— Да он не станет…
— Почему?
— Он же уже взрослый.
— Ну и что?
Я ничего на это не ответил.
Дома, за ужином, спросил у Славы — так, чисто на удачу — согласился бы он нарисовать что-нибудь в нашем дворе.
— Без проблем, — сразу ответил он.
Лев напрягся:
— На стене? Из баллончиков?
— Ага, — обрадованно закивал я.
— Это вообще законно?
— Статья двести четырнадцать уголовного кодекса Российской Федерации — «Вандализм», — как по прочитанному отчеканил Мики.
— А ты откуда знаешь? — нахмурился Лев ещё больше. — Тоже на стенах рисуешь?
— Нет, всего лишь разрушаю памятники и оскверняю могилы, — улыбнулся Мики.
Как ни странно, этого ответа было достаточно для того, чтобы Лев снова переключился на Славу:
— Ты пойдёшь рисовать с детьми на стенах? Серьёзно?
— Не будь занудой, — закатил глаза Слава.
— Кто, если не я?
— Я, — встрял Мики. — Я могу тебя подменить! — театрально прокашлявшись, он выдал неестественно низким голосом: — Ты же взрослый человек, зачем тебе это надо? Какой пример ты подаёшь детям? Они будут думать, что если можно тебе, значит, можно и им, представь, во что тогда превратится город!
Мы со Славой засмеялись, потому что это правда было смешно, но Лев только сдержанно кивнул:
— Спасибо, Мики.
— Пожалуйста, пап.
На этом разговор про граффити замялся сам собой, и я понял, что завтра Слава действительно что-нибудь нарисует нам.
На следующий день я ходил по двору и выбирал такое место, с которого нас мог бы заметить Жора, если бы в этот момент вышел погулять. А он почти всегда торчит на улице, потому что у него компьютер под паролем. Вообще-то, так почти у всех, но Жора — единственный придурок во всей округе, который так и не научился разгадывать пароли родителей.
Я выбрал забор, на котором мы с Банзаем накануне писали плохие слова — он как раз хорошо просматривался и с нашего двора, и с соседнего. Сначала мы были втроём: я, Слава и Банзай.
Слава надел респиратор, затем перчатки, потряс баллончики и спросил:
— Что будем рисовать?
Мы с Банзаем растерянно переглянулись. Он хихикнул:
— Нарисуйте банзай!
— Как я это нарисую? Это же слово.
— Слово?
— Ну, какая-то фраза японская, типа пожелания всего хорошего.
— Не, — помотал я головой. — Нам в школе говорили, что банзай — это мелкое дерево. Поэтому мы так Банзая называем, потому что он мелкого роста.
— Дерево — это бонсай, — объяснял Слава. Через респиратор его голос звучал глухо. — А банзай — это просто фраза. Но я могу и бонсай нарисовать, конечно.
У нас от этой информации просто весь мир с ног на голову перевернулся. Но не переименовывать же из-за этого Банзая — в Бонсая? Пришлось ему и дальше ходить названным в честь японской фразы.
— Ладно, давай бонсай, — согласились мы.
Прежде чем начать рисовать, Слава велел нам тоже надеть маски, так что мы стали похожи на трёх выходцев из Чернобыля.
Следующий час мы как завороженные наблюдали за движениями Славиной руки: как из неровных линий вдруг начинают проглядываться узнаваемые очертания ствола, шершавой коры и кроны, и как всё становится таким настоящим, будто это живое осязаемое дерево — протяни руку и дотронешься.
— Нарисуй гнездо с птицами, — попросил я. — Вот тут.
— Сам нарисуй, — неожиданно ответил Слава и протянул мне баллончик.
Я даже сделал шаг назад:
— Не, я испорчу…
— Не испортишь. Давай.
Я подошёл ближе, взял баллончик, встряхнул. Неуверенно поднёс к рисунку. Слава обхватил мою кисть и сказал:
— Нажимай.
Я нажал, и он сам повёл мою руку, вырисовывая сначала гнездо, а потом и птиц. Получилось здорово, хотя моей заслуги, конечно, в этом не было.
В итоге вместо декоративного деревца в горшке у нас получилось настоящее огромное дерево, похожее на дуб, с гнездом, птицами, чистым полем, деревней вдалеке, с голубым небом и ярким солнцем. Мы даже заметить не успели, как этот пейзаж возник перед нами.
А когда обернулись, поняли, что были не одни. Не знаю, как давно, но за процессом рисования следили другие ребята со двора (Жора!), случайные прохожие и даже бабушки, ненавидевшие Кира, но при этом не пытающиеся остановить Славу.
Он собрал баллончики, снял маску и скромно сказал:
— Ну… Вот.
— Очень красиво! — выкрикнул кто-то из пацанов, а остальные подхватили:
— Да, здорово!
— Не то что всякие каракули!
Только Жора стоял с равнодушным лицом. Мы встретились взглядом, и я тоже снял маску — специально, чтобы показать ему мою самодовольную ухмылку.
Проходя мимо него, я спросил:
— А твой лысый папа так сможет?
— Да это фигня, — ответил Жора таким тоном, что мне сразу стало понятно: не фигня.
Его отец может впечатлить своей силой только тупых пацанов вроде Банзая, и то на пару минут, а Славина картина останется здесь надолго, может, даже навсегда (ведь никуда не делись его рисунки во дворе, где он рос), и каждый раз, когда люди будут проходить мимо, они будут видеть Славу через неё. Это уже точно покруче, чем звенеть в звоночек.
[4]
Банзай сломал мой водяной пистолет: случайно наступил на него, когда тот лежал в траве. Я всего лишь отвлёкся, чтобы завязать шнурки, и вот — нет пистолета.
Я дал ему в глаз и ушёл домой. Рассказал Мики, что случилось, потому что он начал расспрашивать. Я рассказал, а он фыркнул:
— У меня в детстве вообще такого не было.
Ну начало-о-о-ось… Не было так много игрушек, не было вай-фая, я проводил себе интернет через шнур, не знаю, как я вообще выжил… Ну, и прочее.
Зато потом он нашёл на кухне пустую пластиковую бутылку, набрал в неё воды, большой иголкой сделал дырки в крышке и закрутил. Наставив бутылку на меня, надавил и вода брызнула мне в лицо.
— Чё ты делаешь! — возмутился я.
— Дарю, — ответил Мики, протягивая мне бутылку. — Самодельный водяной пистолет.
Я взял бутылку в руки и точно так же облил из неё Мики. Мы уже хотели сделать второе оружие и развязать водяную битву, но с работы вернулись как-бы-родители и заставили нас вытирать пол.
Зато на следующий день Микино изобретение произвело фурор.
Я вышел на улицу, а когда Банзай попросил у меня попить, я, протягивая ему бутылку, нажал на неё. Это нас так развеселило, что мы повторили трюк со всеми: предложили воду Гренке, Жоре, Лёте (за это я получил пощечину), нескольким бабушкам у подъезда и бездомным. Последнее было ошибкой. Один из таких отобрал у нас бутылку, смял одной рукой и, грозно нависая, пообещал засунуть её нам в «одно место». Понятно, короче, в какое. Мы не стали дожидаться, когда он выполнит свою угрозу, и сбежали. Но бутылки у нас больше не было.
Зато в округе шатался Жора, который рассказал нам, что его старшая сестра — экоактивистка и у них дома таких бутылок полно, потому что она сортирует пластик.
— Что значит «экоактивистка»? — спросил Банзай.
— Ты что, идиот? — усмехнулся я.
— Я правда не знаю.
— Это значит, что она хочет рожать искусственных детей.
— Чего?
— Ну, «эко» — это когда детей искусственных растят в пробирке, — объяснял я.
— Чё ты врёшь?
— Я не вру, мне в детдоме рассказывали.
Тогда Банзай замолчал. Если я говорил, что мне что-то рассказывали в детдоме, все считали это достоверной информацией.
Мы пошли к Жоре домой делать эти самодельные водные «пистолеты», и тогда я впервые побывал у него дома. Мне понравилось: никаких флагов цвета радуги, на стенах замыленные фотографии, где сто-тыщ-тридцать человек сидят за одним столом вокруг салата оливье. А ещё есть полочка с иконами — миленько. У нас такой нет.
Пока мы на кухне протыкали дырочки в крышках, вокруг нас крутилась мама Жоры, похожая на капусту: круглая и в многослойной одежде. Рядом на табуретке сидел его отец ВДВшник и читал книгу, облокотившись на подоконник. Я удивился, что он читает книгу, но потом подглядел на корешке название: «Самые угарные анекдоты».
Мне казалось, что Жорина мать хочет что-то у меня спросить, но почему-то не решается, и от этого только ходит вокруг стола и неуместные вещи говорит.
— Вы не голодны?
— Нет.
— Ваня, а ты не голоден?
— Нет.
— Вы помыли руки?
— Да.
— Ваня, а ты помыл руки?
— Да.
Что бы она ни спросила, она уточняла это ещё раз персонально у меня, как будто я глухой.
Наконец, она задала вопрос, который, видимо, хотела задать всё это время:
— Ваня, а ты правда из детского дома?
— Ага.
Я заметил, что ВДВшник отвлёкся от книги, и начал нас слушать.
— И, ну, как там?
Я пожал плечами. Что за странный вопрос?
— Тебе с папой лучше?
— Ага.
— А он тебя один растит?
Я напрягся, но снова повторил:
— Ага.
Мне показалось, прозвучало это не очень убедительно.
ВДВшник отложил книгу и сказал:
— Ванёк, давай выйдем, поговорим.
— Куда выйдем? — растерялся я.
В детдоме обычно предлагали выйти и поговорить, чтобы подраться, но не может же он предлагать мне такое.
— В зал, — пояснил отец Жоры.
Я отложил крышку с иголкой и пошёл за ним.
В зале он плотно закрыл дверь и даже задёрнул щеколду: я испугался, что он сейчас вцепится в меня, как бульдог. Но тот лишь усмехнулся: — Не бойся, просто маленький разговор.
Он усадил меня на диван, а сам поставил стул прямо напротив. Сел, широко расставив ноги и опершись локтями о колени — от этой позы он стал мне совсем неприятен, потому что напоминал тупых охранников из детдома, которые нас били.
ВДВшник кашлянул и сказал почти по-приятельски:
— Твоего папу, вроде, Слава зовут?
— Да, — бесцветно отозвался я. Глаз не отвёл.
— Он правда гей? — прежним тоном спросил ВДВшник.
— С чего вы взяли?
— Жора рассказал. С его слов, ему рассказал ты сам.
— Я ему такого не рассказывал. Мы вообще не общаемся, только так — в одной компании.