Мне отлично известно, что и сейчас печатается много красивых офортов. Но я имею в
виду старые серии «Общества аквафортистов», в которых были опубликованы «Два брата»
Фейен-Перрена, «Овечий загон» Добиньи, работы Бракмона и многих других. Сохранили они
свою былую силу или стали слабее?
Но пусть даже они стали слабее. Разве произведения, которые создали эти художники,
недостаточно значительны, разве они не останутся навеки, и не теряет ли поэтому всякий смысл
выражение: «Долго они не продержатся – слишком хороши»? Что можно сделать с помощью
офортной иглы, доказали Добиньи, Милле, Фейен-Перрен и многие другие, точно так же как
«Graphic» и т. п. показали, что можно сделать с помощью рисунков пером. И это – вовеки
неоспоримая истина, способная вселить энергию в тех, кому ее не хватает.
Бесспорно и то, что когда разные люди преданы одному и тому же делу и вместе
работают над ним, они обретают силу в единении и, объединившись, могут сделать гораздо
больше, чем если бы их энергия распылилась и каждый шел своим особым путем. Работая
вместе, люди дополняют друг друга и образуют единое целое, хотя совместная работа отнюдь
не должна нивелировать отдельные индивидуальности…
Я знаю рисунок Бойда Хоутона, который назван автором «Мои модели»; он изображает
прихожую, где собралось несколько калек – один на костылях, другой – слепой и т. д., а
также один уличный мальчишка; они пришли на рождество к художнику. В общении с
моделями есть что-то приятное: у них многому учишься. Этой зимой у меня перебывало
несколько человек, которых я никогда не забуду. Эдуард Фрер очаровательно рассказывает о
том, как долго он работал со своими моделями: «Те, кто когда-то позировал для фигур
младенцев, позируют теперь для фигур матерей».
265 8 феврnote 15
То, что ты пишешь о Дермите, полностью совпадает с мнением обозревателя выставки
перовых рисунков. Он тоже упоминает о смелости штриха, который можно сравнить только с
рембрандтовским. Интересно, как такой художник воспринимает Иуду? Ты ведь пишешь о его
рисунке «Иуда перед книжниками». Думаю, что Виктор Гюго сумел бы подробно описать Иуду
и так, что его можно было бы видеть; но передать выражение лица книжников, пожалуй, куда
труднее.
Я нашел листы Домье: «После драмы» и «После водевиля». Чем дальше, тем больше мне
хочется видеть вещи Домье. В нем есть что-то основательное и «устоявшееся», он остроумен и в
то же время полон чувства и страсти; иногда, например, в «Пьяницах», и, вероятно, также в
«Баррикаде», которой я не видел, я чувствую такую страсть, что сравнить ее можно только с
раскаленным добела железом.
То же самое чувствуется, например, в некоторых головах Франса Хальса: у него все так
просто, что на первый взгляд кажется холодным, но стоит всмотреться попристальней – и
просто диву даешься, как это человек, явно работавший столь неистово и всецело поглощенный
натурой, сохранял в то же время такое присутствие духа и такую твердость руки. В этюдах и
рисунках де Гру я также почувствовал нечто подобное. Вероятно, тот же накал характерен для
Лермита, да, пожалуй, и для Менцеля. У Золя и Бальзака встречаются места, например, в «Отце
Горио», где слова достигают такого градуса страсти, что становятся раскаленными.
Иногда я думаю, не попробовать ли мне начать работать совершенно иначе, а именно
посмелее и порискованнее. Я только не знаю, не следует ли мне раньше поосновательнее
изучить фигуру, притом исключительно по модели…
Все больше и больше убеждаясь, что как я сам, так и остальные далеки от совершенства,
что все мы впадаем в ошибки и что в работе постоянно возникают трудности, опровергающие
наши иллюзии, я прихожу к выводу, что те, кто не теряют мужества и не становятся
равнодушными, созревают благодаря этим трудностям; именно для того, чтобы созреть, с ними
и нужно бороться.
Порой я не верю, что мне всего тридцать лет – настолько я чувствую себя старше.
Я чувствую себя особенно старым тогда, когда думаю, что большинство знакомых мне
людей считает меня неудачником и что это может оказаться правдой, если дела не изменятся к
лучшему; и когда я допускаю, что так может случиться, я ощущаю свою неудачливость столь
живо и болезненно, что это меня окончательно подавляет и я теряю всякую охоту жить, словно
меня и в самом деле уже постигла подобная участь. В более же спокойном и нормальном
настроении я иногда радуюсь, что тридцать лет прошли не совсем впустую, что я кое-чему
научился на будущее и чувствую в себе энергии и сил еще лет на тридцать, если, конечно, я
проживу так долго.
И вот уже воображение рисует мне долгие годы серьезной работы, годы, более
счастливые, чем первые тридцать.
Как оно получится в действительности – зависит не только от меня: внешний мир и
обстоятельства тоже должны сыграть здесь свою роль.
У нас было несколько настоящих весенних дней, например, прошлый понедельник,
доставивший мне истинное наслаждение.
Народ очень остро чувствует смену времен года. Для обитателей таких, например,
кварталов, как Геест, и так называемых благотворительных заведений, зима всегда бывает
периодом тяжких тревог и подавленности, а весна – избавительницей. Если присмотреться к
беднякам, нетрудно заметить, что для них первый весенний день – это нечто вроде благой
вести…
Мне кажется, что бедняки и художники до странности одинаково реагируют на погоду и
смену времен года. Само собой разумеется, такую смену чувствует каждый человек, но на
расположении духа людей из зажиточного буржуазного сословия она, как правило, отражается
гораздо слабее. Я нахожу очень удачными слова одного землекопа: «Зимой я так же страдаю от
холода, как озимые».
266
Иногда мне кажется, что я не достаточно тепло и сердечно дал тебе понять, как сильно
меня трогает то, о чем ты сообщаешь мне в последнее время.
Что же касается того, могут ли любовь и честные намерения превратиться в «утраченные
иллюзии», то, вне всякого сомнения, иногда бывает и так; но меня бы очень удивило, если бы
это случилось и с тобой; не верю я также, что и со мной произойдет нечто подобное.
Мишле весьма удачно замечает, что любовь сначала так же непрочна, как паутина, а
затем приобретает крепость каната.
Разумеется, при условии взаимной верности.
Все эти дни я часто брожу по Геест, по улочкам и переулкам, где в прошлом году
сначала шатался с Христиной. Однажды погода была сырая, мне все там показалось
изумительно прекрасным, и, вернувшись домой, я объявил Син: «Все так же, как в прошлом
году». Я пишу тебе об этом в связи с твоей мыслью о разочаровании. Нет, нет, в любви, как и во
всей природе, бывают периоды увядания и расцвета, но ничто не умирает совсем. Существуют
ведь приливы и отливы, но море всегда остается морем. И в любви – то ли к женщине, то ли к
искусству – случаются минуты истощения и бессилия, но постоянного разочарования не может
быть. Я считаю любовь, равно как и дружбу, не только чувством, но, прежде всего, действием;
именно потому что она, как всякое действие, требует напряжения, в ней и бывают моменты
истощения и бессилия.
Искреннюю и верпую любовь я считаю великим благом, хотя это не исключает того, что
и в любви приходится порой переживать трудные минуты…
Как мне хочется поболтать с тобой! Я вовсе не разочаровался в своем ремесле, не
апатичен, не пал духом, но я пребываю в застое, и, вероятно, потому, что мне необходимо
общаться с кем-то, кто симпатизирует мне и с кем я могу поговорить о работе, а здесь мне при
данных обстоятельствах не с кем перемолвиться словом и у меня нет никого, кому я мог бы
довериться. Дело отнюдь не в том, что я считаю, будто доверять никому нельзя, а в том, что, к
несчастью, у меня нет связей с людьми, достойными доверия.
Мне очень нравится поговорка: «Как станет хуже некуда, так и на лад пойдет». По
временам я спрашиваю себя, не стало ли нам действительно «хуже некуда», потому что мне
очень уж желательно, чтобы все наконец «пошло на лад». Ну, да поживем – увидим…
Иногда я сожалею, что женщина, с которой я живу, ничего не понимает ни в книгах, ни в
искусстве. Но разве моя привязанность к ней (несмотря на все ее невежество) не доказывает,
что между нами существует искреннее чувство? Быть может, впоследствии она кое-чему
научится и это укрепит связь между нами, но сейчас, как ты сам понимаешь, голова ее всецело
занята детьми. Именно через детей она приходит в соприкосновение с действительностью, а
значит, учится, сама того не подозревая. Книги, искусство и действительность – для меня одно
и то же. Мне было бы скучно в обществе человека, оторванного от действительности, ибо тот,
кто находится в гуще жизни, знает и чувствует многое.
Если бы я не искал искусство в действительности, я, вероятно, считал бы эту женщину
глупой или чем-то вроде того, я и теперь хотел бы, чтобы все было по-другому, но, в конечном
счете, доволен и тем, что есть.
Надеюсь, что на этой неделе опять начну работать более регулярно; я чувствую, что
должен работать за двоих, чтобы нагнать упущенное,– я ведь начал слишком поздно, и
сознание того, что я отстал от сверстников, не дает мне покоя.
268
Как ты знаешь, в моей мастерской три окна. Они дают слишком много света, даже когда
я занавешиваю их, и я уже давно подумывал, как поправить дело.
Хозяин, однако, отказывался что-либо предпринять, пока я не уплачу за переделки.
Но теперь, после нового натиска с моей стороны, я получил шесть штук ставен и с