Было ясно: надо ехать. Нашли лошадку. Тимохин где-то там у них под боком, но его не ищут, — проще позвонить Морозову. Бессмертенко говорил: Тимохина можно за смертью посылать.
Морозов пошел в ванную, снял с гвоздя рубаху. Ее ворот был серым. Он скомкал ее и сунул в коробку с грязным бельем. Потом надел свою любимую светло-голубую сорочку и хорошие брюки. Ему трудно было бы ответить, зачем он выбрал эту одежду. На шахте предстояло просидеть до ночи, а то и спускаться под землю. «Надел чистое — и в смертный бой», — улыбнулся Морозов. Ни раздражения, ни злости он не испытывал. Он привык к подобной неразберихе. Когда-нибудь там перепутают небо с землей и шахтная клеть взлетит прямо в рай. Бывало такое. Он подсчитал, сколько секунд летит клеть по стволу, и вышло около тридцати секунд. За эти секунды наверняка сообразишь, что произошло. Но зачем же он забивает свою голову такими небылицами? Пора ехать.
Некогда Морозова удивило определение горных инженеров: «народ по духовным качествам оборотистый, скупой, малоразвитый и грубоватый». Оно относилось к первому десятилетию двадцатого века, ко времени штейгера Шестакова, прадеда Константина по материнской линии, но в чем-то существенном оставалось справедливым и сейчас. Социолог, впрочем, мог легко опровергнуть эту мысль, подсчитав, насколько выросли с той поры общее образование людей и уровень механизации. Он без труда оспорил бы Морозова. Но как бы он возразил на то, что шахта — это горная стихия? И стихия отбирала народ стойкий, твердый, решительный, предпочитая интеллектуалам грубых героев.
С весеннего месяца апреля в шахте шла тяжелая подземная гроза. По лавам текли ручьи воды и грязи, кровля трещала и обрушивала глыбы. На-гора выезжали вагонетки с мокрой пустой породой. Шахта, и прежде никогда не бывшая передовой, стала последней среди всех шахт треста. И чем тяжелее были условия работы людей, тем ценнее становилась для них добыча каждой тонны угля. Все знали, что план в любом случае остается недостижимым, что нечего больше ждать премий и наград, но в этой тяжелой борьбе обычные цели утратили свое значение. Здесь действовали чрезвычайные законы, опирающиеся на человеческую гордость.
Три месяца шахта преодолевала геологические аномалии, три месяца начальник шахты Зимин нейтрализовал все нарастающую критику руководства и защищал людей от постороннего давления, нервных инспекций и недоверия, но на четвертый месяц, в жарком августе, когда, казалось, положение стало улучшаться, был снят с работы главный инженер шахты Токарев, и Зимин почувствовал, что он сам висит на волоске. Он поддался панике.
Добыча медленно увеличивалась.
Через двадцать пять минут после звонка диспетчера Морозов был на месте. Он въехал в огромный тихий двор. Наземные службы уже закончили работу, вторая смена еще оставалась внизу.
Утихший днем ветер усилился к вечеру. Небо было блекло-голубое. С кленов облетали листья. Подкрадывалась осень. Еще будет стоять недолгое тепло, еще ласточки кружатся высоко в воздухе, еще водяная вертушка сеет дождь над зеленым газоном, но от лета уже нечего ждать. А лето прошло, — значит, и год прошел. В следующем Морозову исполнится тридцать. Он незаметно простился с юностью. Иная жизнь началась без предупреждений в то самое время, когда думалось, что впереди вечность. Но вместо вечности была путаница мыслей и ожиданий, какая обычно бывает весной. У Константина наступал странный возраст.
Поднявшись на второй этаж административного корпуса, Морозов заглянул в нарядную своего участка. Он не надеялся кого-то здесь встретить, толкнул дверь и увидел дремавшего за столом Митеню. Тот был в грязной спецовке. Рядом с его головой на столешнице лежала каска. Видно, Митеня совсем обессилел: он не уходил с шахты почти сутки.
— Костя, ты? — спросил горный мастер.
— Вроде я, — ответил Морозов.
— Хорошо, — Митеня поднял голову, сильно зажмурился. Раскрыв глаза, он мгновение бессмысленно таращился, потом снова зажмурился и махнул рукой: — Мотор… Как корова языком. Сбились с ног. Ну прямо…
Митеня коротко и с бездумной яростью выругался.
— Погоди, Митеня. Давай-ка толком.
— Ну!
— Ну что «ну»? Ты принимал конвейер. Комплект…
— Был комплект, — кивнул Митеня.
— …был? — закончил вопрос Морозов.
— Ну! Был! А в погребе нету проклятого мотора. Обегал весь участок, прямо…
— Ты не матерись, — сказал Морозов.
— Да я не матерюсь. Разве я матерюсь? Тут… — Горный мастер погрозил кому-то кулаком. — Ищу концы. Диспетчер обзванивает все участки.
Он потер лоб, поглядел на грязную ладонь и взял каску.
— Иди домой, — сказал Морозов.
— Ага, — произнес Митеня и вышел.
Морозов знал, что тот виноват: горный мастер должен был проследить, как под землей пойдет груз.
Митеня попал на шахту по распределению, проработал год, а это слишком короткий срок, чтобы привыкнуть ко всяким неожиданностям.
Морозов тоже начинал плохо.
Константин позвонил диспетчеру: мотора еще не нашли. С каждой минутой участок все глубже оседал в болото неразберихи. За нынешние сутки лава не выдала ни грамма добычи. Кто за это ответит? Но господь с ними, со всеми ответами и наказаниями. Чтобы ни было, а дальше шахты не пошлют, дальше — некуда. Не в этом беда. Беда в том, что ты бессилен сейчас, Константин Петрович. Время идет…
Он вышел из-за стола, поглядел на стул и усмехнулся. Так и есть, он выбрал именно тот, на котором только что сидел в своей чумазой спецовке горный мастер. Морозов отряхнул брюки.
Он наряжался для Веры. Хотя нет, с Верой ему больше не встречаться. Он встречался с воспоминаниями своей юности? Морозов от этой мысли кисло сморщился: он не был сентиментален.
Ему предстояло приказать, чтобы уголь перебрасывали на штрек вручную. Жестокий будет приказ.
Вернулся Митеня. Он уже вымылся в бане и переоделся в клетчатую рубаху и джинсы. Длинные плотно лежащие волосы блестели от воды и открывали чистый гладкий лоб. Теперь горный мастер походил на человека.
Морозов сказал ему о переброске угля.
— Это революционно, — радостно улыбнулся Митеня. — Научно-техническая революция наоборот.
Он говорил правду и радовался тому, что говорит ее.
— А если бы там работали твои дети? — продолжал он. — Что тогда?
— Критиковать легче всего.
— А своих ты бы, наверное, не поставил…
— Нас всех ставят, — пошутил Морозов. — Ну, а что ты посоветуешь?
— Нужен конвейер. Надо ждать. Подумаешь, плана не дадим… Наверстаем.
Митеня был зелен и прямолинеен. От него не было сейчас толку.
— Сукин ты сын, — сказал Морозов.
— Я? Почему? — Митеня зевнул.
— Сам подумай «почему»?
— Пока, — вымолвил горный мастер.
Морозов сдержался, пожалел измученного бессонницей парня. Бессмертенко спустил бы с того три шкуры!
Черт дернул горного мастера за язык, сказал о детях. Отец Морозова не желал, чтобы его сын шел в шахту. Морозов ослушался.
Пора было позвонить вниз. Выбор сделан. Завтра на планерке начальник шахты узнает, что участок не простаивал даже в тяжелом положении и что его повел приказ Морозова. Потом начальник шахты Зимин спросит, кто замещает Бессмертенко, не Морозов ли? Но ему ответят, что нет, не Морозов, а Тимохин. И тогда… Кто ведает, что будет тогда? «Ничего не будет, — сказал себе Константин. — Получу нагоняй».
Он помедлил и направился в диспетчерскую.
Кияшко бубнил по селекторной связи, даже не взглянул на Морозова.
На электрической схеме желтыми, красными и зелеными линиями светился план шахты, все ее участки и выработки. Если бы у Морозова было иное настроение, он мог бы сравнить эти линии с городскими улицами и кварталами, где живут люди, где радость и горесть перемешаны и неотделимы друг от друга. Но у него не было мечтательного настроения.
Рядом со схемой висела на стене черная грифельная доска, на которую мелом выписывали цифры добычи.
— Перекрывай! Молодец! — уговаривал кого-то диспетчер. — Бессмертенко прочно минусует.
По привычке он называл участок именем его начальника, хотя знал, что старик уже не вернется.
Наконец Кияшко кивнул Морозову. Его полное с отечными щеками лицо ничего не выражало. «Не нашли мотора», — понял Константин.
Диспетчер щелкнул тумблером, отключил связь.
— Греков покрывает твой минус, — сказал он. — Общешахтная не падает. А вы сами у себя решайте, с вас премию скинут.
— Ты от общей добычи получаешь, — согласился Морозов.
— Я за чужие грехи не ответчик, — Кияшко засмеялся, как будто его развеселила мысль, что сегодняшняя беда его не заденет. — Сейчас докладывать Зимину. Хочешь послушать?
— Скажи ему, что мы качаем уголь, — попросил Морозов.
— Я врать не буду, напрасно думаешь.
— Смотри не наколись, — пожал плечами Морозов.
— Берешь на пушку? — спросил диспетчер иронично-добродушным тоном.
Морозову ни к чему было дразнить его. Тот мог сдуру, из-за мелочности характера наговорить Зимину бог знает чего. Кияшко был отпетый трус, и, когда на него давили, он всегда уступал, а потом озлоблялся и стремился отплатить.
— На пушку тебя не возьмешь, — сказал Морозов.
— Это верно, — ответил Кияшко. — Знаешь, что Зимин не может решить, кого из вас поставить на место Бессмертенко? Вы подеритесь.
— Дружеский совет?
— На всякий случай.
Вернувшись в свою нарядную, Морозов наконец позвонил во второй забой. Телефонистка соединяла долго, и пустота паузы злила Константина.
— Заснула, барышня? — съязвил он.
Трубка молчала. Он снова подумал о том, что вынужден отдать приказ.
Митеня ни черта не понял: Морозова не смущало физическое напряжение шахтеров, потому что ведется работа не машинами — напряжением сил она ведется. Всегда напряжением сил. И даже дышать под землей не сладко…
Его смутило другое. Могли подумать, что он идет на такие приказы для карьеры.
«Кто так подумает? — спросил он себя. — Я выполняю план и обеспечиваю людям заработок… Другого выхода у меня нет».