ограниченным человеком или рабом ложных
условностей, чтобы безусловно предпочитать одно общественное положение другому».
Но свет рассуждает не так: он не замечает и не уважает человечности в человеке, а
определяет большую или меньшую значимость личности только деньгами или ценностями,
которыми та располагает, пока находится по эту сторону могилы.
Свет не принимает в расчет другую сторону могилы. Поэтому свет и существует для
человека лишь до тех пор, пока он ходит по земле.
Я же лично люблю или не люблю людей как таковых, а их окружение оставляет меня
довольно равнодушным… Поэтому я считаю, что в существе своем твое письмо совершенно
ошибочно, но это, возможно, объясняется тем, что ты еще не все продумал. Ты говоришь, –
между Христиной и мной нет ничего такого, что обязывало бы меня жениться на ней.
Послушай, что думаем об этом мы с Христиной. Оба мы жаждем тихой семейной жизни и
взаимной близости, мы каждый день нуждаемся друг в друге, чтобы работать, и каждый день
проводим вместе. Мы желаем, чтобы в нашем положении не было ничего сомнительного, и
считаем брак единственным радикальным средством прекратить сплетни и предотвратить
упреки в том, что мы живем в незаконной связи. Если мы не поженимся, люди смогут говорить
о нас худо; если поженимся, мы будем очень бедны, мы откажемся от каких бы то ни было
претензий на положение в обществе, но поступок наш будет правильным и честным. Думаю,
что ты это поймешь.
201
Отец часто говорил мне, что мое образование и пр. стоило ему больше, чем воспитание
остальных детей. Поэтому в случае моей женитьбы я не попрошу у отца ничего, ровно ничего
– даже старой чашки или блюдца. У нас с Син есть самое необходимое. Единственное, без чего
нам не обойтись, пока я не начну продавать свои работы, – это сто пятьдесят франков от тебя
на квартиру, хлеб, башмаки, материалы для рисования, короче говоря, на текущие расходы. Я
не прошу ничего, я прошу лишь об одном: дайте мне любить мою несчастную, слабую,
измученную женушку и заботиться о ней, насколько мне это позволяет моя бедность, и не
пытайтесь разлучить нас, помешать нам или доставить нам неприятности.
До нее никому не было дела, в ней никто не нуждался, она была одинока и заброшена,
как старая тряпка; я подобрал ее, отдал ей всю любовь, нежность, заботу, на которые был
способен; она почувствовала это и ожила или, вернее, оживает.
Ты знаешь старую притчу или как там это называется: жил в одном городе бедняк и
была у него одна-единственная овечка, которую он купил, выкормил и вырастил у себя в доме;
она ела его хлеб, пила из его чашки, спала у него на руках и была ему как дочь.
Был в том же городе богач, и было у него много овец и быков, но он отнял у бедняка его
овечку и зарезал ее.
Вот если бы, например, Терстех был волен делать, что захочет, он разлучил бы меня с
Син и толкнул бы ее назад, в прежнюю проклятую жизнь, которую она всегда ненавидела. А за