Болдини и Фортуни можно уважать, как людей, но влияние, которое они оказали, пагубно.
252
Посылаю тебе рождественский номер журнала «Graphic» за 1882 г.
Прочти его внимательно – он стоит того. Что за огромное предприятие, что за
огромный спрос!..
Между прочим, слова Хьюберта Херкомера поразительно расходятся с заявлениями
издателей «Graphic». Последние утверждают: «Справившись по нашим записям, мы установили,
что, помимо наших профессиональных художников, у нас имеется не менее Двух тысяч семисот
тридцати разбросанных по всему миру корреспондентов, которые присылают нам наброски или
искусно сделанные рисунки».
А X. Херкомер говорит о «нехватке хороших художников».
Он вообще держится мнений прямо противоположных взглядам вышеупомянутых
издателей. Результат получается примерно такой:
Издатели «Graphic» говорят: «Все хорошо».
X. Херкомер говорит: «Все плохо».
Просмотри четвертую страницу посылаемого тебе номера – ты найдешь там нечто
потрясающее: «Журнал «Graphic», окрепнув и получив возможность встать на ноги, арендовал
специальное здание и начал печататься на шести машинах».
Такие вещи внушают мне глубокое уважение, я нахожу, что в них есть нечто святое,
благородное, возвышенное. Я представляю себе эту группу замечательных художников и думаю
о туманном Лондоне и суматохе, царящей в маленькой типографии. Более того, воображение
рисует мне этих художников в их мастерских, я вижу, как они с самым неподдельным
энтузиазмом берутся за работу.
Я вижу, как Миллес бежит к Диккенсу с первым номером «Graphic». Диккенс уже на
закате жизни, у него парализована нога, он ходит, опираясь на нечто вроде костыля. Показывая
ему рисунок Льюка Филдса «Бездомные и голодные», изображающий толпу бедняков и бродяг
у входа в ночлежку, Миллес говорит: «Поручите ему иллюстрировать вашего «Эдвина Друда»,
и Диккенс отвечает: «Идет».
«Эдвин Друд» был последней вещью Диккенса. Когда Льюк Филдс, познакомившийся с
Диккенсом благодаря своим маленьким иллюстрациям, вошел в день смерти писателя к нему в
комнату, он увидел там его пустой стул; такова история рисунка «Пустой стул»,
опубликованного в одном из старых номеров «Graphic».
О, эти пустые стулья! Их и теперь уже много, а будет еще больше: рано или поздно на
месте Херкомера, Льюка Филдса, Френка Холла, Уильяма Смолла и пр. останутся лишь пустые
стулья. А издатели и дельцы, не внимая предсказаниям такого человека, как Херкомер,
продолжают уверять нас в тех же выражениях, что в прилагаемом номере журнала, будто все
хорошо и мы безостановочно движемся вперед.
Но как они заскорузлы, как они ошибаются, полагая, будто им удастся убедить людей в
том, что материальное величие важнее нравственного и что без последнего можно создать
нечто выдающееся.
С «Graphic» происходит то же самое, что со многими другими явлениями в области
искусства. Нравственное величие исчезает и уступает место величию материальному. Откуда же
взяться желательным изменениям? Думаю, что каждый из нас должен сам ответить себе на этот
вопрос, но старая притча недаром говорит, что к гибели ведет широкая дорога, тогда как к
спасению всегда идут узкой тропой.
«Graphic» начал с узкой троны, а сейчас вышел на широкую дорогу. Сегодня утром я
видел его последний номер: там не было ничего хорошего. Сегодня же утром я выискал у еврея-
букиниста в куче негодной макулатуры старый, грязный, изорванный номер за 1873 г.: все, что
в нем есть, стоит сохранить.
Несколько лет назад я бродил с Раппардом по предместьям Брюсселя, в местах,
известных под названием Иосафатовой долины, где, между прочим, проживал тогда Рулофс. В
то время там был песчаный карьер, где работали землекопы; попадались там и женщины,
собиравшие одуванчики, и крестьянин, занятый севом. Мы посмотрели на все это, и я пришел
чуть ли не в отчаяние: «Удастся ли мне когда-нибудь воспроизвести то, что я нахожу таким
прекрасным?»
Теперь я больше не отчаиваюсь: теперь я могу написать этих крестьян и женщин лучше,
чем тогда; продолжая терпеливо работать, я добьюсь своего и выражу то, что хочу выразить.
Но я сильно удручен тем, как идут дела, и не могу больше с восторгом и радостью
думать о художественных журналах. «Graphic» умалчивает о том, что многие из названной
выше группы художников отказываются отдавать ему свои работы и все больше отдаляются от
него. Почему? Да потому, что художник работает ради того, чтобы делать добро, и в душе его
живет искреннее презрение ко всякой помпезности. Что мне еще сказать? Я могу только снова
повторить: «Que faire!» 1 Конечно, надо продолжать работать, но работать, отдавая себе отчет в
том, какое мрачное будущее нас ожидает.
1 Что поделаешь! (франц.).
У нас в Гааге немало умных, выдающихся людей – охотно признаю это; но как жалко
выглядят они во многих отношениях, какие между ними интриги, ссоры, зависть!
А что касается преуспевающих художников во главе с Месдагом, которые задают здесь
тон, то уж для них нравственное величие, вне всякого сомнения, заслонено величием
материальным.
Начинаю думать, что если бы я мог перебраться куда-нибудь, например в Англию, я
наверняка нашел бы там себе место.
Добиться его всегда было, да и теперь остается моей заветной надеждой, которая
помогала мне преодолевать огромные трудности, когда я был новичком. Но стоит мне
вспомнить, как идут дела, и на сердце у меня становится тяжко: искать места теперь – для
меня совсем не шутка. Конечно, я с большой охотой корплю над своими рисунками, но обивать
пороги редакций – ох, я содрогаюсь при этой мысли…
Я подавлен и чувствую себя несчастным потому, что ощущаю в себе силу, которая из-за
сложившихся обстоятельств не может полностью развиться. Во мне происходит какая-то
внутренняя борьба: я не знаю, за что приняться. И решить такой вопрос гораздо труднее, чем
это может показаться на первый взгляд.
Я хотел бы иметь такое место, которое помогало бы мне двигаться вперед; многие
должности, добиться которых в моих возможностях, сопряжены с вещами совершенно
отличными от того, к чему я стремлюсь. Они мне не подходят: даже если меня возьмут на
службу, мною через какое-то время станут недовольны, и я или буду уволен или буду вынужден
уволиться сам, как это произошло у Гупиля.
Я хочу сказать, что от меня потребовали бы там отклика на текущие события, злобу дня
и еще невесть на что, словом, того, на чем в совершенстве набили себе руку люди вроде
Адриена Мари или Годфруа Дюрана. Чем дальше, тем яснее я вижу, что иллюстрированные
журналы стали поверхностны, поплыли по течению и, как мне кажется, не стремятся достичь
такого уровня, какого требует их долг. Нет, у них одна забота – заполнять свои страницы тем,
что не стоит ни труда, ни времени, иногда публиковать хорошую вещь, воспроизведенную
небрежно и механически, а главное, заработать побольше денег.
Такая постановка дела не кажется мне разумной, и журналы еще горько пожалеют об
этом: думаю, что она приведет их к банкротству. Такой конец, вероятно, еще не близок, но тем
не менее к нему идет. О необходимости же обновления никто не думает.
Даже если «Graphic», «Illustration» или «Vie moderne» выпустят номер, состоящий из
скучных и банальных вещей, эти журналы все равно будут продаваться вагонами и тюками, а
издатели потирать руки и говорить: «Видите, дело и так идет хорошо, ни одна собака не
тявкает: публика все проглотит».
Так-то оно так, но если бы господа издатели проследили за судьбой своих публикаций и
увидели, как тысячи людей жадно расхватывают журнал, а затем откладывают его в сторону с
невольным чувством неудовлетворенности и разочарования, такая картина, вероятно, несколько
охладила бы их пыл.
Однако дело обстоит совершенно иначе, и как ты мог убедиться по сообщению
издателей «Graphic», они не страдают недостатком самоуверенности.
Тем временем к ним в сотрудники набиваются такие люди, которые никогда бы не
всплыли на поверхность в прежние трудные, но благородные времена. Сейчас имеет место то,
что Золя именует «триумфом посредственности». Место тружеников, мыслителей, художников
занимают снобы и бездарности, причем этого никто даже не замечает. Конечно, публика
отчасти не удовлетворена, но ведь материальное величие вызывает аплодисменты и у нее. И
все-таки помни: такой успех – всего лишь мгновенная вспышка, и те, кто ему аплодируют,
делают это, как правило, только в угоду моде. Но после пира наступает похмелье, и шумиху
сменяют пустота, тишина и равнодушие.
Как явствует из проспекта, «Graphic» намерен публиковать «Типы красоты» (большие
головы женщин) ; они-то, несомненно, и заменят «Народные типы» Херкомера, Смолла и
Ридли.
А ведь кое-кто не придет в восторг от «Типов красоты» и с грустью будет вспоминать о
старых «Народных типах». (Эта серия прекращена.)
Послушай, Тео, мой мальчик, я до глубины души удручен таким скверным оборотом
дел. Ты знаешь, я почел бы за величайшую честь, за осуществление своей заветной мечты
сотрудничать в прежнем «Graphic». На первых порах это было начинание столь же
возвышенное, как возвышен Диккенс-писатель, как возвышенно семейное издание его
сочинений. Теперь все это позади – материальные интересы еще раз возобладали над
нравственными принципами…
Мне нужно что-то более точное, простое, более основательное; мне нужно больше
задушевности, любви и сердечности…
Иногда меня удручает вот что: прежде, когда я только начинал, я думал, что стоит мне