— Умела родить, умей и воспитать, — резко, с рабочей прямотой сказала она. — Думай не только о себе, но и о своем ребенке.
— Ах, Елизавета Васильевна, не расстраивайте хоть вы меня, — всплеснула руками Екатерина Ивановна.
— Подумаешь, барыня! — рассердилась Елизавета Васильевна. Она сидела в комнате, в которой ежедневно бывала по нескольку раз. И хотя все вещи находились на своих привычных местах, в комнате стало пусто. Не хватало близкого сердцу человека. — Эх, Ульяна, Ульяна, кого ты вырастила!
Вспыхнув, Екатерина Ивановна передернула плечами, гневно вскинула красивую голову, но смолчала.
— Я напишу родителям Александра, — после некоторого раздумья, заявила она. — У меня где-то сохранился их адрес.
— Делай как знаешь, но чтоб ребенку не во вред было. Об этом думай, — раздраженно сказала Елизавета Васильевна и ушла, хлопнув за собой дверью.
Екатерина Ивановна презрительно скривила губы.
— Можно подумать, что моя дочь ей роднее.
Письмо, которое собиралась послать родным своего первого мужа, она не написала. Все решилось просто, быстро и самым неожиданным образом.
Обхватив локти руками, Екатерина Ивановна стояла у открытого окна и с высоты второго этажа рассеянно смотрела на проходивших мимо пешеходов. До отъезда оставались сутки, а она еще не решила, как быть с Варенькой. Те немногие варианты, которые приходили в голову ночью в часы бессонницы, утром оказывались нелепыми или трудно выполнимыми. А что-то нужно было решить немедленно, сегодня. Взять Вареньку с собой, зная характер мужа, она не решалась. Хорошо было бы отвезти ее хотя бы на время к знакомым. Но сразу возникал вопрос: к кому? Да и как это сделать, не списавшись предварительно? Могут ведь не принять, обидеться. Что тогда? А тут еще Варенька, узнав, что мать не берет ее с собой, категорически заявила:
— Я никуда не поеду.
Девочка уходила утром, где-то проводила весь день и возвращалась только поздно вечером. С матерью она почти не говорила. На ее вопросы отвечала коротко: «Да», «Нет», «Не знаю».
Екатерина Ивановна старалась привлечь ее к себе лаской, но из этого ничего не получалось, девочка стала дичиться еще больше. Тогда мать попыталась объяснить ей, как сложно бывает ввести в дом ребенка, родного только одному из супругов. Варенька сидела, точно окаменев, опустив голову, потупив глаза и, казалось, совершенно безразличная к тому, что говорилось. Екатерину Ивановну это взорвало, она повысила голос, что делала очень редко. Варенька лишь немного приподняла голову, но не проронила ни слова.
«Что делать? Что делать?» — чувствуя пробегающий по спине лихорадочный озноб, думала Екатерина Ивановна и плотнее сжимала руками локти. Взгляд ее скользил по незнакомым лицам прохожих, ни на ком долго не задерживаясь.
И вдруг с улицы донеслось:
— Катя!
Екатерина Ивановна удивленно посмотрела на остановившуюся под окном женщину и с трудом узнала в ней свою двоюродную сестру Капитолину Николаевну Амелину.
— Какими судьбами? — запрокинув голову, спрашивала та. — Надолго к нам?
Екатерина Ивановна всегда недолюбливала свою родственницу, но сейчас поспешила изобразить на лице приятное изумление, соответствующее случаю.
— Я рада тебя видеть, — улыбнулась она. Увидев, что Амелина с явным намерением продолжить разговор оставалась на месте, пригласила: — Заходи. Ты помнишь?.. Второй подъезд, двенадцатая квартира.
— Бегу! — Капитолина Николаевна картинно взмахнула сумочкой. Натыкаясь на прохожих, лавируя между ними, она рванулась к воротам.
«Вот уж кто совсем некстати, — отходя от окна, с досадой подумала Екатерина Ивановна. — Начнет тут трещать без умолку, как сорока».
На ходу глянув в зеркало и пригладив ладонью выбившуюся прядку волос, она пошла открывать входную дверь.
Двоюродные сестры встретились на лестничной площадке, обнялись так, чтобы не помять друг другу платья, коснулись щеками и довольно засмеялись.
— Сколько лет! — воскликнула Капитолина Николаевна.
Высокая, подтянутая, не в меру накрашенная, она была одета несколько крикливо. По перелицованному и перекроенному костюму легко угадывалось, что живет она небогато. Искусственно обесцвеченные, потерявшие свой блеск волосы падали на худенькие плечи жиденькими волнами. В зеленовато-серых глазах, над которыми вызывающе выгнулись крутыми дугами иссиня-черные брови, таилось что-то жалкое, забитое и заискивающее, хотя Амелина и пыталась держаться с некоторым высокомерием. У нее на пальцах, в ушах, на груди блестели цветными стекляшками дешевенькие украшения.
— А я, представь, и не знала, что ты вернулась, — следуя за хозяйкой в комнату, продолжала щебетать она.
— Мама умерла, — тихо сообщила Екатерина Ивановна.
— Ах, — скорбно сдвинула брови гостья, — горе какое! — Она немного помолчала, успев за это время безошибочно определить качество и стоимость траурного платья двоюродной сестры, и продолжала прежним тоном: — А ты выглядишь чудесно!.. Платье купила, конечно, в столице? — будто вскользь спросила она.
— Нет, оно у меня было.
— Хороший фасон. А я тебя сразу узнала.
— И я тебя, — солгала Екатерина Ивановна. — Ты почти не изменилась.
— Полно тебе, — отмахнулась Капитолина Николаевна, хотя по глазам было видно, что слова собеседницы пришлись ей по душе — годы свое берут. Мы ведь, кажется, ровесницы.
— На одной парте сидели. Забыла?
— Конечно, нет. Мне только пришлось мало учиться.
Капитолина Николаевна училась мало и плохо. Росла она единственной дочкой в семье главного бухгалтера областной конторы кинопроката. Папина любимица, она, пользуясь его служебным положением, с детских лет насмотрелась разных, порой для ее возраста вредных фильмов, прельстилась их показной роскошью и, повзрослев, твердо решила стать киноактрисой. Подруги учились, работали на фабриках, сдавали экзамены в институты, а она, недурная собой, часами засиживалась перед зеркалом, научилась закатывать глаза, водить бровями, презрительно кривить усмешкой губы. Она воображала себя то в роли кинутой и обманутой, то, наоборот, в роли кидающей и обманывающей.
В театре, куда она обратилась за советом, режиссер сказал, что у нее очень мало артистических данных, но их можно развить, если она будет долго и упорно трудиться и, главное, учиться. Такая перспектива Линочку не устраивала. Ей хотелось, как на экране, сверкать в обществе, постоянно находиться в центре внимания, но чтоб это пришло само собой. Словом, Линочка стремилась к победе большой, но легкой. Однако такой победы не получилось. Тогда она задумала исправить дело выгодным замужеством. Благо в заграничных фильмах миллиардеры, как правило, выбирали себе подруг жизни среди простых и бедных девушек.
Время шло, но богатых претендентов на руку не находилось, и это страшно злило. Из Лины она превратилась в Капу, затем опять в Лину, но ничего не помогало. Характер непоправимо портился, становился эгоистичным.
Лина завидовала всем, в том числе и Кате Кашинцевой, которая «выскочила за архитектора». Когда Екатерина Ивановна разошлась с мужем, Амелина ликовала, словно от этого развода что-то выигрывала.
Потом двоюродные сестры потеряли друг друга из виду и вот вдруг встретились.
— Ну как ты здесь живешь? — усадив гостью в кресло, спросила Екатерина Ивановна.
Капитолина Николаевна иронически скривила губы.
— А как здесь можно жить? — Она порылась в сумочке и достала папиросу. — Ты разрешишь?
— Кури, пожалуйста. — Екатерина Ивановна придвинула свой стул к креслу. — Ну, рассказывай. Замужем? Кто муж?
Для Капитолины Николаевны это был самый больной вопрос.
— Сватается один. — Она чиркнула спичкой и поднесла огонь к папиросе. — Очень солидный, — продолжала Амелина, попыхивая дымком. — Правда, он был уже женат, но что-то там… в общем — вполне приличный, представительный и, конечно, с положением.
— Как ты счастлива, что у тебя нет детей, — вздохнула Екатерина Ивановна.
— Счастлива? — Высоко поднятые брови Капитолины Николаевны взвились еще выше. Ей давно уже никто не завидовал.
— Я вот не знаю теперь, как быть с дочкой.
— А что?
— Я не могу взять ее к себе.
— У мужа характер? — понимающе кивнула головой Капитолина Николаевна. — Но, кажется, в прошлом ты не уступала…
— То все прошло. Молоды были, глупы.
— Но, как я понимаю, — Капитолина Николаевна снова скользнула взглядом по понравившемуся ей черному платью, — ты не прогадала. — И опять, будто между прочим, спросила: — Материал, конечно, заграничный?
— Нет, наш.
— Скажи пожалуйста! Вот бы не подумала, — удивилась гостья и тут же осведомилась: — А дочь у тебя большая?
— Одиннадцатый год, в четвертый класс пойдет.
— О-о, большая девочка. И тебе не с кем ее оставить?
— Голова идет кругом.
— Понимаю.
Двоюродные сестры поговорили еще немного, вспомнили прошлое, общих знакомых. Капитолина Николаевна собралась проститься, но вдруг поинтересовалась:
— А квартира остается за вами?
— Да. Но зачем она теперь?
— Хорошая комната. — Капитолина Николаевна прошлась по диагонали, остановилась у окна, потрогала отопительную батарею. — Светлая, второй этаж, паровое отопление, недалеко от центра. Требуется, конечно, ремонт, но небольшой.
Екатерина Ивановна с недоумением посмотрела на сестру.
— Я, кажется, могу тебе помочь, — заявила та. — После смерти стариков я уезжала и теперь живу у одних. Но мне там не нравится. Если бы ты меня прописала, я бы могла поселиться здесь с твоей дочуркой. Как ее зовут? Варенька? Так, кажется?
— Да, — подтвердила Екатерина Ивановна, — Варенька.
Предложение было неожиданным. Она знала свою двоюродную сестру раньше, да и теперь видела, что это совсем не тот человек, которому можно спокойно доверить своего ребенка. Но другого, лучшего выхода из создавшегося положения до сих пор не нашла. И потому, сразу решив, что оставляет Вареньку на попечение сестры только временно, она, уже боясь, как бы та не передумала, робко спросила: — Ты серьезно?