противникам «идей Милле».
Война идей так же оправдана, как классовая борьба, следствием которой она является.
Винсент окончательно понял это, объясняя брату, что возникшие между ними разногласия
«связаны с общими течениями в обществе, а отнюдь не с личными обидами». «Ни ты, ни я не
занимаемся политикой. Но мы живем в мире, в обществе, где людям поневоле приходится
группироваться… Человек, как индивидуум, представляет собой часть человечества, а
человечество делится на партии». Таким образом, взгляды человека выражают интересы той
«партии», к какой он принадлежит, то есть партийны, сказали бы мы сейчас.
К какой же группе общества, к какой «партии» относит Винсент себя? Уже в 1882 г. он
признает, что его ничто не связывает со своим классом: «…мне предстоит самому покинуть свой
круг, который и без того давно уже изгнал меня» и затем, еще более определенно: «Я труженик,
и мое место среди рабочих людей…» И в самом деле, работа до изнурения и нищенское
существование, которое он вел всю жизнь, дают ему право на это заявление. Можно верить
Винсенту и тогда, когда он пишет, что в революции 1848 г. он, как «революционер и
мятежник», стоял бы по одну сторону баррикад, а его брат, как «солдат правительства» – по
другую, и, соответственно своим позициям, первый исповедовал бы взгляды Мишле, а второй
Гизо. «Теперь, – продолжает Винсент, – в 1884 г. …мы вновь стоим друг против друга.
Баррикад сейчас, правда, нет, но убеждений, которые нельзя примирить, – по-прежнему
достаточно». И по-прежнему за борьбой идей, за непримиримостью убеждений стоит борьба
нового со старым, нарождающегося с отживающим: «Существует старое общество, которое, на
мой взгляд, погибнет по своей вине, и есть новое, которое уже родилось, растет и будет
развиваться. Короче говоря, есть нечто исходящее из революционных принципов и нечто
исходящее из принципов контрреволюционных».
После таких слов едва ли стоит подчеркивать, что симпатии художника были всегда на
стороне нового, нарождающегося, революционного, а убеждения отличались стойкостью,
искренностью и глубиной. Достаточно сказать, что они родились и были выстраданы в тяжелой
жизненной борьбе. В этой же борьбе родилась и твердая вера Винсента в неминуемость
революционных перемен. Ван Гог говорит о них в своих письмах с убежденностью провидца.
Однако не следует преувеличивать прозорливость Ван Гога – ведь он жил в эпоху
распространения идей марксизма, но не следует и преуменьшать ее, так как революционная
ситуация в Западной Европе после поражения Парижской Коммуны отсутствовала.
Социально-политические взгляды Ван Гога оказали огромное влияние на его суждения
по вопросам теории и практики изобразительного искусства, они предопределили его
отношение к таким коренным и животрепещущим как тогда, так и теперь проблемам, как
искусства и народ, художник и общество.
Ван Гог категорически отвергал «искусство для искусства», лозунг художника был:
«Искусство в полном смысле слова делается для тебя, народ». Этому лозунгу Винсент был
верен всю свою жизнь (не случайно даже сама идея стать художником родилась у него в
Боринаже, среди рабочих людей). При этом он не только мечтал «о лучших и более
действенных, чем выставки, способах довести искусство до народа…», но и предпринимал
практические шаги в этом направлении. В 1882 г. он увлекся литографией, так как считал, что
«полезно и нужно, чтобы голландские художники создавали, печатали и распространяли
рисунки, предназначенные для жилищ рабочих и крестьян, одним словом, для каждого человека
труда…»
Винсент исключительно высоко ценил воспитательную роль изобразительного
искусства. В этой связи им была разработана целая программа популяризации искусства среди
широких народных масс. В Гааге он пытается организовать объединение, издающее для народа
дешевые графические листы «с типами рабочих: сеятелем, землекопом, дровосеком, пахарем,
прачкой, а также младенцем в колыбели или стариком из богадельни». Это объединение должно
действовать, как «орудие служения обществу». Одновременно Винсент верит в то, что фигура
крестьянина или рабочего благодаря усилиям Милле, а также Домье и других современных им
мастеров «стала сутью современного искусства и останется ею». А поэтому пропаганда таких
произведений является делом первостепенной важности. Но едва ли нужно подчеркивать, что
эта попытка, как и все другие, потерпела неудачу. Винсент и сам чувствовал это, когда писал
брату из Арля: «Едучи сюда, я надеялся воспитать в здешних жителях любовь к искусству, но
до сих пор не стал ни на сантиметр ближе к их сердцу».
Ни в одном из своих начинаний Винсент не встретил поддержки у современников.
Буржуазному обществу были в корне чужды революционно-демократические устремления
художника. Ван Гог, в конце концов, и сам понял это: «Сегодняшнее поколение не хочет меня:
ну, что ж, мне наплевать на него. Я люблю поколение 48 года и как людей, и как художников
больше, чем поколение 84-го, но в 48 году мне по душе не Гизо, а революционеры – Мишле и
крестьянские художники Барбизона». Ван Гог понял, что оказался в одиночестве, без
единомышленников, однако не отказался от идеи воскресить, хотя бы среди художников,
отношения дружбы и товарищества, которые, по его мнению, были характерны для поколения
1848 г. Это была самая дорогая для Винсента идея, идея, которую он вынашивал всю свою
жизнь, – создать объединение живописцев.
Стремясь создать корпорацию, Винсент преследовал двоякие цели: во-первых, он
отстаивал интересы самих художников, а во-вторых, интересы общего дела – искусства, что на
его языке означало: интересы народа, общества. Таким образом, объединение получало бы и
идейную программу: «Бороться мы должны не друг с другом, а с теми, кто даже теперь
препятствует идеям, которые отстаивали Милле и другие представители прошлого поколения и
пионерами которых они были». Художники должны объединиться для того, чтобы их работа
действительно «попадала в руки народа и была доступна каждому». Художники должны
объединиться для того, чтобы отнять «у торговцев картинами исключительное право на
разговор с публикой».
Проекты конкретных организационных форм предполагаемого объединения в
зависимости от времени и обстоятельств менялись. В голландский период это было
объединение по изданию литографий для народа или творческий коллектив, подобный тому,
какой существовал вокруг прогрессивного английского иллюстрированного журнала «Graphic»
в первые годы его издания, или же более расплывчатая, не получившая организационной
структуры корпорация «художников, посвятивших себя изображению сельской жизни и жизни
простого народа». Эти планы и мечты изложены в письмах первой половины 1880 гг. к брату и
к художнику Раппарду.
Во французский период конкретных проектов появляется еще больше. Это, прежде
всего, ассоциация Большого (Моне, Дега, Ренуар, Писсарро, Сислей) и Малого (Анкетен,
Бернар, Ван Гог, Гоген, Лотрек) бульваров, о которой Ван Гог пишет: «…самый лучший выход
для нас – создать ассоциацию и передать ей свои картины, а выручку от продажи делить, с тем
чтобы ассоциация гарантировала своим членам хотя бы возможность работать». Затем эта
ассоциация принимает формы братства, где на первый план выдвигаются идеи коллективного
труда и коллективного использования плодов этого труда. И, наконец, это «Желтый домик» –
оборудованная Ван Гогом мастерская в Арле, пристанище «несчастных парижских кляч» –
«бедных импрессионистов», «дом художника», «ателье юга», «мастерская будущего». «Моя
идея, в конечном счете, – создать и оставить потомству такую мастерскую, где мог бы жить
последователь. Я не знаю, достаточно ли ясно я выражаюсь, но другими словами: мы заняты
искусством и делами, которые существуют не только для нас, но и после нас могут быть
продолжены другими». С «Желтым домиком» были связаны самые большие надежды Винсента.
Поэтому он с нетерпением ждет приезда Гогена – «это положит начало ассоциации». Гоген
приехал, но его приезд стал для Винсента началом конца. Не последнюю роль в этом конце
сыграли разногласия художников по вопросу об ассоциации. У них обнаружились серьезные
расхождения и во взглядах на искусство, но главной причиной «арльской трагедии» было то,
что Гоген развенчал мечту Ван Гога о художническом братстве – этой ячейке будущей более
счастливой жизни художников и базе искусства будущего. Гоген, который и сам иногда носился
с несбыточными проектами, в данном случае отлично понимал, что в обществе, основанном на
власти денег, нет места организациям, построенным на возвышенных идеях товарищества и
братства. Поэтому он не только отказался от предложенного ему Ван Гогом места главы
будущей ассоциации, но и выступил ярым противником этой затеи.
Таким образом, и эта утопическая идея Ван Гога потерпела крушение. «Тем не менее, –
писал Винсент, – я не отказываюсь от мысли об ассоциации художников, о совместной жизни
нескольких из них. Пусть даже нам не удалось добиться успеха, пусть даже нас постигла
прискорбная и болезненная неудача – сама идея, как это часто бывает, все же остается верной
и разумной. Но только бы не начинать этого снова».
Итак, опять один, всегда ж во всем один – в личной ли жизни, в общественной ли,
среди коллег, или в искусстве. А Винсент так любил людей, искал их, льнул к ним! Он не хотел
одиночества: «Одиночество достаточно большое несчастье, нечто вроде тюрьмы». Поэтому
Винсент всеми силами протестовал против него: «Может случиться так, что я останусь