что?
204 note 8
Рад, что ты откровенно высказал мне те мысли, какие были у тебя в отношении Син, а
именно, что она интриганка, а я дал одурачить себя. И я понимаю, что ты мог вполне искренне
так думать: подобные вещи случаются нередко…
Но с Син дело обстоит иначе: я действительно привязан к ней, а она ко мне, она стала
моей верной помощницей, которая следует за мной повсюду и с каждым днем делается мне все
более необходимой. Я испытываю к ней не то страстное чувство, которое я питал в прошлом
году к К.; но такая любовь, какой я люблю Син, это единственное, на что я еще способен после
разочарования в своей первой страсти. Мы с ней – двое несчастных, которые держатся друг за
друга и вместе несут свое бремя; именно поэтому несчастье у нас превращается в счастье, а
невыносимое переносится так легко…
Твой скорый приезд открывает передо мной самые радужные перспективы: я страшно
хочу знать, какое впечатление произведет на тебя Христина. Она ничем не примечательна –
это просто обыкновенная женщина из народа, но для меня в ней есть нечто возвышенное; кто
любит обыкновенного, простого человека и любим им, тот уже счастлив, несмотря на все
темные стороны жизни.
После моего разочарования и обманутой любви между мной и Христиной едва ли
возникла бы связь, если бы не случилось так, что этой зимой она нуждалась в помощи. И тут я
почувствовал, что, несмотря на пережитое мной разочарование, я все-таки кому-то нужен, и это
вновь привело меня в себя и вернуло к жизни. Я не искал этого чувства, но тем не менее нашел
его, и теперь факт уже совершился: нас соединяет теплая привязанность, и мне не подобает от
нее отказываться. Не встреть я Син, я, вероятно, стал бы равнодушным ко всему скептиком;
теперь же моя работа и она поддерживают во мне энергию. Прибавлю к этому еще, что,
поскольку Син мирится со всеми трудностями и тяготами жизни художника и так охотно мне
позирует, я надеюсь, что с ней я стану лучшим художником, чем если бы женился на К. Син не
так изящна, и манеры у нее, вероятно, нет, скорее наверняка, совсем другие, но она с такой
готовностью и преданностью помогает мне, что меня это трогает.
205
Я был бы очень рад, если бы в твоем гардеробе случайно нашлись пиджак и пара брюк,
подходящих для меня, которые ты больше уже не носишь.
Когда я что-нибудь себе покупаю, я по возможности приобретаю лишь вещи наиболее
практичные в смысле работы в дюнах или дома; поэтому мой выходной костюм совершенно
истрепался. Я нисколько не стыжусь простой одежды, когда иду работать, но мне
действительно стыдно носить барский костюм, у которого потрепанный, убогий вид. Моя
повседневная рабочая одежда, однако, совсем не выглядит неопрятной, а все потому, что у меня
есть Син, которая держит ее в порядке и делает всю необходимую мелкую починку. Заканчивая
это письмо, еще раз повторяю, что мне очень хочется, чтобы наша семья не усмотрела в моих
отношениях с Син того, о чем не может быть и речи, а именно – любовной интрижки. Это
было бы мне невыразимо горько, и пропасть между мной и нашими стала бы еще глубже.
210 Воскресенье, день
Вчера ночью Син родила. Роды были очень тяжелые, но, слава богу, жизнь ее спасена и
жизнь удивительно милого маленького мальчугана тоже.
212 note 9
Отец и мать не те люди, которые поймут меня. Разговаривать с ними бесполезно – идет
ли речь о моих ошибках или о моих достоинствах, они все равно не отдают себе отчета в том,
что я такое. Итак, что же теперь делать?
Вот мой план, который, думается мне, ты одобришь. Я надеюсь, что сумею извернуться
и в будущем месяце отложить, скажем, 10 или лучше 15 франков. Тогда, но не раньше я напишу
отцу и матери, что должен им кое что сообщить. Я попрошу отца еще раз приехать сюда за мой
счет и пожить у меня несколько дней. И тогда я покажу ему то, чего он не ожидает: Син с
малышом, опрятный дом, мастерскую, полную вещей, над которыми я работаю, и самого себя
– надеюсь, к тому времени я уже совсем поправлюсь.
Думаю, что все это произведет на отца более глубокое и более благоприятное
впечатление, чем разговоры или письма.
В нескольких словах я расскажу ему, как мы с Син справились с трудностями этой зимы,
когда она была беременна, и как преданно ты помогал нам, хотя сравнительно поздно узнал о
существовании Син…
А что касается позиции отца в отношении моего брака, то, я полагаю, он скажет:
«Женись на ней»…
Вот что я хочу еще раз объяснить: то, что существует между мною и Син, – не сон, а
действительность, реальность.
Приезжай и посмотри на результаты: ты найдешь меня не обескураженным и не
грустным, ты попадешь в окружение, которое, думается мне, порадует тебя, во всяком случае,
понравится тебе; ты увидишь молодую мастерскую и еще более молодое хозяйство на полном
ходу…
Да, не какую-нибудь мистическую или таинственную мастерскую, а такую, которая
всеми корнями уходит в самые глубины жизни. Мастерскую с колыбелью и детским
стульчаком. Мастерскую, где нет никакого застоя, где все призывает, толкает и побуждает к
деятельности…
Но разве, приехав сюда, в дом, полный жизни и деятельности, и зная, что все это создано
тобой, ты, мой мальчик, не почувствуешь больше удовлетворения, чем если бы застал меня
холостяком, проводящим всю свою жизнь в кафе? Неужели тебе хочется, чтобы так и было? Ты
знаешь, жизнь моя была не всегда счастливой, нередко просто ужасной; теперь же, благодаря
твоей помощи, ко мне возвращается молодость и раскрывается мое истинное «я»…
Не думай, что я считаю себя совершенством или полагаю, будто я не виноват в том, что
многие считают меня несносным человеком. Я часто бываю ужасен, назойливо меланхоличен,
раздражителен, алчно и жадно требую сочувствия к себе, а если не встречаю его, становлюсь
равнодушным, резким в речах и еще пуще подливаю масла в огонь. Я не люблю бывать в
обществе, мне часто очень тяжело и трудно находиться среди людей, а разговаривать с ними –
и подавно. Но знаешь ли ты, чем объясняются если уж не все, то, по крайней мере, большая
часть моих недостатков? Просто нервозностью: я чрезмерно восприимчив как физически, так и
нравственно. Нервозность моя развилась именно в те годы, когда мне жилось особенно скверно.
Спроси любого врача, и он сразу поймет, что иначе быть и не может. Ночи, проведенные на
холодных улицах, под открытым небом, страх остаться без хлеба, напряжение, в котором меня
держало, в сущности, постоянное отсутствие работы, раздоры с друзьями и семьей – вот что,
по меньшей мере на три четверти, повинно во многих особенностях моего характера, вот чему
следует приписать то, что по временам я бываю в отвратительном настроении и нахожусь в
состоянии подавленности.
Надеюсь, что ни ты, ни другие, кто возьмет на себя труд подумать обо всем этом, не
осудите меня и не сочтете невыносимым. Я стараюсь бороться с собой, но не властен изменить
свой характер. Это, безусловно, моя дурная черта, будь она проклята, но ведь есть же у меня и
хорошие стороны! Так не следует ли их тоже принять во внимание?
213 Четверг
Уже поздно. Здесь, в мастерской, так тихо и спокойно, а на улице дождь и ветер, от чего
тишина в доме кажется еще более невозмутимой. Как бы я хотел, брат, чтобы ты был с мной в
этот тихий час! Как много я мог бы тебе показать! Я нахожу, что мастерская выглядит очень
славно: простые серовато-коричневые обои, добела выскобленный пол, кисея на окнах, всюду
чисто. На стенах, разумеется, этюды, с каждой стороны комнаты по мольберту, посредине
большой рабочий стол из некрашеного дерева. К мастерской примыкает нечто вроде алькова:
там я держу все рисовальные доски, папки, коробки, палки и пр., там же хранятся и все
гравюры. В углу стоит шкаф – там горшочки, бутылки и еще мои книги.
За мастерской – жилая комнатка: стол, несколько табуретов, керосинка, большое
плетеное кресло для хозяйки в углу, у окна, которое выходит на знакомые тебе по рисункам
двор и луга, а рядом маленькая железная колыбель с зеленым одеяльцем.
Я не могу смотреть на нее без волнения: большое и сильное чувство охватывает
человека, когда он сидит рядом с любимой женщиной, а подле них в колыбели лежит ребенок.
Пусть то место, где она лежала и где я сидел возле нее, было лишь больницей – все равно там
была вечная поэзия рождественской ночи с младенцем в яслях, та поэзия, которую видели
старые голландские художники, и Милле и Бретон – свет во тьме, яркая звезда в темной ночи.
Вот почему я повесил над колыбелью большую гравюру с Рембрандта: две женщины у
колыбели, одна из которых читает Библию при свете свечи, резко контрастирующем с
глубокими тенями погруженной в полумрак комнаты…
Я все думаю об отце. Как ты считаешь, неужели он останется равнодушным и начнет
выдвигать возражения даже у колыбели? Колыбель, видишь ли, это нечто совершенно особое,
такое, с чем не шутят. Каково бы ни было прошлое Син, я знаю только одну Син – ту, которую
видел этой зимой, ту, чья рука сжимала в больнице мою, когда мы со слезами на глазах
смотрели на младенца, ради которого бились всю зиму.
215
В пятницу я получил извещение из лейденского родовспомогательного заведения, что в
субботу Син может возвратиться домой; поэтому я сегодня отправился туда, и мы вернулись
домой; сейчас она находится здесь, на Схенквег; покамест все в порядке – и с ней, и с
малышом. К счастью, у нее достаточно молока, и ребенок спокоен…