Варяжская правда — страница 2 из 63

Подходящий материал для изготовления клинка

Глава перваяСвященный дуб и его обитатели

Дуб был невероятно огромен. Метров шесть или семь в диаметре. Мощные перекрученные корни на полметра выпирали из земли. Вместо нижних ветвей из неохватного ствола торчали обломанные сучья. С них бородищами свисал серый мох.

Серега присел на корень.

«Да уж, – подумал он. – Теперь я точно заблудился».

И вдруг увидел в стволе, в буграх и желваках коры, удивительно ровную щель. Серега невольно проследил ее взглядом и обнаружил, что примерно на высоте полутора метров щель загибается на девяносто градусов. И внизу, что характерно, тоже.

Заинтригованный Духарев встал, вытащил нож и сунул его в щель.

Такого кощунства не позволил бы себе никто: ни кривич, ни мерянин, ни даже самый отмороженный клявшийся Одином нурман. Запустить железо в тело священного дуба!

Но Серега понятия не имел, что дуб – священный.

Поэтому он не только запихнул нож, но и поковырял внутри… просто так. И кусок дуба отвалился!

То есть не совсем отвалился, а откинулся вбок и повис на ремнях, обнаружив за собой пустоту.

Как поступил бы в таком случае любой абориген? Правильно! Дунул бы от сомнительного места со всех ног. Самый жадный и бесстрашный и то попятился бы: вдруг выскочит из ствола неуловимое для глаза лесное лихо и вырвет глотку? Серега о такой, вполне реальной, возможности даже не подозревал, поэтому не побежал и даже не попятился, а с большим интересом заглянул в дупло.

Сначала он не разглядел ничего, но потом…

Е-мое! Вот это апартаменты!

За толстой живой стенкой обнаружилась целая комната. Стол, стулья (вернее, чурбаки, прикрытые сверху мохнатыми шкурами), полукруглый стеллаж, глиняные горшки, ларь…

На «стенах» тоже висели шкуры. Серега откинул одну, пощупал: под шкурой – сухая глина. Серега наклонился и шагнул внутрь.

Сверху сочился свет. Вроде потолок?

Потолок, да не совсем! Ничего себе! Квартирка-то многоэтажная!

Серега полез вверх по приставной лестнице.

На «втором этаже» оказалась «спальня». Здесь было уже совсем светло, потому что в стволе присутствовало «окно».

Вдоль стены – широкая лежанка. А на лежанке – живой горностай. Очень красивый и очень сердитый. Увидав незваного гостя, горностай противно заверещал.

– Да ладно тебе! – сказал ему Духарев. – Не нужна мне твоя шубка!

И заметил на полу глиняную чашку с кусочками сырого мяса.

– Твое? – спросил он горностая. – А хозяин где?

Зверек глядел на него черными глазами-бусинками. На вопрос, само собой, не ответил.

«Окно» было естественным. Дупло сантиметров тридцать в поперечнике. Это снаружи, внутри – шире. Тактически «окно» располагалось очень удачно: подходы к «дому» просматривались прекрасно. Учитывая толщину стен и относительную слабость местного оружия, выковырять засевшего в дубе стрелка очень непросто. Разве что огнем…

На полу лежала пыльная медвежья шкура. Метрах в трех над головой густо висели связки шкурок. Горностаевых среди них Духарев не разглядел. Еще одной примечательной деталью был повешенный над лежанкой меч. Серега снял его, вытянул из кожаных ножен узкий почти метровый клинок, отточенный с обеих сторон, но только до середины. Ближе к рукояти клинок был намеренно затуплен, а у самого эфеса украшен свирепыми зубцами. Клевая вещь.

Серега вздохнул, сунул меч в ножны и повесил на место. Во-первых, чужое, во-вторых, даже дубинкой Духареву было сподручней орудовать, чем длинным боевым клинком. Рубиться на мечах – все равно что из тяжелого револьвера навскидку бить. Это только кажется, что просто: навел да нажал на спуск. А на деле: из шести выстрелов пять – в «молоко», а шестой – в ворону на дереве. Это если в мишень стрелять. А если в вооруженного противника, так, скорее всего, и на спуск нажать не успеешь, а твои мозги уже в стенку полетят. В общем, повесил Серега дорогую вещь на прежнее место и…

– А вот это ты верно решил, – проскрипел за спиной голос. – Поворотись-ка, паря, да погляди на меня.

Духарев послушно обернулся.

Перед ним стоял совершенно седой старик, одетый, несмотря на лето, в теплую меховую одежку. На плече старика сидел горностай, другой, не тот, что расположился на кровати, а в руках деда наличествовал взведенный заряженный арбалет, именуемый здешним народом – самострел. И этот самый самострел был очень красноречиво направлен Сереге в живот.

– Зачем пришел, дурень? – спросил старик.

Слова он выговаривал не очень внятно: через коричневое от загара лицо пролегла страшная борозда: серый рубец от уха, голой полосой протянувшийся через бороду, к подбородку. За разорванной губой проглядывала пустота: зубов в этом месте не было. Серега скосил глаза вниз и увидел, что одной ступни у деда нет и опирается он коленом на деревянную раскоряку. Как он сумел без ноги, беззвучно, подняться наверх и застать Серегу врасплох? Уму непостижимо! Серега прикинул, сумеет ли в броске перехватить самострел. Решил: рискованно. Слишком тесно. А старик, скорей всего, только выглядит немощным.

Дед качнул перехваченной кожаным ремешком головой.

– Даже и не помышляй! – угадал он Серегины прикидки. – Так чего тебе надо, репка-сурепка? Зачем ко мне влез?

Наконечник, который глядел Духареву в район пупка, был двойной, зазубренный. Такой вынуть можно только с потрохами вместе. Вынутые потроха Серега видел. Это было неприятное зрелище, хотя потроха были не его, а совсем другого человека. И все, чего хотел тот человек, – десять кубов обезболивающего в вену. Или – ножом по горлу. Только побыстрее.

Вряд ли собственные внутренности понравятся Сереге больше, чем чужие. А обезболивающего тут нет. И искусственного сердца с почками. А как работают местные хирурги, он уже видел. Строго по анекдоту.

Доктор: «Ампутация левой ноги!»

Фельдшер топориком – тюк!

Доктор: «Ампутация правой руки!»

Тюк!

Доктор: «Ампутация левой руки!»

Тюк!

«Я сказал – левой!»

Тюк!

«Я сказал – руки!»

Тюк!

Вот и у дедушки с местной медициной явно были проблемки!

– Что, язык проглотил? – сердито рявкнул ему старик. – Пошто священное место испоганил?

– Я ничего не трогал, – осторожно проговорил Духарев. Раздвоенный наконечник действовал на Серегу гипнотизирующе. – Не крал и не поганил… Дверь надо запирать! – буркнул он.

– Чего-о? – старик задрал лохматую бровь.

– А того! – Серега фыркнул и уселся на пол. Да пошел этот дед!.. Захочет стрельнуть – все равно стрельнет.

Старик не выстрелил, тоже уселся, на край лежанки. Глядел на Духарева стылыми немигающими глазами. Молчал. Горностай у него на плече завернулся в пушистый хвост и тоже таращился на Серегу. Второй – тоже.

– Заблудился я, – сказал Духарев. – Что ж теперь, меня убивать? Ну не лесной я человек!

– Что не лесной – это я вижу. – Дед усмехнулся.

Усмешка у него была… Как у старого рваного волчары. От такой усмешки мужские семенные органы сразу хотят в животе спрятаться.

– А вот кто ты есть – не вижу. А должен бы.

– Почему? – заинтересовался Духарев.

– Потому что ведун, – ответил дед неожиданно мягко.

– Ведун – это как?

– Так! – Старик покачал головой и опустил самострел. – Грех тебя убивать, убогого! – пояснил он.

Серега не шевельнулся. Он нутром чуял: и без самострела старик смертельно опасен.

– А может, ты и не убогий, – рассуждал дед. – Морда у тебя вроде тутошняя, но токо – на простой погляд. А внутри, вовсе чужинская. То ли ты ума лишенный, то ли – духом схваченный. А может, ты сам – дух? – старик пытливо глядел на Серегу.

– Звали меня и Духом, – сказал Сергей.

Хрен знает, может, к духам дедушка более снисходителен?

– Не врешь, – констатировал старик. – Звали. Токо ты не дух. И не кромешник… А похож! – Дед мелко захихикал, и сразу стало заметно, что лет ему – не меньше шестидесяти.

– Можно я уйду? – попросил Серега. – Я тебе плохого не сделал? Твоего не взял. Я, можно сказать, твой гость!

– У-ху-ху! – развеселился старик. – Какой ты гость, репка-сурепка? А взял бы вот хоть его… – Кивок на меч. – Стал бы я с тобой лясы точить? Со злодеями у меня разговору нет. Со злодеями вот он беседует! – Старик похлопал по самострелу. – Ну-тко амулет свой покажь!

Серега нехотя (кто его знает, как здешние ведуны к христианам относятся?) вытянул наружу крестик.

Пронесло. Хвататься за самострел дед не стал.

– Видал такие, – кивнул он. – У ромеев. Но ты не ромей, по говору слышу. И не булгарин.

– Да я вообще не отсюда! – честно признался Духарев.

– Звать тебя как?

– Сергей.

– Сергей… – Старик, первый из здешних, произнес его имя правильно, несмотря на порванный рот и отсутствие зубов. – Сергей… – будто попробовал на вкус. – Потому и ко мне влез, не испужался… – Дед не спрашивал, рассуждал сам с собой.

Старик посидел с полминуты молча, хмурясь и шевеля бровями, потом глянул своими стылыми, цвета грязного льда глазами на тоже притихшего Серегу.

– Вот что, Сергей-Не-Отсюда, поживи-ко ты у меня!

– Да я… – замялся Духарев.

– Боишься, что ли? – задрал бровь дед.

– Боюсь! – не стал кривить душой Духарев. Что толку, если этот одноногий дедушка и так видит его насквозь?

– А вот он – нет, – усмехнулся старик, погладив горностая.

Как ни странно, но этот аргумент для Духарева оказался решающим. И он остался.

Глава втораяЧто такое «ведун»

Деда звали Рёрех. Почти как знаменитого художника. Был дед – из варягов, да вдобавок ведун. Не колдун, не волох-жрец, а именно ведун. То есть умел абсолютно безошибочно определять, когда человек говорит правду, а когда лапшу на уши вешает. Одноногий детектор лжи, одним словом. Еще старик умел предугадывать чужие действия, но об этом Серега узнал позже. Свои особые способности старик относил за счет отсутствия конечности. Идея была проста. Ежели тебе что-то оттяпали, то это что-то оказывается в «том» мире, «за кромкой», как выражался ведун. И, соответственно, бывший хозяин потерянной части тела приобретал связь с потусторонним миром и получал возможность скачивать оттуда кое-какую информацию. А поскольку в том мире все вещи выглядят в своем истинном виде, то ведун мог интуитивно отличать истину от параши. По крайней мере, так это понял Духарев. А чем он сам приглянулся ведуну, тот выложил Сереге прямо и незамысловато.

– Я б тя убил, – добродушно сообщил он, – да кто знает, чего из тя выйдет?

И пояснил:

– Ты, паря, вроде как живой, а вроде как немножко чужеватый. Мертвечинкой от тебя попахивает.

– Да я просто не мылся давно! – подавляя некоторую внутреннюю дрожь, попытался отшутиться Духарев.

– А нет! – Дедок поднял узловатый палец. – Того запаха не смоешь. Или у тя живой запах, и тады любой мертвец тя за поприще учует. Или ты – оттудова, – старик потыкал пальцем через плечо. – Тады тя всяк чуйный, ведун ли, волох, да хоть знахарь толковый завсегда узнает и, коли силы хватит, обратно за кромку спихнет, потому как неча мертвякам по белому свету шастать! – Старик решительно рубанул ладонью и продолжал: – А коли ты и живой, и мертвый, как я, к примеру, то тя и туда не загнать, и оттуда не вытянуть.

– А убить – можно? – живо заинтересовался Духарев.

– Можно, – кивнул ведун. – Меня, к примеру, ежели по вые секануть, – Рёрех похлопал по морщинистой коричневой шее, – так и помру. И ты помрешь, ежели те стрелу в печенку загнать. Да чуется мне, что по той стреле оттуда к нам такое пролезть может, что на моей культяпке не ускакать.

– Врешь ты все, дед! – не слишком вежливо заявил Духарев. Было у него стойкое ощущение, что дедок над ним попросту издевается. – Ты скажи лучше, это твой меч там, в дубе, висит или подарил кто?

– Мой, – подтвердил Рёрех, пошевелив палкой в костре. – А тебе что за дело, репка-сурепка?

– Хороший меч.

– Хороший, – согласился варяг.

– И пользоваться им ты, наверное, тоже умеешь? – О варягах Серега знал не много, но достаточно, чтобы понять: эти ребята – местная воинская элита.

– Умею, – не стал оспаривать старик. – Токо это дело прошлое.

Всем своим видом старик показывал, что обсуждать эту тему не намерен. Но Духарев так просто отступать не собирался.

– Нет, я, конечно, понимаю, что ты уже не молодой, – с напускным сочувствием проговорил он. – Сила ушла, опять же…

Варяг глядел на него с интересом, ожидая, до чего Серега может договориться. Развлекался варяг, одним словом.

– Я, конечно, понимаю, что как настоящий воин ты уже биться не можешь…

– Это почему? – поднял дед мохнатую бровь.

– Ну я ж говорю: старый, ноги нет…

«Ох я сейчас дотреплюсь! – подумал он. – Мало не покажется!»

– Ноги нет, верно, – согласился ведун. – И старый, тоже верно. – Варяг ухмыльнулся. Ухмылка не сделала его симпатичнее. – Верно, старый. Так и меч тож не новый… Ну, может, еще что хочешь сказать?

– Хочу, – признал Духарев. – Слушай, дедушка, то есть Рёрех! – поправился Духарев. – Ежели у тебя найдется немного свободного времени, ну, как-нибудь на днях… Поучи меня биться, а? Я б тебе отслужил… как-нибудь.

Ведун поглядел на него, прищурился.

Серега даже взмок от волнения.

– Вижу, – сказал варяг. – Хочешь. Да сможешь ли?

– Смогу! Смогу! – горячо произнес Духарев. – Землю рыть буду! Все, что скажешь… Ты только попробуй!

Старик задумался.

Серега ждал напряженно, не сводя с него глаз. Чувствовал: вот его шанс! Может, последний…

– Добро, – наконец произнес Рёрех. – Попробуем. Завтра.

Глава третьяПроблемы обработки железа, изготовленного сыродутной плавкой

– Это жердина, – сказал дед. – Ею можно болото щупать, плот толкать, а можно и по башке дать. Потому как она, жердина, своего ума не имеет. Понятно?

– Вполне, – кивнул Духарев.

Они стояли на солнечной полянке примерно в километре от священного дуба. В руках варяга наличествовала упомянутая выше жердина. В руках Духарева имелась точно такая же: трехметровый упругий шест, затупленный с обоих концов.

– Тады вдарь меня! – потребовал дед.

Серега перехватил палку поудобнее, примерился и ударил, но не просто, а с вывертом. Одним концом показал, другим, снизу, хлестанул по дедову протезу.

Клац!

Деревяшка по деревяшке. Но не по протезу, а по дедовой жердине, которую варяг, не хитря, просто воткнул в землю.

– Во! – сказал он. – Можно треснуть, а можно в выгребной яме поковырять. Вроде как ты сейчас. Ну, чего стал? Бей!

Следующие несколько минут Духарев с воодушевлением изображал ветряную мельницу, а старик – столб с большим количеством жестких выступов. И сколько Серега ни махал крыльями, натыкался он исключительно на эти выступы. Все ладони отбил, запыхался…

– Притомился? – сочувственно спросил Рёрех. – Экий ты неуклюжий, паря. Никак те до меня, старого да слабого, не достать. Совсем руки с ногами перепутал!

– Да мне эта оглобля только мешает! – в сердцах воскликнул Духарев.

– Попробуй без нее, – предложил старик.

Серега положил шест на траву. И сразу почувствовал себя увереннее. Все же он – матерый, битый рукопашник. А тут – замшелый дедушка, без ноги к тому же. Не зашибить бы только…

Серега медленно двинулся по дуге, находясь вне досягаемости дедова шеста. Мягко, уверенно, чувствуя на этот раз и дистанцию, и противника. И как только дед, поворачиваясь вслед за ним, перенес тяжесть со здоровой ноги на протез, Серега рванулся вперед, но не дуром попер, а с полным контролем, уловил быстрое движение шеста сбоку, нырнул…

Дыхание у него восстановилось минуты через полторы.

Непонятно каким образом дедова палка поменяла направление, обогнула выброшенную в блоке руку и воткнулась Духареву в живот. Да не просто воткнулась, а поддела Серегу, оторвала его весьма увесистое тело от земли… Тому, кто никогда не повисал в воздухе, упираясь диафрагмой в затупленную, но тем не менее довольно острую и твердую палку, трудно представить всю глубину ощущений того, кто на этой палке повисал!

– Вот так оно и выходит, репка-сурепка! – Кривая тень варяга упала на Серегину побагровевшую физиономию. – А кабы я тя копьецом саданул, а?

– Замаялся бы его из меня вытаскивать… – прохрипел Духарев и сел, осторожно вдыхая воздух и борясь с подступившей к горлу тошнотой.

– То верно, – в голосе Рёреха прозвучало одобрение. – Тока у меня удар, вишь, на броню поставлен. Сквозь броню дальше хребта не вошло б. Крутнул да вытащил. Поднимайся, репка-сурепка. Да дальше слушай.

Серега с кряхтением выпрямился, потер брюхо. Синяк точно будет. Да в первый раз, что ли?

– Ты, репка-сурепка, матерьял не самый поганый, – сказал дед. – Дышишь правильно, ногами землю чуешь, тулово держишь как надо… Ты уже не руда – крица[8]. Но ковать тя еще и ковать. А теперь слушай меня. Вот жердина. Она дурная. А зброя – умная. Зброе волю дать надобно. Слушать ее, чуять. Когда за ней тянуться, когда к себе тянуть. Оно как рука твоя, только сильнее. Ну-ка руками подвигай, помаши!

Серега послушно «подвигал» руками. В технике «вин-чун». С «тенью».

– Ай молодец! – Варяг даже засмеялся, так ему понравилось. – Молодец! А теперь гляди!

Варяг шагнул назад и завертел шестом. Кисти его так и мелькали. Но еще быстрее мелькал шест. Так быстро, что у внешнего наблюдателя, то есть Духарева, возникало полное ощущение, что это не руки крутят шест, а шест сам, совершенно самостоятельно вертится и катается по телу варяга, таская за собой его руки, которые и тянутся за ним как будто нехотя. Серега помнил, как бились на кургане Скольдовы гридни. Это было потрясающе. Но то, что Духарев видел сейчас, на самом деле было еще круче. Потому что делал это не молодой крепкий парень, а разменявший седьмой десяток дедушка. Потому что каждое движение варяга было предельно экономно. Потому что это была высшая, высочайшая школа мастерства. Серега достаточно долго и достаточно серьезно занимался боевыми искусствами, чтобы увидеть именно это, а не просто безногого старика, ловко вертящего палку. В общем, Духарев въехал. И варяг въехал, что Серега въехал. И варягу это понравилось. Но…

Но дальше умственного понимания дело не пошло. Шест в руках Духарева упорно оставался «жердиной». Рёрех гонял его несколько дней. И так и эдак. И хвалил, и лупил. И давал вместо шеста настоящее копье-сулицу. Даже меч собирался дать, но в последний момент передумал, не без основания опасаясь, что косорукий ученик отрубит себе что-нибудь жизненно важное.

Серега прекрасно понимал, что от него требуется. Но объяснить это своему телу не мог. Его тело было приучено к тому, что руки свободны. Эту свободу не очень стеснял кастет или нож. Но тяжелая длинная палка кардинально меняла все. Вместо того чтобы стать «продолжением» руки, она становилась довеском, ломающим безукоризненный баланс духаревского тела. Может, Серегиным кистям и предплечьям не хватало силы, может быть, ему было не перешагнуть через барьер привычки… Короче, несколько дней упорных усилий не принесли Духареву ничего, кроме кровавых мозолей на ладонях. На ладони плевать. Огрубеют. За дело обидно!

Глава четвертаяЛесная «учебка»

Пропитание Рёрех добывал охотой. Бил птицу, зверя. Из своего арбалета-самострела стрелой с широким наконечником-срезом попадал в утку за восемьдесят шагов. А из лука, тяжелого, с «рогами» из самых настоящих лакированных рогов, – и того лучше. Всаживал на одном дыхании восемь стрел в соломенную мишень шагов за сто. Сереге стрелять пока не давал. Единственное, чему научил: натягивать на лук толстую вощеную тетиву. Это оказалось не таким уж легким упражнением. Освобожденный от тетивы лук выгибался наружу, «рога» выворачивались из рук. С Духарева семь потов сошло, пока он научился хитрым приемом «укрощать» непокорный инструмент. Это Духарев, который играючи жал от груди сотку! Стрелять из лука наставник Сереге пока не позволял. Из самострела – пожалуйста. А лук ему разрешалось только держать да оттягивать тетиву к уху. Еще то развлечение, потому что тянуть приходилось так, что мышцы хрустели. Тут не то что удержать и прицелиться, натянуть и то проблемно. Рёрех, впрочем, при стрельбе натянутым лук и не держал. Выдернул стрелу из тула, наложил – отпустил, выдернул следующую. Ф-фыр-р-ф-фыр-р… Щелк! Щелк! И стрелы уже летят, чуть ли не гуськом, да не просто летят, а еще и попадают куда надо. И стрелы какие! Идеально прямые, с ровными одинаковыми перышками, вставленными под одинаковым углом, чтобы придать летящей стреле вращение, помеченные для удобства в соответствии с наконечником. А уж сам лук! Не оружие, а скрипка Страдивари! Каждый изгиб идеален, каждый узор! Отпущенная тетива гудит сочным басом. Кайф!

Серега понимал, почему варяг охотится с самострелом. Бить уток из такого чуда – все равно что на беккеровском рояле «чижика-пыжика» барабанить.

Стрелять из самострела Серега научился довольно ловко. Биатлонист все-таки. Как только наловчился угадывать превышение и правильно давать поправку на ветер, стал попадать не многим хуже дедушки варяга. И селезней больше не бил. Зубов у дедушки осталось не так уж много. Часть выбили, часть сама выпала. Перышки у уточки не такие яркие, как у самца, зато мясо нежней.

В общем, кормил его старик доброй мужской едой – дичью. Да с травками, корешками, ягодками. Иной раз – ухой с тетеревом баловал или поросеночком с грибами. Готовил дедушка на костре так, как иная хозяйка на плите не сделает. Хотя и продукты сплошь натуральные. Никакой химии. Мясо – парное, мед – лесной, земляника – прямо с полянки. Вот только с хлебом была некоторая напряженка. Вместо хлеба дедушка время от времени замачивал в котелке сырое зерно, а через пару дней они это зерно кушали большими ложками. Ничего, под запеченного поросенка нормально всасывалось.

Короче, кормил Рёрех Серегу – от пуза. Но и гонял с утра до ночи. Учил сразу всему. Как по лесу ходить, как стрелу вырезать, чтоб наконечник не попортить, и как этот самый наконечник должен быть насажен на легкое древко. Учил ползти и по деревьям лазать. Вот уж никогда не думал Духарев, что залезть на березку – целая наука. Оказалось: да, наука. Влезть тихо и быстро, затаиться, чтобы снизу не разглядеть. Или наоборот, того, кто наверху затаился, вскарабкавшись тихонечко, тихонечко же и зарезать. Болоту учил. В краю, где болот больше, чем сухого места, – очень полезная наука. Учил огонь добыть кремнем или теркой-лучком. Это же позор, сказал варяг, в сухую погоду мужчине сырого селезня жрать. Тут же и выяснилось, что старик обнаружил Серегу значительно раньше, чем тот залез в дуб. Это как раз было дело нехитрое. Духарев наследил и нашумел как истинный горожанин. Как испуганная корова в антикварном салоне.

Единственное, чему варяг не стал учить Серегу, – плавать.

Глянул разок – и кивнул. Годится. Показал только, как из тростника дыхательную трубку делать.

В общем, обучение шло активно и разнообразно. Но система ощущалась. Очевидно, Духарев был не первым, кого старый варяг натаскивал в «жнецы полей смерти». Не первым и не десятым. И Серега честно старался. Во-первых, потому что учиться умел и любил, во-вторых, потому что очень хотелось перестать быть лохом, которого любой разбойник может в пыли вывалять. Крутым хотелось стать. Чтобы чувство собственного достоинства находилось в равновесии с возможностями это достоинство отстоять. Стараться-то Серега старался, да выходило не очень. Кое в чем он тупил. И в это «кое-что», что особенно обидно, входило самое главное: работа с оружием.

Следует признать, что Серегиному наставнику тоже была огорчительна ученикова «тупость». Но старый варяг попусту огорчаться не привык, а привык устранять причины огорчения. Радикально. Поэтому одним прекрасным утром он нацепил на конец своей деревяшки плетенный из прутьев щиток, нагрузил Серегу здоровом мешком с припасами, и они отправились в путь.

Глава пятаяСильное место

Шли три дня. В основном по болоту. Этакий марш-бросок с полной выкладкой. Рёрех впереди, шлепая привязанной к костылю плетенкой. Было непривычно видеть старика без неизменного горностая на плече. Но оба зверька остались дома. Почему остались, варяг, разумеется, Сереге не объяснил. Тот, впрочем, и не спрашивал. Время от времени старик щупал топь череном рогатины. У Сереги была точно такая же рогатина, но он нес ее на плече. Чтобы не ухнуть в трясину, ему было достаточно идти след в след варягу. Шли с восхода до заката, и быстро. Особенно если учесть «рельеф местности». На третий день у старика разболелись поясница и суставы. Пришлось устроить дневку на болотном островке. Полечиться. Лечился дед просто. Сварил какой-то травы. Поймал гадюку, нацедил из нее яду. Добавил яд в отвар. Не весь. Малость оставил для ученика. Добрая душа. Велел Сереге снять рубаху и царапнул сучком Серегину спину. «В правильных местах», как он изволил выразиться. «Продезинфицировал» царапины гадючьим ядом, садист старый! Ощущения были – в полный рост. Но никакого снисхождения к Серегиным страданиям проявлено не было. «Обработав» ученика, варяг снял рубаху, подставил солнышку густо исчерченную шрамами спину и велел втирать в нее загустевший отвар. К вечеру Рёреху стало намного лучше. А Сереге – совсем худо. Спина и руки распухли, температура прыгнула, пошли какие-то глюки на военную тему: то мертвый чечен с оскаленной черной рожей, то двое ребят из его отделения, которых в первый день накрыло гранатой… После «войны» поперло всякое говно из «прежней» жизни. Пьяные бомжи вперемешку с толстомордыми политиками, еще какие-то бляди… В редкие минуты яви, разлепив глаза, Серега видел Рёреха, полуголого, поскольку в варягову меховую одежку был завернут Духарев, совавшего в зубы Сереге чашку с горячей жидкостью. Духарев пил – и снова проваливался в бред, и в бреду думал: может, это и есть явь? Может, он валяется в какой-нибудь питерской вонючей луже, пьяный, избитый, невменяемый, а Рёрех и весь этот древнерусский цирк – его предсмертный глюк…

А утром все прошло. То есть не «древнерусский цирк», а горячка. Проснулся Серега с вполне нормальной температурой и приличным самочувствием. Слабость, конечно, была, и спина болела, но это мелочи.

Рядышком, на войлоке, спал варяг. На его спине, в ее холмах и распадках, паслись стада комаров. Серега поломал комарам кайф, накрыв варяга курткой.

Зря. Рёрех сразу проснулся и скомандовал: развести костер и заняться завтраком.

После завтрака старик отдыхал, а Серега работал: метал топорики в сухую ольху. С одной руки, с двух, со спины, лежа… Из всех положений попадал одинаково редко. Запыхался и взмок, поскольку за топориками приходилось бегать.

Часика через два варяг позволил ему передохнуть, попить кипятку с брусничными листьями.

Спина уже почти не болела.

– Рёрех, ты зачем меня ядом травил? – решился спросить Духарев.

– Обратно пойдем – еще раз смажем, – флегматично ответил старый палач. Минуты через две добавил: – Второй раз легче будет.

– Я счастлив! – желчно отозвался Духарев. – А без первого мне еще легче было бы, кстати.

– Не легче, – покачал головой варяг. – Воин боли не боится, железа не боится, воды и земли не боится. И отравы тоже. Привыкнуть должен.

– Угу, – пробормотал Серега.

Это, выходит, ему иммунитет к яду прививали. Спасибо, что не к отрубанию головы!

Еще через три дня вышли к речке. Сварганили небольшой плотик – не для себя, для вещей, переплыли на другой берег. Сухой, что приятно. На берегу и заночевали. А утром наконец пришли к цели.

– Это сильное место, – чтобы сесть на землю, Рёрех оперся на древко сулицы. Не похоже, чтобы «сильное место» прибавило ему сил. Угонял дедушку форсированный марш-бросок.

– В каком смысле – сильное? – Духарев оглядел заросшую клевером поляну. Ничего примечательного, кроме почерневшего от времени столба, врытого в холмик метровой высоты. И столбик, и пригорок совершенно терялись в тени великолепного, не менее семи охватов, высоченного дуба. Ну, дубов и там, откуда они пришли, хватало. И потолще найти можно.

Рёрех прислонился спиной к стволу, вытянул покалеченную ногу, а здоровую поджал под себя.

– Сильное. Ты почувствуешь. Попробуй.

– Ладно, – легко согласился Духарев.

Он аккуратно положил на траву рогатину, снял обувь, вышел на середину полянки, остановился. Трава еще не просохла от росы. Солнышко грело щеку, деловито гудели шмели.

Серега согнул ноги в коленях, вытянул руки, прикрыл глаза и сосредоточил мысли в нижней половине живота.

Никаких дополнительных ощущений не возникло, но стоять было легко и приятно. Серега чувствовал, что может так простоять подольше, чем в своей комнате на Дербах. И даже дольше, чем в зале.

Духарев медленно вдохнул носом, выдохнул еще медленнее через сжатые зубы. Длинный вдох, короткий выдох – активность, короткий вдох, длинный выдох – самопогружение. Серега «почувствовал» землю ногами. Огромный теплый шар – под собой. Упругий шар, к которому «липнут» стопы. Серега сосредоточился на этом ощущении и медленно вдохнул «из земли», представляя…

Представить он ничего не успел. Земля под ним дернулась, как живая волосатая спина, колени разогнулись, и Серега оказался вдруг лежащим на траве. Он совсем не ушибся, но вставать почему-то не хотелось. Все было – в кайф. Здоровенный шмель опустился ему на щеку, мазнул лапками и тут же взлетел.

Дребезжащее хихиканье вытолкнуло Духарева из расслабухи.

Серега мгновенно подскочил, уставился на старого вояку.

– Как ты это сделал? – сердито спросил Духарев.

– Я? – Варяг фыркнул. – Я-то при чем? Сказано же: сильное место.

– И что оно еще может? – озадаченно спросил Серега.

– Оно – не может. Оно – поможет! – отозвался Рёрех, слегка раздраженный Серегиной непонятливостью. – Ты не стой, делай чего-нибудь!

Серега спорить не стал, подхватил рогатину, завертел ею, как показывал старик. Рогатина слушалась не в пример лучше, чем обычно. Как будто ожила. Так и вертелась сама по себе, Серега ее только пальцами придерживал. Но через несколько минут это ему все равно наскучило. Хотелось самому прыгать и вертеться.

Духарев положил рогатину в траву, разбежался, выпрыгнул повыше и пробил аж три йоко, третий – с лихим «ки-ай», переполошившим птичью братию. Классно получалось. Серега попрыгал еще, пронзая и разрывая воздух мощными прыжковыми ударами. Ноги были – как на пружинках. Разбежавшись, Духарев прошелся колесом, ни с того ни с сего вдруг крутанул сальто вперед. Надо же! Никогда не получалось! Какой из него, почти двухметрового дылды, гимнаст? А ведь может! Серега попробовал крутануть сальто назад. И это вышло. И еще раз. И еще.

– Дед! – крикнул он в восторге. – А мне нравится, дед!

– Это не штука, – ехидно отозвался варяг. – Главное – чтоб ты, дурная голова, тут понравился!

– Это как? – не понял Серега.

– А ты подумай, – посоветовал Рёрех. – Может, и сообразишь. А пока не сообразишь, отсель не уйдешь. Хоть три дни думай, хоть все десять.

– Ну ты шутишь! – Духарев усмехнулся. – А пить-есть что я, по-твоему, буду?

– Росу попьешь, – старик ухмылялся во весь дырявый рот. – Роса от хворей шибко помогает. А оголодаешь, клевер пощиплешь. Он сладкий.

И тут до Сереги дошло, что дед не шутит, а говорит на полном серьезе.

«Соображал» Духарев аж до полудня. И после полудня. И еще полночи соображал, и от таких мыслительных усилий не на шутку утомился и уснул, где сидел: на пригорке под столбом.

А когда проснулся утречком, то спокойненько отправился к ручью: водички попить. Серега «въехал».

Глава шестая,где сначала говорится о богах и прочих высоких материях, а потом Сереге предоставляется возможность вываляться в грязи

– Вот небо, – сказал Рёрех. – Там Перун гневный и Дажьбог светлоокий. Там Стрибог рождает ветра и дождь со снегом. Там великие воины скачут на крылатых конях.

А вот земля. В земле Мокошь живет, корни гладит. Корни питает. Женская сила – от земли. И мужская сила – от земли. Все живое живет на земле, кормится от земли, а тянется к небу. Землю и небо вода вяжет. Вода – жизнь. Через воду земля силу пьет. И отдает – тоже через воду. Земля водой от огня бережется, но огнем из земли крепость вытягивается. Вот гляди, – варяг потянул к себе рогатину. – Вот дерево, – он погладил черен, – живая крепость, легкая. А вот железко, – Рёрех щелкнул по наконечнику, отозвавшемуся тусклым звоном. – Мертвая крепость. А вместе – жизнь.

– Не понял, – проговорил Духарев. – Им же убивают.

– Что врагу смерть, то тебе жизнь, – варяг поглядел на него снисходительно, как на ребенка. – Воину нужна сила. Сила от земли. Воину нужна доблесть. Доблесть от неба. Попроси Мокошь дать силу – и она даст. Не поделишься силой с Перуном, и Перун отнимет все. Без доблести сила обратно в землю уходит. А Перун кровь любит.

– Это я уже знаю, – буркнул Духарев.

Он ничего не имел против «сильных мест», но насчет Перуна и прочих имел вполне твердое мнение. Единственное, какое следует иметь православному христианину. Даже такому плохонькому, как Духарев.

– Связанному горло перерезать – невелика доблесть, – сказал он.

Варяг захихикал.

– Молодец, – похвалил он. – Правильно понимаешь, даром что кривич с лица. Глупый человек вырезает из живого дерева мертвую рожу, мажет ей губы рабьей кровью и думает: вот я молниерукому угодил! Потому что дурак! – гаркнул Рёрех. – Доблесть – к доблести. Храбрость – к храбрости. Храбрый воин врага рушит, вражьей кровью умывается, битвой дышит – и храбрее становится. И доблесть его – Перунова пища. И Перунов дар. Это как из малого желудя могучий дуб вырастает. Но чтоб дуб вырос, земля нужна. Сила земная, от Мокоши. – Варяг помолчал минуту. Серега ждал.

– Силе я тебя научу, – наконец продолжил Рёрех. – Без силы от храбрости проку нет. Зарежут тя и не заметят, что храбр. Доблести же – не научишь. Это ты сам должен. И говорить мы о том боле не станем. Все.

– А о чем станем? – поинтересовался Серега.

– А вообще седни говорить ни о чем не станем. Иди-ка гадюку мне излови.

– Опять поясница болит? – озаботился Духарев.

– Не болит, – варяг неприятно усмехнулся. – У меня не болит. А у тебя – будет.

Несмотря на мрачный прогноз, худшие ожидания Духарева не подтвердились. Второй сеанс «иммунизации» прошел значительно легче, чем первый. Без бреда и почти без жара.

На обратном пути варяг решил научить Духарева «болоту». Система обучения у Рёреха была, как всегда, проста и эффективна. Он просто махнул рукой, указывая направление, и велел Сереге идти первым. Минуты через полторы варяг уже выуживал Духарева из трясины. Выудил.

В этот день они прошли не много. Зато Серега раз тридцать окунался в вонючую жижу.

На второй день варяг предупредил, что больше вытаскивать не будет. И нарушил обещание только один раз. Первый. И то не сразу, а когда Серегу уже по ноздри в трясину затянуло.

В этот день они прошли еще меньше.

На третий день варяг снизошел до объяснений. Суть их сводилась к тому, что иная кочка только выглядит кочкой. И что если опора выдерживает нажим черена, то это еще не значит, что она выдержит такую оглоблю, как Духарев…

Короче, обратно они шли не три, а полных семь дней. Причем три из этих семи дней почти непрерывно лил дождь. Зато на седьмой день Духарев уже топал довольно бойко и не провалился ни разу. Правда, с полудня они шли уже не по болоту, а по твердой, хотя и довольно мокрой земле.

Глава седьмая,в которой Серега Духарев узнает много интересного, например: почему старый варяг поселился в дубовом дупле

Вечера были самой приятной частью суток. Даже если ночью планировался не сон, а очередная тренировка, сразу после заката Рёрех и Сергей уходили на озеро, на песчаный мыс, где почти всегда дул ветерок, сносивший комаров. Серега высекал искру, разводил костер – он научился это делать в считанные минуты – жарил мясо или варил похлебку. Ужинали вчетвером: два человека и два горностая. Затем разговаривали. Вернее, старик говорил, а Духарев слушал. Иногда спрашивал – и варяг отвечал. Иногда.

Однажды к числу слушателей присоединилась русалка. То есть не то чтобы присоединилась, а выглянула из воды неподалеку. Рёрех, пользуясь воинской «азбукой для глухонемых», которую в свое время заставил вызубрить ученика, обратил Серегино внимание на «гостью», и Духарев несколько раз, исподтишка, на нее поглядывал. Разглядел, надо сказать, совсем немного; темную груду похожих на водоросли волос, синевато-белые пятнышки глаз… Но даже это немногое на некоторое время отвадило Духарева от ночных заплывов. Потом, правда, всезнающий Рёрех объяснил ему, что русалки боятся людей куда больше, чем люди – русалок. За исключением нескольких ночей в году. А иные водные обитатели, которых действительно следует опасаться, плевать хотели на какого-то там Серегу Духарева. Опять же никакая нежить не рискнет покуситься на человека, которому благоволят боги. Варяг, правда, уточнил, что по поводу Белого Христа, которому поклоняется Серега, ничего определенного сказать он не может, но ежели, например, человеку покровительствует тот же Волох, то ни леший, ни водяной, ни иная лесная нежить покуситься на человека не посмеет. Что же до здешнего божественного пантеона, то разобраться в нем оказалось не просто, но кое-что Духарев все-таки просек. Например, что есть – небо, а есть – Небеса. И есть свет, в частности свет солнца, которым «заведует» бог по имени Хоре. А есть Свет, с которым все более сложно, поскольку распоряжаются им коллегиально Стрибог, Дажьбог, Род и Перун. Причем первый, судя по всему, – и есть этот Свет, а последний, по мнению Рёреха, среди прочих единственный, с кем следует реально считаться, поскольку Перун-молниерукий и есть Небесный Воин, а следовательно, рангом повыше остальных. Но и с остальными ссориться не стоит. Серьезные ребята. Да и с мелкими племенными божками тоже препираться не стоит без должной причины. Особенно если пребываешь на их территории. Но это не значит, что уважающему себя воину пристало прогибаться перед каким-нибудь Радегастом. Да воину вообще прогибаться не пристало! Даже и перед самим Перуном. Не любит Перун согнутые выи. Перерубленные – другое дело!

Вообще мир, в котором жил Рёрех, а теперь, естественно, и Духарев, был густо населен всевозможными невозможными существами. К большинству из них варяг относился примерно так же, как домашняя хозяйка – к тараканам. То есть: гонять надо, но все равно обратно придут.

Серега до попадания сюда относился ко всякой мистике с обычным скептицизмом здорового неглупого мужика. Но кое-какие события, в частности тварюга, с которой он схватился в Дажьбогову ночь, существенно повлияли на его мировоззрение. К силам же, о каких толковал варяг, Серега относился практично. Примерно как к своей оставшейся в Питере потрепанной «восьмерке»: капризна, прожорлива, склонна ломаться и портить воздух, но ведь ездит же!

Короче говоря, русалки с лешими стояли в самом конце списка опасностей, угрожавших человеку в этом славном мире.

Духарев не спрашивал, как варяг потерял ногу. Он полагал, что вспоминать об этом тому не очень-то приятно. Еще Серега обратил внимание на то, что подошва уцелевшей ноги варяга покрыта сплошными рубцами. И как-то, в простоте душевной, поинтересовался, откуда они взялись. И варяг, тоже попросту, объяснил, откуда берутся такие рубцы.

Рёрех и его (!) дружина как-то взяли на щит один городок. Не здесь, далеко на Дунае. Штурм обошелся дорого, поскольку городок был крепкий. Но взяли. И добыча того стоила. Правда, десятую долю пришлось отдать киевскому князю. Тому, которого Олегом звали. Но это справедливо. Олег был сильный князь, мог и все забрать, а взял только десятую долю, а у тех, кто к нему в дружину пошел бы, вообще ничего, сказал, не возьмет. Но никто не перешел.

А когда возвращались, уже здесь, на Двине, налетел на них плесковский воевода. Тот, что нынешней киевской княжне Ольге был ближний родич, а у Олега-князя в большом почете был, и потому закон для воеводы не писан. Услыхал он, видно, что Рёрех с ватажкой большую добычу домой везут, и решил поживиться.

Рёреховских побили. Их было меньше, да каждый второй ранен, а у плесковского воеводы в дружине – три руки нурманов. Нурманы же биться всегда горазды, а когда золотом пахнет – в особенности. Без нурманов воевода напасть бы не рискнул. Рёрехова дружина – матерая. Все в железных бронях, ромейских, в бою взятых, щиты крепкие, мечи да секиры – лучшего железа. Из пятнадцати нурманов только шесть уцелели. А плесковских – половина. А Рёреховы, кто остались, – все полегли. Зато он сам и с ним еще четверо сумели уйти на большой лодье. Вместе с добычей. Ушли-то они ушли – по ночному времени. Да понимали – не надолго. В три пары рук – двое из-за ран грести не могли – от погони лодью не уведешь. Рёрех решил так: добычу спрятать, чтоб врагу не досталась, а дружинникам разойтись на четыре стороны. Сам же он остался в лодье, повел ее под парусом вниз по Двине, потянув за собой погоню.

Рёреха, конечно, догнали. Хотел он в реку прыгнуть – в доспехах враз на дно ушел бы. Не прыгнул. Решил в бою смерть принять.

Но погибнуть с мечом в руке варягу не дали. Подошли с двух бортов, набросили сети, взяли живым. И нурманам отдали, чтоб те вызнали: где добыча спрятана? Нурманы же пытать умеют…

Тут старик прервал рассказ для того, чтобы обратить внимание ученика на важность этого самого искусства: языки развязывать. И примерно полчаса разъяснял, как, где и чем следует жечь и резать, чтобы добиться максимального эффекта, и какие увечья наиболее результативно ломают упорство пытуемого. Особо предупредил о нежелательности нанесения ран, «несовместимых с жизнью», а равно – о необходимости наладить психологический контакт с допрашиваемым. Иной раз страх действует надежней боли. Главное же – завоевать доверие пытуемого. Измученный человек подобен ребенку, то есть склонен искать защиты и поддержки. Даже у палача. Если время позволяет, сломать можно почти любого, авторитетно заявил варяг. Даже того, кто боли не боится, а радуется. Или пытуемый все расскажет – или умом тронется.

Говорил старик с большим знанием дела, и чувствовалась за его словами богатая практика. Духарева никто не рискнул бы назвать особо чувствительным, но не один раз в течение этого занимательного урока к его горлу подступала тошнота.

После вводной лекции по палаческому делу Рёрех вернулся к собственной истории. Выяснилось, что у нурманов времени было не очень много. Кроме того, палачи были молоды и получали удовольствие от самого процесса. И наконец, последнее: опять-таки по молодости, нурманы не могли себе представить, что человек с сожженными до костей подошвами способен ходить. А Рёрех смог.

Нурманы допрашивали его посменно. Двое пытают, остальные другими делами занимаются. Рёрех дождался ночи, он убил тех двоих, что его пытали. Причем сделал это так, что никого в лагере не побеспокоил. Правда, «работали» с варягом не в самом лагере, а на отшибе. Чтобы вопли пытуемого не мешали здоровому сну воинов.

Прикончив палачей, варяг доковылял до лагеря, зарезал часового, украл коня и ускакал, оставив плесковского воеводу с носом. У воеводы были хорошие псы-следопыты, но под утро зарядил дождь, смывший следы.

Примерно в полдень следующего дня варяг слез с коня, чтобы попить, – и потерял сознание. Когда очнулся – коня не было, и Рёрех решил, что пришло его время умирать. Ходить он уже не мог, даже ползти не мог. Лежал на берегу ручья и говорил с богами, которые подошли совсем близко. И наверно боги решили, что варягу еще рано умирать. Поэтому боги привели к Рёреху не волка, а волоха.

К этому времени душа варяга уже стояла на кромке и глядела в Ирий.

Волох вернул душу обратно. Правда, Та Сторона взяла с Рёреха выкуп. Та нога, которой варяг заступил за кромку, почернела и стала ногой мертвеца. Волох отрезал ее и отдал миру мертвых. После этого Рёрех выздоровел, а волох, который жил в священном дубе, научил варяга ведовству и ушел, оставив Рёреха хранить священное место. А перед этим сказал, что открывается это место лишь тому, кто не от сего мира. Например, такому, каким был сам Рёрех, когда умирал у ручья. Сначала старик надеялся, что Духарев – именно таков и он сможет передать ему свою участь и уйти к людям, потому что даже мудрому трудно жить без людей. Но теперь старик видит, что Духарев – не тот, кто станет хранителем. По крайней мере – сейчас не тот. И это ему, Рёреху, весьма огорчительно.

На этой «оптимистической» ноте варяг завершил беседу, велел ученику залить костер и отправляться спать, потому что завтра его, ученика, ждет трудный день. А он, Рёрех, позаботится, чтобы этот день был не просто трудным, а очень трудным.

Глава восьмаяО скрадывании

– Ты по траве ходишь, а не в траве, – недовольно проговорил Рёрех. – Даже я на своей култышке лучше хожу.

– Я стараюсь! – возразил Духарев. – Мне кажется, у меня уже лучше получается, разве нет?

– В скрадывании не бывает лучше, хуже, – проворчал варяг. – Вот скрадываешь ты оленька. Не услыхал, не унюхал – он твой. Услыхал: шасть – и нет его. И без разницы: листом ли старым ты зашуршал или в било грохнул. Олешка-то – нету! Или другой случай. Увидал тебя чудин. И шапка ему твоя понравилась. И подобрался к тебе чудин, стрелку наложил – и фыр-р! – полетела твоя смерть! – Рёрех резко взмахнул рукой. Горностай на плече варяга недовольно зашипел. – Цыть, – сказал ему старик.

– Услыхал ты чудина, – продолжал урок Рёрех, – пропала его стрела. И сам он пропал. Не услыхал: носить чудину твою шапку. Вон в траве кто бежит? – внезапно спросил варяг.

Серега поглядел в указанном направлении, но никакого движения не заметил. О чем и сообщил.

– Ты б еще почесался сперва, а потом башку повернул, – недовольно бросил старик. – Бурундучок это был. А была б мышка, или ящерка, или змея – я б знал, что то ящерка, мышка иль змея. Хоть в траве не видно. Глаз на траву глядит, только траву и видит. А умное сердце воина видит, что под травой. Сердце слышит, когда выпь крикнула, а когда враг врагу выпьим криком знак подал. Или когда змея шуршит-ползет, а когда – чудин. Понял, репка-сурепка?

– Понять-то понял, – буркнул Духарев. – Да что толку? Вспомни, как ты меня оружие чувствовать учил. Пока на ту полянку не привел – все без толку. А понимать я тебя понимал прекрасно. Вот я иду… – Серега сделал несколько шагов, ставя ногу, как учил варяг, стараясь не ступать, а притрагиваться к земле подошвами. На его взгляд, получалось совсем неплохо, но Рёрех скривился:

– По мертвой глине ходишь, а не по живой земле. Ох, показал бы я тебе, кабы не деревяшка моя… Хотя, погоди! Пошли!

Он прытко захромал по тропе. Духарев – следом.

Шагов через триста варяг показал: стой! На буковой ветке сидела тетерка. Рёрех осторожно снял горностая с плеча, поднял, показал ему птицу. Затем так же осторожно опустил зверька на землю. Мохнатое длинное тельце скрылось в траве, вынырнуло у соседнего дерева. Горностай стремительно взбежал по стволу, меховой струйкой протек по горизонтальной ветке, прыгнул, оттолкнувшись всеми четырьмя лапками… Тетерка оглушительно хлопнула крыльями, сорвалась… Поздно! Комок из бьющихся перьев и шелковистого меха рухнул в траву. Рёрех не спеша двинулся к месту падения. Когда он подошел, тетерка уже не трепыхалась. Горностай оторвал от ее горла окровавленную мордочку и победно заверещал. Хвастался.

– Ну? – спросил варяг. – Уразумел?

К сожалению, Сергей не мог ответить ему утвердительно.

Ничего, научится. Палкой, мечом и копьем он уже орудовал неплохо. Это и Рёрех признавал. И ножи кидал, и топорики, даже с обеих рук. Правда, при двойных бросках один, как правило, выходил «в молоко». Вогнать два топорика в столб так, чтобы между ними остался просвет шириной точно в ладонь, как это умел Рёрех, Сереге пока не светило. Значит, надо тренироваться.

Вечерами у Духарева теперь был дополнительный урок: изготовление разных приспособлений для отработки силы удара. В основном, грубых щитов, ростовых и поменьше. Щит подвешивался на глубоко врытый в землю столб. Иногда варяг головешкой малевал на щите контур человека и точно указывал, в какое место должно воткнуться копье.

Бились они и друг с другом. Серега натягивал толстую стеганую куртку и шлем, подбитый войлоком. Пользоваться щитом в поединке ему Рёрех обычно не разрешал, хотя сам всегда брал небольшой овальный щит. Впрочем, орудовать щитом, большим и малым, уводить, отражать удары, бить краем при необходимости Серега уже умел. Вообще, Рёрех Духарева хвалил: молодец, стараешься, растешь. Но в поединках со стариком Серега неизменно проигрывал. Если иногда Духареву и удавалось достать учителя, то лишь потому, что на протезе особо не попрыгаешь. А вот Сереге прыгать приходилось постоянно. А что бывает, когда человек интенсивно бегает и прыгает летним днем в зимнем прикиде?

Правильно! Семь потов с него сходит. И весь завязавшийся в сытой жизни жирок. И приобретается идеальная боевая форма.

В свое время Духарев восхитился, глянув на торс гридня, охранявшего торжковские ворота. Теперь у него самого торс был не хуже, если не лучше. И сальто крутануть он мог не только на «силовой» полянке, но и на обычной лужайке.

Тем не менее Серега понимал: до уровня настоящего воина, такого, как калека-варяг, ему еще учиться и учиться. А лето между тем уже заканчивалось.

Глава девятаяПосетители

На жесткой старой шкуре были разложены рядком стрелы. Отдельно – Рёрехов лук со спущенной тетивой. Тот, что похуже.

– Натяни, – велел варяг.

Духарев упер один из концов в землю, ухватился, поднапрягся и набросил петлю. Перехватил за середину. Напряженный, лук даже стал как будто легче. Серега поднял его на вытянутой руке, зацепил тетиву, медленно оттянул к уху, чувствуя, как приятно, мощно твердеют мускулы, словно в них перетекает упругая сила лука. Напряг – подержал (тридцать медленных вдохов-выдохов) – отпустил плавно. Повторил то же, но уже с роговым кольцом на большом пальце правой и перчаткой на левой руке. Спустил тетиву, звонко щелкнувшую по толстой коже. Положил лук на шкуру. Руки не дрожали.

– Назови, – потребовал Рёрех, и Серега послушно перечислил части оружия:

– Рукоять, спинка, живот, плечи…

Наставник кивнул. Взял с рогожки одну стрелу, с граненым узким наконечником.

– Бронебойная, – тут же сказал Духарев. – Против панциря, против доспеха пластинчатого, литого…

Варяг взял следующую, длинную, почти метровую, с наконечником острым и круглым…

– Бронебойная, против кольчужного плетения! – отбарабанил Духарев. – Наконечник черешковой крепки.

– Назови.

– Черешком крепят или прочно, на клей, или мягко, чтоб при тяге за древко древко выходило, а наконечник оставался в ране. Берестой обертывают для легкости полета.

– А эта бороздка – зачем?

– Для яда. Зазубрина же служит для затруднения вымания, – Духарев повторял слово в слово, память у него была хорошая.

– Зачем?

– Чтобы кровью яд не вымыло.

Рёрех взял следующую.

– Срез, – тут же доложил Духарев. – Против бездоспешного, против зверя, против лошади всадника, только лошадь бить – позор.

Именно так говорил варяг, и сейчас он удовлетворенно кивнул, отложил срез, стрелу с широким плоским наконечником, взял другую, двурогую, ту самую, какая была у него в самостреле, когда они с Духаревым в первый раз увидали друг друга.

– Охотничья, – сообщил Серега. – Для водоплавающей птицы…

Контрольная длилась почти час. Варяг дотошно выспрашивал каждую детальку. Почему одна стрела короче, другая длиннее. Как подобрать перья для хвостовика, какой стрелой бить и куда. Для чего иные стрелы делают со свистулькой, как сделать стрелу зажигательную и такую, чтобы горела, обозначая свой полет. Потом опять вернулись к луку. Серега спускал пустую тетиву, имитируя выстрел на дальность, выстрел бесшумный, выстрел с упреждением сильного ветра…

Наставник был удовлетворен.

– Добро, – сказал он. – Завтра возьмем стрелы, что ты сам делал. Будем учиться, как их в дело пускать. – И добавил, понизив голос: – А сейчас замри и слушай.

Серега послушно замер… И буквально в то же мгновение отчетливо услышал дыхание. Двух… нет, трех человек. Примерно в двадцати шагах от них в темноте прятались какие-то люди. Серега в изумлении уставился на варяга. Тот медленно опустил и поднял веки.

Серега подумал, что они у костра – как на ладони. Но варяг ничего не предпринимал, поэтому Духарев тоже решил от действий воздержаться.

Прошло несколько минут. Засада безмолвствовала. То есть звуки оттуда доносились: вздохи, посапывание, скрип кожи, похрустывание, как будто стоящий человек перенес тяжесть с носка на пятку. Духарев даже удивился, насколько он теперь чуткий. Чуткий-то – чуткий, а подкравшихся прохлопал.

– Ну! – неожиданно громко и резко произнес варяг. – Выходите или убирайтесь. Или этим пощупать?

В правой руке старика обнаружился метательный топорик. Собственно, как сообразил Духарев, топорик уже давно был в руке варяга, только это как-то… не афишировалось.

За кустами кашлянули, задышали чаще, потом отчетливо захрустел валежник, и на полянку выбрались точно трое: заросшие до глаз мужики в кожаных шапках, таких же штанах, с короткими охотничьими луками. Не кривичи. На меряй похожи. Встали по ту сторону костра, переминаясь с ноги на ногу. Духарев, отрабатывая выученное, держал в поле зрения всех троих сразу, фиксировал положение рук, прикидывал, как перехватить, если кто попробует схватиться за нож…

– Так пришли или дело есть? – строго спросил варяг.

– Дело, – сказал один из троих, и по его голосу Серега определил: трусит. И тут же заметил, что остальные тоже боятся, хотя изо всех сил стараются не подать виду.

– Присядьте, – негромко произнес варяг, и все трое разом опустились на землю и замерли, скрестив ноги.

– Дай им пить, – приказал варяг, и Серега подхватил котелок.

Трое, как по команде, извлекли деревянные чашки.

Духарев налил в эти чашки, довольно, кстати, грязные, остывшего травяного чайку.

И увидел, как ночные гости расслабились, глаза утратили настороженное выражение. Угостили хоть водой – значит, убивать не станут. Сразу, по крайней мере. Соображают ребятишки. Хотя на их месте Духарев от варяга в кустах таиться бы не стал. С деда сталось бы: метнул бы копьецо в эти кусты на всякий случай, и, можно не сомневаться, кое-кому резко бы поплохело.

– Ну? – повелительно произнес варяг.

– Ты, это, ведун, верно-ть?

– Говори.

– Мы, это…

И тут другой мужик вдруг быстро залопотал на языке, которого Духарев не понимал. Остальные шумно запротестовали. На том же языке.

– Цыть! – рявкнул Рёрех грозно, и дискуссия прекратилась.

– Говорить будешь ты, репка-сурепка! – Варяг ткнул пальцем в первого. – А ты, Сергей, возьми дубинку: ежели кто еще рот откроет – хряпни по макушке. Ну, слушаю!

– Князь к нам приходил. Игорь киевский. Дань брал. Шкурки брал, воск. Мы дали.

– Дали и дали, – кивнул Рёрех. – Он – князь.

– Дык мы ж Новгороду даем! – воскликнул бородач.

– Так не давали бы.

– Да как же не дать? – удивился бородач. – У киевлян щиты крепки, мечи востры! Побьют!

– Так новгородским скажите.

– Сказали ж!

– И что же?

– Бают: не давайте. У вас, бают, кусты густы, луки туги, стрелки востры, ядом мазаны. Бейте, грят, киевлян, как белок бьете.

– Ну и бейте.

– Дык боязно.

– Тогда дайте.

– Мы ж новгородским даем.

– Так не давайте.

«Какой разнообразный и содержательный разговор получается», – подумал Духарев.

– Дык побьют.

– Ну, ну… – Варяг повернулся к Сереге: – Что скажешь?

– Да ясно все, – буркнул Духарев. – Если они Новгороду платят, значит, Новгород с Киевом должен разбираться. А если – Киеву, то Киев – с Новгородом. Пусть между собой решают, кто кому платить должен.

– Во-во! – оживились бородачи. – Верно!

– Верно-то верно, – Рёрех поскреб шрам. – Да не будут они меж собой решать. Ссориться им не с руки. А эти вот… – он кивнул на пришельцев, – и два раза могут дать, не помрут. Можете?

– Ну, можем, – мрачно ответил бородач.

– А все ж это не совсем по справедливости, – задумчиво проговорил варяг. – Ладно! Сколь от вас до Белоозера? Далеко?

– Не близко. Лесами дней шесть бежать.

– А сюда сколько шли?

– Тож шесть дней.

– Так до меня же дальше!

– Да мы ж водой шли! – сказал бородач с удивлением, оттого что ведун не понимает такую простую вещь.

– А до Белоозера водой нельзя?

– Когда как.

– Понятно. Значит, слушай меня, репка-сурепка. Пойдете на Белоозеро. Там городок стоит. Городок тот держит Ольбард-князь. Обскажете ему свои беды. Обещайте честно и щедро дань ему слать – он вас под себя возьмет.

– Ага… – Бородач поскрипел мозгами, осмысляя. – А, это… Выходит, еще и этому Ольбарду давать?

– Не еще ему, а только ему! – поправил варяг.

– Не-е! – мужик замахал руками. – Все они одинаковы! Меха берут, а как помочь – их нету! Бона…

– Сергей, тресни его по маковке, – приказал Рёрех.

Духарев замахнулся – мужик испуганно прикрыл голову.

– Ольбард поможет, – сказал варяг. – Скажете: я вас прислал. Рёрех-ведун.

– А Киев с Новгородом его послушают? – спросил бородач, опасливо покосившись на палку в руках Духарева.

– Послушают. Его проще послушать. Дружина целей будет. Подарки где?

– Да в лодке, – сказал бородач.

В глазах у него проступила легкая печаль оттого, что халява не прокатила.

– Так несите сюда! – велел Рёрех. – Или мне на деревяшке за ними скакать?

Бородачи молча поднялись и канули в темноте.

– Варенье у них доброе, – мечтательно проговорил Рёрех. – Клюковка, орешки с медом…

– Слушай, – неуверенно проговорил Духарев. – А ты уверен, что этот Ольбард не обдерет их, как остальные? Ему-то какой смысл с Киевом и Новгородом ссориться?

– Потому что я попросил, – варяг шевельнул костлявыми плечами.

– А вдруг он тебя не послушается?

– Послушается.

– Уверен?

– Ясное дело. Он же мой племянник.

Глава десятая,в которой Серега прогуливается по лесу и размышляет о том о сем

Серега бежал по лесу. Это был очередной урок, который задал ему Рёрех. Просто бежать по лесу. Просто бежать по лесу ночью, в полной темноте. Просто бежать по лесу в полной темноте до маленького, метров сто в поперечнике, озерца, обойти его кругом (притом что один конец озерца упирается в болото), а затем вернуться обратно к дубу. Всего-то километров семь в один конец. Пустяковое дело.

– Пустяковое дело, – сказал Рёрех. – Вот кабы тя леший устерег да кружить начал, так нет тут лешего.

– Почему? – механически поинтересовался Духарев.

– Да прогнал его волох. Поссорились они.

– Понятно, – пробормотал Серега.

Ну ясно же тебе сказали: обычное дело! Ну поссорились леший с волохом, и волох лешего прогнал. Ну нормальные разборки. Повторяем для тупых: волох, реально, лешего покруче будет, вот и прогнал. А без лешего по ночному лесу шастать – ну просто нечего делать. То есть даже смешно об этом говорить. Семь кэмэ в одну сторону, почетный круг через болото, и семь кэмэ обратно. Пустяки, в общем. Любому волку или там медведю дошкольного возраста, лет четырех-пяти то есть от роду, – как два пальца. А Серега Духарев, он, блин, три курса универа прошел, причем два раза. Ему это ваще – лег-ко!

В общем, бежал Серега прямо и зигзагами и думал о приятном. Например, о том, что месяц, хоть и узенький да между крон почти не проглядывающий, но все-таки светит. А зайдет, так звезды же останутся. Хорошо ведь, когда небо чистое. Вона – Большая Медведица, именуемая по-здешнему Лосихой. А вона – Малая, которую Рёрех Олененком зовет. А были бы тучи да дождик, так вообще ни хрена видно не было бы. И не слышно тоже ни хрена, кроме грома и шуршания капель. Хотя и в дожде приятное найти можно. Молния, например. Молния очень ярко светит. Потом, правда, уже совсем ни хрена не разглядишь, пока глаза опять к темноте не привыкнут.

Вот такие мысли возникали у бегущего Сереги Духарева, пока ноги его приминали опавшую листву, обнося своего хозяина вокруг стволов, по тропке, которая не столько виделась, сколько чувствовалась, угадывалась подошвами.

Правду сказать, урок был не такой уж трудный. Ходил Серега к тому озеру и с дедом, и сам один разок был. На болотистом конце куликов бил. Куликов там много.

В общем, ничего особенного. А если заплутает, так спать ляжет. А утром по собственному следу – обратно. А след Серега предусмотрительно оставлял заметный. Где веточку обломит, где носком старую листву взрыхлит. Бояться нечего. Кого бояться, зверей? Так на что у Духарева сулица на руке лежит? Ежели рысь какая прыгнет – пусть пеняет на себя. Одну рысь Серега уже убил. Правда, днем. Волков не убивал, но волки – звери умные, с человеком связываться не станут. И медведь. Рёрех обещал: как снег выпадет – пойдут мишку брать. Мишка, сказал варяг, зверь полезный. Жир, шкура, мясо, все в дело идет от мишки-то.

В отличие от других лесовиков, Рёрех мишку мишкой звать не боялся. Иногда величал еще бером, но это было не прозвище вроде «хозяина» или «медведя», а просто другой диалект. Коли услышит зверь да придет – пусть на себя опять-таки пеняет. Рёрех – ведун. Его врасплох не возьмешь. А интересно, он, Серега, может стать ведуном или нет? Если, как утверждает варяг, какая-то Серегина часть осталась вне этого мира, может, Серега тоже ведун? Интересно, какая это часть? И как там ей живется? А может, где-то в сумрачном Питере такой же Серега Духарев потягивает пивко с корешами или коктейльчик с пузыриками в каком-нибудь клубе с накрашенной девчушкой и ловит законный кайф, пока его неудачливый двойник упирается, чешет по лесу хрен знает куда…

«А ведь тебе это нравится! – сказал себе Серега. – Тебе ведь это по кайфу, мужик! Вот так вот бежать с настоящим копьем на согнутой руке по настоящему лесу! И ни хрена не бояться, потому что знаешь, что точно не пропадешь. Потому что это круче, намного круче, чем сосать пузырьки через соломку и прикидывать, сколько бабок останется к утру в тощем лопатнике. Потому что если я, Серега Духарев, не обломаюсь (а вот хрен я обломаюсь!) и вытяну из деда всю его дедову науку, то буду я в этом мире – король. Буду свежее мясо жрать и воду пить, хрустальную от чистоты, и даже к меду их дрянному привыкну, наверное, потому что не бывает, чтоб все – из шоколада. И девчонки у меня будут самые лучшие, а друзья – самые верные. И если я и уступлю кому, то не какому-нибудь засаленному хмырю с натыренными баксами, а тому, кто по-настоящему круче. Вроде того же Рёреха».

Вот о чем думал Серега, когда бежал по ночному лесу. Ему было – по кайфу. И он больше не задавал себе вопрос: «Почему я здесь? И зачем?»

Не задавал. Но вопрос – остался.

Глава одиннадцатая,в которой Серега Духарев осваивает очередную воинскую игрушку

Рёрех порылся в ларе и извлек из него внушительных размеров топор с серповидным лезвием.

– Нурманская секира, – сказал он. – Неси на лужайку.

Рукоять у секиры была длинная, в двух местах обмотанная шершавой кожей. Лезвие широкое, с заостренным и вытянутым верхним концом. По нижнему краю был сделан глубокий вырез, вероятно, для облегчения оружия.

На лужайке дед отобрал секиру. Помахал ею в воздухе.

– С мечом видишь разницу? – спросил он.

– Замах другой, – тут же ответил Духарев.

– Молодец, – похвалил варяг. – Секира с плеча рубит. В одну руку. В две руки. Колет так… – Рёрех перехватил рукоять и ударил верхним, заостренным концом почти как копьем. – Щит на столб зацепи.

Серега поспешно закрепил на столбе один из изготовленных вчера «щитов».

Секира в руках варяга описала дугу. Верхний край полумесяца с хрустом прорубил ребро щита. Рывок к себе – и щит слетел со столба под ноги Рёреха. Варяг наступил на него деревяшкой, дернул, освобождая оружие.

– Секира рубит все, – сказал он. – Ежели умеючи. Секира – сокрушитель мечей. Ни один меч не вынесет ее прямого удара. Запомни это. Клинок – только против древка. Секиру можно принять на щит. Добрый щит выдержит. Раза три-четыре. Не больше, если рубить умеючи. Или меньше, если не умеючи – отбивать. Повесь-ка новый!

Духарев поспешно зацепил еще одну свою поделку.

– Рубят так, – показал варяг. – Или так. А если хочешь достать врага через щит – то так.

На втором ударе духаревское творение плотницкого искусства рассыпалось, и он повесил следующее, а Рёрех продолжил:

– Если ударить всей силой сюда, в середку, напротив руки, да не лезом, а обушком, то иной раз рука от боли немеет и щита удержать не может. Без щита против секиры устоять трудно. Но можно. Ты – быстрый и шустрый. Ты сможешь, если умеючи. Лови! – Он неожиданно бросил секиру в Духарева. Как копье. И она продырявила бы Серегу не хуже копья, если б тот не уклонился и не перехватил ее за рукоять, поймав, как ловил копья. Только секира была существенно тяжелее.

Рёрех взял щит. Не из тех, что мастерил Духарев, а лучший из трех, сделанных самим варягом, обитый грубой кожей, со стальным ободом вдоль края и стальным же выпуклым диском в середине.

– Руби! – велел он.

Серега рубанул старательно, но по краю не попал. Старик резко вывернул щит и отшиб секиру в сторону с такой силой, что она увлекла за собой Духарева, полностью открыв для встречного удара.

Варяг поморщился.

– Еще бей! – скомандовал он. – Хват пошире, а то мотает тебя, как девкину косу.

Минут десять Духарев сосредоточенно рубил, а варяг – парировал.

Потом они поменялись. Вернее, дед взял секиру, а Серега другой щит, потяжелее и без стальной оторочки. Первый же удар, снизу, подбросил Серегин щит вверх, и его край впилился в Серегину челюсть.

Очухался он уже без щита, сидя посреди полянки.

Серега помотал головой. Глупого вопроса: «Что это было?» он не задал. И так ясно. Пощупал челюсть: рассечена, борода слиплась от крови. Но зубы – на месте. Правильно варяг ему щита с железной окантовкой не дал.

– Может, тебе под зад утиных яичек подложить? – раздался насмешливый скрипучий голос Рёреха. – Глядишь, птенчиков высидишь!

Духарев вздохнул тяжко и поднялся.

Безжалостный варяг немедленно повторил коварный удар, но Серега уже не попался. Некоторое время они кружились по полянке. Рёрех рубил, Духарев отбивал. Потом варяг ударил по ногам. Духарев, вместо того чтобы отбить, чисто рефлекторно подпрыгнул – и оказался на травке. На обратном движении варяг ухитрился подцепить его под колено нижним вырезом секиры.

После этого они опять поменялись.

Духарев постепенно осваивался, приспосабливался к новому оружию. Оно даже стало ему нравиться… Но меч все равно лучше!

Глава двенадцатая«Мы идем в Смоленск!»

Когда листья на кленах тронуло багрянцем, Рёрех решил отправиться в город Смоленск. Вернее, на смоленскую ярмарку.

Духарев узнал об этом, когда, вернувшись к вечеру с подстреленным поросенком, обнаружил, что дед сбрил бороду и патлы. Теперь с подбородка его, вместо седой с прожелтью ботвы, свешивались до груди толстые усищи, такие же седые, естественно. А от спутанной гривы остался казацкий чуб примерно такой же толщины, что и усы. Серега вспомнил «запорожца» Скольда и решил: усищи и оседелец – что-то типа местной стрижки для крутых. Очень довольный, варяг поглядывал на себя в серебряное зеркало (Духарев понятия не имел, что у дедушки вообще имеется зеркало) и самодовольно ухмылялся. Должно быть, полагал себя писаным красавцем. С точки зрения Духарева Рёрехову внешность могли исправить только очень хороший хирург-косметолог и большие темные очки. Но ни хирурга, ни очков в здешних лесах не смог бы добыть даже лучший из охотников.

Впрочем, и добытый Духаревым кабанчик удостоился благосклонного взгляда.

– Прожарь мясцо хорошенько да посоли, – распорядился дед. – С собой возьмем.

– Куда опять? – обреченно спросил Духарев.

Дальний поход с наставником – последнее, о чем Серега стал бы мечтать. Зловредный варяг непременно приготовлял для таких случаев какую-нибудь особенную пакость. Последний такой вояж Серега проделал в свежесодранной лосиной шкуре. То есть свежесодранной она была только сначала, а потом ее не назвал бы свежей даже самый непривередливый любитель тухлятины.

– В Смоленск пойдем, – сообщил Рёрех. – Коней покупать будем.

– Коней? – недоверчиво спросил Духарев. – А зачем нам кони?

– Ездят на них, – ухмыльнулся варяг. – Садятся на спину и едут. Не знал?

Серега тяжко вздохнул и отправился разводить костер. Он ничего не имел против верховой езды, но мог догадываться, во что превратит это занятие изощренный ум старика. Достаточно вспомнить, как дедушка ухитрялся извратить обычный бег трусцой. А ведь бегал Серега куда лучше, чем держался в седле.

Отправились на рассвете. Старик нес на плечах блестящую от жира кольчугу, за спиной – меч в ножнах и тщательно упакованный лук. «Расконсервация» и перевод лука в режим «походного хранения» заняла у Сереги часа четыре. Разумеется, под неусыпным присмотром хозяина лука. При этом в туповатое (по мнению наставника) сознание ученика в сотый раз вкладывалась мысль, что лук – оружие нежное и хрупкое. И внимания требует несравненно большего, чем, например, меч. И ежели мастер-лучник может истратить целый год на изготовление этого великолепного инструмента для порчи человеческих организмов, то ленивый или неумелый парень вроде Духарева может испоганить сие совершенное оружие значительно быстрее. А лук, даже на самую малость потерявший форму или упругость, станет пригоден исключительно для охоты на зайцев. И то, если заяц подпустит к себе на пятьдесят шагов. В то время как из этого шедевра добрый стрелок без проблем попадет в грудь врага на расстоянии «перестрела», то есть двух-двух с половиной сотен метров, и стрела эту грудь продырявит. Если, конечно, не встретит препятствия в виде не менее доброго панциря. Однако обычную кольчугу хорошая стрела с нужным наконечником пробьет и на таком расстоянии. Духарев, который полагал и точный выстрел из карабина на такую дистанцию – удачным, мог бы усомниться в словах наставника. Если бы наставник в заключение не решил испробовать лук, избрав в качестве мишени рыжую белку на противоположном берегу озера.

Через озеро (почти двести метров шириной) Серега перебирался вплавь. Рыжую белку он нашел легко, а вот стрелу, пробившую зверька навылет, искал почти полчаса и обнаружил метрах в сорока от мертвой белки.

Стрелу Рёрех отправил в колчан, белку отдал горностаям, а Духарева обругал: почему так долго копался?

Итак, дед нес на себе кольчугу и оружие, а Серега – все остальное. Килограммов сорок пять. Правда, всего три перехода. Потом ученик с наставником пришли в какое-то село, где старик купил лодочку типа байдарки, только из коры. Остойчивостью лодочка могла уверенно соревноваться с яхтой, к которой вместо киля приделали большой кусок пенопласта. Дно лодочки можно было пробить пальцем, зато веса в ней было – всего ничего.

Почетная обязанность грести, естественно, досталась Духареву. Время от времени Рёрех разнообразил эту монотонную работу полезными советами и сожалениями по поводу того, что из этой лодочки никак нельзя сделать ни драккар, ни боевую лодью, ни даже южный насад, пригодный, по мнению варяга, лишь для плавания по спокойным речкам. Воин же, который не умеет сутки напролет ворочать настоящее корабельное весло, не воин, а недоразумение. Вроде вот Сереги Духарева.

А Серега Духарев в это время, выбиваясь из сил, гнал хлипкий и вертлявый челнок против течения.

Зато еще через пару дней они, сушей, перебрались через водораздел и спустились к одному из притоков Днепра.

Теперь течение играло на их стороне, а старик несколько раз, не доверяя ученику, на порожистых участках самолично брался за второе весло. В общем, правильно не доверял: Серега бы их точно выкупал.

Глава тринадцатаяЯрмарка

В собственно Смоленск они не пошли.

– Нечего там делать! – заявил варяг.

По некоторым элементам варягова недовольного бурчания по поводу «спесивых нурманов» Серега сделал вывод, что в городе у Рёреха есть знакомые, которых он предпочел бы не видеть.

Так что Духарев лишь издали полюбовался на белые стены города и поплелся вслед за варягом к заставленному шатрами полю. На ярмарку.

Торжковский рынок отдыхал в сравнении с этим буйством свободного предпринимательства. Если бы не Рёрех, Серега в этой толпе просто потерялся бы. Или дал кому-нибудь по морде, поскольку каждый лоточник норовил схватить за рукав, а от воплей зазывал просто в ушах звенело. Вот уж точно – навязчивая реклама!

Правда, за рукав хватали только Духарева. Варяга тронуть никто не смел. От него попросту шарахались. Длинноусый, чубатый, бритоголовый, в блестящей кольчуге, с мрачным прищуром и изуродованной рожей, Рёрех внушал такое уважение, что ему тут же уступали дорогу даже оружные воины.

Лошадьми торговали на южной окраине ярмарки. Покупателей здесь было существенно меньше. У загородок с годовалыми жеребятами стояли несколько отроков и гридень с пегими усами, взглянувший на Рёреха с интересом.

У Серегина наставника гридень интереса не вызвал. Жеребята тоже. Он уверенно проследовал дальше, приглядываясь, прицениваясь, даже принюхиваясь, пока не остановился перед мужиком, продававшим двух не слишком крупных лошадок светло-серой масти с подрезанными хвостами.

В лошадях Серега разбирался достаточно, чтобы уверенно отличить жеребца от кобылы. Поэтому интерес Духарева сосредоточился на лошаднике. Раньше подобных ему Сергей не встречал. Здесь. В Питере-то подобные попадались на каждом шагу. Лицо «кавказской национальности». Черные волосы, черные, щеткой, усищи под горбатым носом.

Рёрех коротко поздоровался с продавцом. Не по-русски. Тот ответил. Тоже по-своему.

Внимание варяга переключилось на лошадей, и им он уделил значительно больше времени: щупал, охлопывал, изучал зубы.

Остался доволен.

– Сколь хочешь за пару? – спросил он.

– Хорошие кони, – сказал черноусый. – Овсом вскормлены.

– Вижу.

– К седлу приучены, послушны, не норовисты… Девять гривен.

У Духарева отпала челюсть. Нормальная цена на взрослую лошадь колебалась от одной до трех гривен серебром. А эти даже ростом поменьше, чем прочие.

– Без изъяну коньки! – сказал черноусый.

Рёрех молчал.

Черноусый хотел еще что-то сообщить, но передумал. Ждал.

– Кобыла не пуглива? – наконец спросил варяг.

– Есть немного, – ответил лошадник, преисполняясь еще большим уважением к покупателю.

Варяг подошел к жеребчику.

– Подсади, – сказал он.

Черноусый помог ему взобраться на неоседланного коня.

Рёрех взял поводья.

– Побудь с ним, – велел он Духареву, шевельнул коленями, щелкнул языком – и конь с места взял ровной рысью.

– Ой молодец! – похвалил черноусый.

По-русски он говорил без акцента.

– Хочешь? – он кивнул на кобылу.

Духарев покачал головой.

Рёрех вернулся минут через десять. Неловко сполз на здоровую ногу, дал коню купленную, видно, по пути морковку и похромал к кобыле.

Ее пробовал тоже минут десять, вернувшись, спросил черноусого:

– С седлом продаешь?

– Нет, – качнул головой тот.

Варяг повернулся к Сереге.

– Дай ему семь гривен, – сказал он.

Черноусый открыл было рот… и закрыл.

Сергей вручил торговцу деньги, тот передал Духареву лошадей.

– Не много дал? – позже спросил он варяга. – Вон хоть те и покрупнее, а стоят дешевле.

Рёрех фыркнул, но тем не менее снизошел до объяснения.

– Те, – сказал он, – хоть и крупнее, да на подножном корму и сене росли. А наших хузарин зерном подкармливал, потому и ценит дороже. Зато им четырех лет нет, а уже в полной силе. И выезжены. А что мелки, так им корму меньше надо, а повыносливей крупных будут. Я эту породу знаю.

Поехали покупать седла. То есть варяг ехал на кобыле, а жеребчика Духарев вел на поводу и по указанию Рёреха угощал морковкой. К себе приучал.

У седельника они провели почти час. Варяг придирчиво изучал товар и наконец выбрал два седла. Довольно потертых.

– На новом, необмятом ляги сотрешь, – сказал он ученику.

Кроме седел, купили еще большие перекидные сумки и охапку разных ремней с пряжками и без. Ремни старик сунул в одну из сумок. Туда же спрятал и стремена.

– Они те токо посадку испортят, – буркнул он. Сделав, что планировалось, Рёрех немедленно двинулся в обратный путь. Задержался только, чтобы поесть.

Серега был огорчен. Он уже Бог знает сколько времени не видел людей… И женщин. Пока жил в лесу, об этом как-то не думалось. Да и до женщин ли, когда тебя вумат затрахал одноногий свирепый дедок? Но стоило глазу увидеть знакомые выпуклости и изгибы…

Варяг, сучок корявый, Серегиным намекам не внял.

«У самого, небось, с этим делом уже лет двадцать – никаких проблем!» – злобно размышлял Духарев.

В трактире им принесли кучу всякой снеди – в дорогу. Еще подали горячей похлебки, горшок тушеных овощей. Серега умял все. Соскучился он по овощам. В лесу все мясо да мясо.

За длинным столом они сидели, считай, одни, ни слева, ни справа никто не подсаживался. Словно вокруг варяга была обозначена черта, за которую заступать не смели.

Уезжали верхом, по хорошей дороге, поначалу довольно оживленной. Однажды им навстречу попался отряд из дюжины воинов. Молодые, крепкие парни, кто – с бородой, кто брит, шли налегке, сгрузив поклажу, в том числе и брони, на нескольких вьючных лошадей, которых вели в поводу двое мужчин невоинственного вида. Рабы. Один из воинов, что нес на плече здоровенный боевой топор, неожиданно шагнул в сторону и заступил дорогу Рёреху. Серега напрягся, а варяг и бровью не повел. И даже не подумал придержать кобылку. Парень оглушительно свистнул, хузарская лошадка, испугавшись, едва не вскинулась на дыбы, но Рёрех осадил ее, прикрикнул…

– Хаг! – сердито рявкнул на свистуна другой воин.

Свистун захохотал, отпрыгнул в сторону. Тот, кто кричал, подскочил к нему, грубо схватил за руку и показал на Рёрехову деревяшку.

Свистун сразу перестал ржать, приложил кулак к груди и наклонил голову. Рёрех тоже чуть заметно кивнул. Духарев расслабился.

– Это кто? – спросил он, когда они разминулись.

– Нурманы, – буркнул Рёрех.

Глава четырнадцатаяЛошадь – друг человека

Своего жеребчика Серега назвал Пеплом. По масти. И ладили они просто прекрасно. Не без помощи варяга, разумеется. Держаться в седле Духарев научился довольно быстро. Даже и без стремян. Но оказалось, что для всадника умение не вывалиться из седла – необходимое, но не главное. Задачей номер один было поддержание четвероногого друга в рабочем состоянии. Для этого коня надо было регулярно кормить, поить, чистить, не перегружать сверх меры, а меру эту можно было определить только опытом. Конь мог заболеть, повредить ногу или спину, сожрать что-нибудь не то. Сообщить об этом хозяину животное, естественно, не могло и в этом было сродни автомобилю. Вот только заменить поврежденную деталь было невозможно. Да и жаль животину: ей же больно. Таковы были азы всадницкой науки. Кроме этого, воин, намеревавшийся биться в седле, должен был научиться с седла же рубить и колоть, отбиваться и уворачиваться, стрелять на скаку из лука (желательно попадая в цель), перепрыгивать через препятствия и не ломать при этом костей – ни своих, ни животного. Еще нужно было уметь пересекать водные преграды, мгновенно останавливаться (но так, чтобы лошади не было больно), мгновенно бросать коня вскачь, разворачиваться… Короче, много чего было нужно, чтобы в дороге или после окончания боя конь остался цел и не сменил хозяина. Все это требовало нешуточного упорства. Пепел оказался коньком понятливым… Если ему понятно объяснять. Варяг умел. И учил Серегу, попутно школя собственную кобылку. Очень скоро Серега понял, почему варяг взял себе эту лошадку, а ему отдал Пепла. Жеребец был значительно толковее и спокойнее. Уже через несколько недель он стал понимать и выполнять голосовые команды и никогда не устраивал сцен, вроде битья задом и попыток укусить хозяина. Кобылка же – пыталась. Но с варягом такие номера не проходили. Зато Пепел был добряк, что для начинающего всадника – плюс, а для боевого коня – минус. Однако к зиме, под мудрым руководством варяга, удалось внушить жеребцу кое-какие понятия о том, когда и кого можно и даже должно ошарашить копытом по макушке. Впрочем, если у Духарева и возникала мысль, что после приобретения лошадей занятия его сведутся к одной верховой езде, то он быстро убедился в ее ошибочности. Уроки, преподаваемые варягом, были интенсивны и разнообразны. И их в равной мере нельзя было назвать ни приятными, ни спокойными. Единственное исключение – строительство конюшни.

Глава пятнадцатая,в которой Серега Духарев заглядывает в омут и обнаруживает у себя дар ясновидения

– Пей! – Рёрех протянул Духареву деревянную фляжку.

Серега понюхал… М-да! Оставалось надеяться, что вкус лучше запаха. Духарев зажмурился и, стараясь не дышать, втянул содержимое фляжки. Вкус был не лучше. Хуже. Вяжущее, как неспелая хурма, и жгучее, как чилийский перец. Серегу аж передернуло.

– Это что, гнилой мухомор или настойка бледной поганки? – кривясь, сострил Духарев.

– Нет, – совершенно серьезно ответил варяг. – Это другие грибы. Не плевать! – рыкнул он грозно, увидев, что Серега собирается сплюнуть. – Давай полезай на ветку, сядь туда, в развилку, и смотри в воду.

– А чего там?

– Омут. Лезь!

Серега вспрыгнул на толстую ветку, пробежал по ней, наслаждаясь собственной ловкостью, до развилки, сел верхом.

– Не так! – рявкнул варяг. – Скрести ноги!

Духарев послушно поменял позу. Под ним была ровная черная вода с зелеными рисками ила.

– Просто сидеть и смотреть? – спросил Серега.

– Да. И думай о том, кто думает о тебе. Это все.

Не оборачиваясь, Духарев следил, как уходит варяг. Слушал, как мнет траву деревяшка, как поскрипывает кожа. По звуку он чувствовал расстояние и направление так хорошо, что мог бы навскидку, с разворота послать стрелу… От которой наставник, впрочем, увернулся бы.

Во рту и горле все онемело. Экую дрянь он выпил, честное слово!

Серега поглядел вниз. Черная, как смола, вода, гладкая. Без единой рябинки. Над ухом раздалось ликующее зудение комара. Скоро слетится целая орава. На прощальный осенний пир. Серега не обращал на комаров внимания. Его всерьез прикололо, что лесные звуки как будто стали намного отчетливей. Ну точно! Это началось, когда уходил Рёрех, только Духареву тогда это показалось естественным. Оказывается, не совсем. Раньше такого не было. Чтобы он различал каждый насекомий цвирк, шелест каждого куста… Нет, такого с ним точно не было. То ли он вдруг страшно окрутел, то ли дело в варяговом зелье. Последнее более вероятно.

«Кто же обо мне думает? – подумал Духарев. – Родители? (Надо же, вспомнил!) Нет, родители – это вряд ли. Папаша думает только о марках и конкурентах-филателистах, а мать шляется со своими онанистами-евангелистами и учит, как Бога любить. По-американски. Нет, хорошо, что Серега – поздний ребенок, и нет у него младших сестер-братьев, с такими-то родителями. Хотя, в сущности, их ли это вина? Не поперли бы папку с работы, и не превратилось бы хобби в призвание. И не дал бы он маме в это говно влезть…»

«Можно подумать, ты – замечательный сын…» – сказал он сам себе самокритично.

«Так кто же обо мне думает?» – вернул себя Духарев к теме занятия.

Тут же понял – кто. И попытался увидеть в черном зеркале. Сначала, конечно, не увидел ничего. А потом поверхность воды вроде как поплыла вверх («Или это я падаю?» – успел подумать Серега.), встала у ног, под самой развилкой, и он увидел. Четко. Как на экране монитора. Сразу обоих. Сладу и Мыша. В лавочке. Серега подумал, что надо бы удивиться, но почему-то не удивился. Только смотрел, как Мыш, сосредоточенно, высунув кончик языка, шьет что-то кожаное, а Слада перебирает крупу на струганом столе и, кажется, что-то напевает. Но звука не было. У Сладиных босых ног вертелся пятнистый щен размером с крупную крысу и примерно такого же вида и цвета.

«Надо же, – подумал Духарев. – Где они такого ублюдка нашли?»

У Сереги запершило в горле. То ли от нежности, то ли от дедова зелья. Захотелось сгрести обоих, расцеловать Сладу, потискать Мыша… Захотелось спрыгнуть с ветки… туда. Только Серега не мог. Ног не чувствовал. И еще вертелась где-то на задворках сознания мыслишка, что туда прыгать – нельзя.

Слада закончила с крупой, щенок напрудил на пол, и его выгнали.

«Слада, Сладушка!» – мысленно позвал Серега. Он ужасно захотел, чтобы она повернулась, захотел заглянуть ей в глаза… И она повернулась к нему. Или он сам как-то ухитрился… Ее нежное лицо вдруг стало совсем близко, черные загнутые ресницы почти касались Серегиных бровей, он видел каждый волосок…

Но Слада-то его не видела.

Внутри Духарева что-то оборвалось… И Мыш со Сладой пропали. Вместо них появился завернутый в меха мужик примерно Серегиных лет, который лежал на спине, на какой-то деревянной решетке. Кожа у лежащего была очень бледная – до подбородка. От подбородка до переносицы – загорелая до черноты, а выше – снова бледная. Этого человека Духарев точно видел в первый раз в жизни. Мгновением позже лежащего заслонила чья-то спина, а еще через секунду хозяин этой спины обернулся… и встретился взглядом с Духаревым. В какой-то миг Сереге показалось, что этот человек тоже его видит. Наверное, так и было, потому что тот мотнул головой, словно отгоняя наваждение…

Серегина голова моталась из стороны в сторону, потому что Рёрех методично лупил его по морде: слева, справа, слева, справа…

– Х-хорош… – выдавил Духарев, и поднятая для очередной оплеухи ладонь замерла.

Серега лежал на песочке, варяг стоял над ним на коленях, и физиономия у него была, мягко говоря, озабоченная. Это у Рёреха, который даже из трясины вытаскивал Серегу в последний момент и с ехидной усмешечкой.

– Ты чего? – удивленно спросил Духарев.

Но тревога уже сошла с лица варяга.

– Выкарабкался, значит, – проворчал он обычным голосом. – Сядь, чего разлегся!

Серега сел и сразу почувствовал, как накатила слабость. И голова заболела.

– Видишь как? – спросил Рёрех.

– Мутно, – ответил Серега.

– В глазах не двоится? Тени видишь?

– А чего бы мне их не видеть? – удивился Духарев.

– Где видишь?

– Да вот! – Серега, крайне удивленный, показал на собственную тень на песке.

– Я про другие тени спрашиваю! – рявкнул варяг. – Видишь – нет?

Серега потер лоб. Соображалось плохо – башка буквально раскалывалась.

– Нет, – проговорил он. – Других теней не вижу, только обыкновенные.

– Ага, – сказано было таким тоном, что не понять: хорошо или плохо то, что Духарев не видит этих самых «других теней».

– В седле усидишь? – спросил Рёрех.

– А может, я тут останусь? – пробормотал Духарев.

Мысль о том, как отзовется на тряску его несчастная голова, не принесла радости. Оно, конечно, воин должен стойко переносить боль, но совсем не обязательно при этом быть мазохистом.

Вместо ответа варяг взял Серегу за бородку, запрокинул ему голову, заглянул в зрачки.

– Нет, – отрезал он. – Здесь не останешься.

Ухватил Духарева ладонью за затылок и вдавил железный палец Сереге в лоб. Чуть повыше бровей. Боль, только что бывшая просто нестерпимой, превысила всякие пределы – Серега не удержался, застонал. Но вырваться и не пытался. И правильно. Достигнув максимума, боль внезапно исчезла. Совсем. Обратилась в звенящую пустоту.

– Как ты это сделал? – восхитился Духарев. – Научи!

Варяг отрицательно покачал головой.

– Вставай и пошли, – сказал он. – Не знаю, как ты, репка-сурепка, а я проголодался.

Глава шестнадцатаяТуманные тропы предназначения

Этот же эксперимент они повторили еще два раза. Недель через шесть, на том же самом месте, но уже ночью, безлунной и безветренной. Серега сидел и глядел, а Рёрех стоял над ним, держа в руке факел. А третий, последний раз – уже зимой и опять там же, над омутом, но на сей раз Духареву пришлось изрядно потрудиться, чтобы прорубить лед, и сидел он уже не на ветке, а на толстом войлоке.

Слады и Мыша он больше не видел. Один раз, совсем недолго, видел того незнакомого человека, уже не завернутого в меха, а нормально (по-местному) одетого, с заметным усилием ворочающего большое и, вероятно, тяжелое весло. Еще Серега видел какую-то молодую женщину, очень сердитую и тоже незнакомую. Прочие образы были совсем смутными, особенно – по третьему разу. Хотя именно к третьему «глядению» Рёрех поставил Сереге совершенно конкретную задачу. Думать, за каким таким хреном он, Духарев, явился сюда из мира духов или из какого там он мира явился…

Нельзя сказать, что Сереге ответ на этот вопрос был безразличен. Сам он уже раз триста задавал его себе. Особенно когда от перегрузки или еще по какой причине не мог сразу заснуть. Иногда Духареву представлялось некое инфернальное существо, выдергивающее его, Серегу, из катящейся по трассе машины и зашвыривающее в сей дивный мир. Дабы он, Духарев, изменил его к лучшему: наказывал зло, освобождал царевен и творил добрые дела. Правда, образы, возникавшие у Сереги в сознании, больше напоминали всякие фантастические фильмы, а могущественное существо подозрительно смахивало на дедушку варяга. Ах, мечты, мечты… Нельзя сказать, что неведение относительно своего «великого предназначения» очень огорчало Серегу. Где-то в глубине души Духарев был уверен, что рано или поздно все и так станет известно и торопить события – чревато. Потому что единственное действительно неоспоримое доказательство существования посмертного бытия человек может получить только в одном случае. Более того, всякий человек получит его наверняка. Когда помрет. Экспериментировать же в этой области Духареву как-то не хотелось.

Пожалуй, Рёреха вопрос о предназначении Духарева волновал значительно сильнее, чем самого Духарева. Потому что варягу страшно надоело жить в лесу и хранить священное место, как велел ему когда-то волох. Дедушка все еще лелеял надежду, что Духарев – тот самый кадр, которому можно будет передать бессрочную вахту. То, что Серега – крещеный и, следовательно, не очень-то близок по духу местным божествам, конечно, смущало. Но с другой стороны, Духарев проявлял недюжинные способности во всех науках, в коих натаскивал его варяг. А науки эти, издревле, от варяговых пращуров, да и не только варяговых, но и прочих славянских, что полян, что ильмян, – считались вотчинами исконных местных богов, в особенности же – воинственного и кровожадного Перуна. О Христе же варяг имел понятие самое поверхностное и считал его почему-то покровителем богатства. Логика его была проста. Кто поклоняется Перуну – тот здоров насчет подраться. А кто поклоняется Христу, у того карманы полны злата. Вот те же ромеи: грабят их, грабят, а богатства их все прибывают. Потому что христиане. Спорить с ним Духарев даже и не пытался. Ему ли, символ собственной веры помнившему через слово, наставлять закоренелого язычника. Пусть лучше язычник Серегу научит грибную шляпку копьем подхватывать. В галопе.

Язычник учил. Честно. А когда понял, что Духарев воинскую науку освоил вполне прилично, а можно ли его брать в ведуны – своими силами не выяснить, Рёрех решил прибегнуть к помощи специалистов. Но это случилось позже.

Глава семнадцатаяМедвежья охота

Мишку они выследили еще осенью, до снега. Выслеживали аккуратно. Не потому, что боялись. Не медведица с медвежатами, чай, а здоровенный лесной хозяин. Такой зря рисковать не станет, предпочтет убраться с человечьей дороги. Вот то-то и оно. Уйдет – и ищи его потом. А так – вот он. Хороший мишка. Жирный. Такой как осенью заляжет – так до самой весны проспит.

По указанию наставника Серега наблюдал за зверем очень внимательно. Как ест, как двигается, как купается. Днем наблюдал, а вечером слушал варяговы байки про варяжских воинов, что у могучего мишки воинскому делу учились. А иные даже сами медведем перекидывались при необходимости. Сила зверя, помноженная на человеческий ум и отвагу (сам-то мишка трусоват), вершили чудеса. Тем более что такого оборотня сталь не берет, а только особое, с наговором, оружие.

Серега в байки насчет оборотней не очень-то верил, тем более что Рёрех честно признался, что таких, перекидывающихся, сам он не видел, а только байки слыхал. А вот к «звериной» технике относился серьезно. Еще с «той», цивилизованной жизни. «Школа богомола», «Школа обезьяны»…

Один из варяговых горностаев взобрался на Серегино плечо. Только так их Духарев и различал: один признал нового человека, второй – нет.

Несмотря на немалый рост, Духарев предпочел бы «школу горностая» «школе медведя». Рядом со стремительным, обтекаемым, как пуля, зверьком Топтыгин выглядел неуклюжим увальнем.

Медведь перестал есть обычную пищу, зато жрал траву, какую-то глину… в общем, малосъедобные вещи. Постился по-своему, по-медвежьи.

– Скоро заляжет, – определил Рёрех. И точно. Мишка еще несколько дней пошатался по лесу, помечая территорию, а потом забрался в берлогу под вывороченной старой березой и больше не объявлялся.

– Всегда тут спит, – заметил варяг.

– Зачем тогда мы его пасли? – осведомился Серега, который предпочел бы не за мишкой ходить, а лишний раз с мечом или копьем поработать.

– Надо – вот и пасли, – отрезал варяг. – Больше сюда не ходи. Пускай спит до времени.

За мишкой пошли после третьего снега. Точнее сказать, после зарядившего на целую неделю снегопада. Пошли на лыжах, коротких и широких, подбитых снизу остистым мехом. На голове у Духарева красовался шлем, похожий на строительную каску: формой и натянутыми изнутри кожаными ремешками. Правда, в отличие от каски, шлем был довольно тяжелый, да еще «украшенный» прицепленной к краям кольчужной бармицей. На плечах у Сереги, под курткой из лосиной шкуры, наличествовал пластинчатый панцирь. Вообще-то его полагалось надеть не под, а поверх куртки, но он и так еле налез. Вооружен был Духарев крепкой рогатиной с упором и узким топором на длинной рукояти. Серега предпочел бы меч, но Рёрех велел взять топор. Что ж, ему виднее. Сам варяг ничего, кроме лука, не взял.

– Может, добуду кого, – заметил он. – А мишка твой. Сам и завалишь.

Если бы Серега не знал точно, где медвежья берлога, так и не нашел бы. «Вентиляционная» дырка в снегу оказалась прикрыта молоденькой елочкой. Заметить слабый парок, выходящий из отверстия, было практически невозможно.

– И что теперь? – спросил Духарев.

– Палку подлинней сруби да пошуруй внутри, – сказал Рёрех. – Вот он и вылезет.

Серега послушно вырубил шест, сунул его в сугроб и принялся шуровать.

Из берлоги раздалось недовольное ворчание. Серега выпустил шест и поспешно схватил воткнутую в снег рогатину.

– Еще шебурши! – недовольно буркнул стоящий поодаль Рёрех. – Это он во сне бурчит.

Серега снова взялся за палку.

Рычание стало громче…

– Счас полезет! – крикнул варяг.

Когда его наставник сказал «полезет», Серега именно так себе это и представил: из сугроба медленно вылезает недовольный мишка. Представление это было правильно только в одном. Мишка действительно оказался недоволен. А точнее сказать: очень недоволен! Просто в бешенстве. И то, что произошло в следующий миг, меньше всего соответствовало ленивому слову «полезет».

Сугроб внезапно взорвался. Как будто гранату внизу рванули. И в этом снежном гейзере как-то сразу материализовался стоящий на задних лапах здоровенный медведь.

Мгновение назад его и в помине не было – и вот он уже здесь и летит на Серегу, размахивая лапищами. А лапищи эти машут уже над Серегиной головой. Удивительно, что Духарев успел отбросить шест и схватить рогатину. Но он успел – и дальше, на рефлексе, всадил ее в мохнатую мишкину тушу…

Тр-ресь! – рогатина с хрустом переломилась, Серега полетел в сторону, а мишка пронесся мимо, с шумом упал на четыре лапы, развернулся со скоростью фигуриста, снова встал на задние лапы и, ревя, попер на глупого человечишку.

Серега, однако, успел вскочить на ноги и даже высвободить из петли топор.

Первый удар он нанес мишке прямо в морду… И мишка смахнул этот удар небрежным движением лапы, а второй лапой треснул Духарева по голове. Серега успел присесть, и медвежьи когти, лязгнув, вскользь проехались по шлему. Духарев отпрыгнул вбок, пропуская зверя мимо, и, широко размахнувшись, двумя руками всадил топор в бурую свалявшуюся шерсть медвежьей спины. Он услышал громкий хруст и тут же – рев такой силы, что захотелось присесть и заткнуть уши руками. Но он этого не сделал, а выпустил рукоять безнадежно застрявшего топора и шарахнулся в сторону. Медведь на мгновение потерял его из виду, и этого мгновения хватило, чтобы Серега успел вынуть из чехла нож.

А зверь уже снова шел на него, прорываясь сквозь мягкий белый снег, обильно пачкая его кровью, но не проявляя ровно никаких признаков слабости.

Духарев отступал, сжимая в руке нож, но сама мысль о том, что эдакую махину можно остановить двадцатисантиметровым ножиком, казалась столь же забавной, как попытка детской лопаткой остановить самосвал.

Внезапно, сквозь медвежий рев, до Серегиного слуха донесся громкий шлепок – и он увидел, как шкура на мишкиной груди лопнула и из длинного меха сам собой вылез красный цветок.

Медведь рыкнул как-то по-особому, удивленно, повалился на бок, и Духарев увидел варяга, сжимающего лук с наложенной стрелой.

Не опуская лука, Рёрех прохромал по окровавленной траншее в снегу – к медвежьей туше, остановился в трех шагах, оглядел ее и вернул стрелу в колчан.

– Готов, – удовлетворенно сообщил он. – Как он тебе, Сергей? Хорош?

– Нет слов, – подавляя дрожь, ответил Духарев.

Снял шлем и поглядел на оставшиеся на металле следы когтей.

– Сам цел? – спросил варяг.

– Вроде бы…

Удивительно, но царапины остались только на шлеме. Серегу зверь не задел ни разу.

– Тогда давай живо за лошадками, – распорядился Рёрех, вынимая из единственного сапога кривой нож. – А я пока мишкой займусь.

Глава восемнадцатаяСтрельба по живым мишеням

Неожиданно ударил мороз. Да такой, что у деревьев стволы трещали, градусов тридцать. Что особенно поразило Серегу, так это то, как быстро, едва ли не за одну ночь их лошадки от ушей до копыт обросли мохнатой шерстью. Люди на такое были не способны, поэтому время занятий на свежем воздухе пришлось ограничить, а тренировки с луком и вовсе отложить. Внутри священного дуба, на гранитном камне с естественным углублением посередине, теперь все время горел костерок, над которым, следуя указаниям варяга, Серега установил некое подобие шатра. Материалом для шатра послужила ткань, вымазанная глиной. Конус заканчивался толстой кишкой из той же ткани, выставленной в дупло на «втором этаже». Такая отопительная система, с точки зрения Духарева, была довольно-таки пожароопасна, и дыму от нее было изрядно, но грела нормально. К ночи камень прилично нагревался, а в углублении накапливался изрядный слой углей, на которых можно было и котелок вскипятить, и медвежатину поджарить. Как-то раз варяг развлек ученика фокусом: зачерпнул этих, еще красных углей голой рукой и с полминуты пересыпал с ладони на ладонь. Затем объяснил, как он это делает и что чувствует, а потом предложил Духареву сделать то же самое. Серега отказался. Он видел, что на руках Рёреха не осталось ожогов. Он понимал все объяснения. Теоретически. Практически же – опасался.

– Как же тебе тогда ноги сожгли? – поинтересовался Духарев.

Рёрех только головой покачал, словно удивляясь скудоумию своего ученика, который не видит разницы между дружеским хлопком и ударом секиры по хребтине.

Спали они наверху, где воздух был почище и угарный газ не скапливался.

Морозы стояли четыре дня, потом потеплело, и варяг повел Серегу на расстрел.

Натурально.

Поставил Духарева посреди заснеженной полянки в тридцати шагах от себя и принялся лупить стрелами. Хорошо хоть тупыми, без наконечников. Бил, конечно, не в полную силу, но даже сквозь куртку мало не казалось. Серега сначала пытался, аки японский ниндзя, эти стрелы ловить. Но стрелы не копья. Проворный варяг ухитрялся выпускать их пачками, штуки по три в секунду, и поймать Серега успевал от силы одну. Остальные, будь на них жала и бей варяг в полную силу, продырявили бы Духарева, как шампур – цыпленка. Так что хватать стрелы ручками Серега бросил, а просто отмахивался рукавицами, как медведь – от пчел. Так и развлекались. А когда колчан варяга пустел, расстреливаемый получал передышку, то есть бегал туда-сюда, собирая стрелы. Как только у Сереги наметился прогресс, Рёрех тут же усложнил задачу. Обмотал концы стрел меховыми обрезками и стал бить в полную силу. Вот тут Сереге жить стало непросто. Теперь он уже не столько отбивал, сколько уворачивался. Но одна из трех стрел непременно ставила Духареву новый синяк. Садист-наставник был доволен. И после обеда, в виде поощрения, разрешил Сереге использовать меч. Вот это было совсем другое дело! Полчаса – и весь учебный арсенал варяга был приведен в негодность. Для последнего испытания варяг не пожалел двух настоящих, боевых стрел. И наконечники не защитил. Серега отбил обе!

Рёрех был очень доволен. Духарев был доволен еще больше. Он чувствовал, что его тело превратилось в послушный и эффективный механизм, наделенный к тому же самостоятельной волей. Нет, слово «механизм» здесь было не совсем уместно. Скорее, тело стало подобно обученному коню, которому нужно только скомандовать «вперед» и слегка хлопнуть пятками. А уж конь сам разберется, с какой ноги шагнуть и куда ее поставить.

На следующий день Серега с Рёрехом играли в прятки. То есть варяг прятался, а Серега должен был его выследить, обнаружить и не дать себя застрелить. Казалось бы, элементарная задача, учитывая выпавший снежок и неполное количество ног у прячущегося. Но из дюжины попыток Духарев сумел благополучно закончить только две. И то потому, что успевал отреагировать на скрип тетивы и нырнуть в сугроб.

Глава девятнадцатаяВ пути

В день, когда Серега и Рёрех отправились на капище, тоже снегу навалило – по грудь. Но день выбрал варяг, руководствуясь собственными соображениями.

– Погода устоится. К празднику поспеем.

О каком празднике шла речь, уточнять не стал. А уж насчет погоды он никогда не ошибался. В синоптиках ему бы цены не было.

Лошадки фыркали паром. Нелегко им идти по глубокому и рыхлому снегу. На лыжах Серега за день прошел бы столько, сколько они отмерили за три. Один прошел бы, без Рёреха. Но без Рёреха волохи, может, и разговаривать с Духаревым не станут. Да и хрен бы Серега по собственной инициативе поперся за сто верст к этим колдунам. Не доверял им Серега. Очень хорошо помнил, как в Скольдовом кремле такой вот сивобородый придурок с оленьими рогами на башке орал, стуча по полу палкой:

«В огонь кощуна!»

Духарева то есть.

Но в Серегину башку, еще в соплячьи годы, было прочно вбито:

Пункт первый. «Сэнсэй всегда прав».

Пункт второй. «Сэнсэй никогда не ошибается».

Пункт третий. «Если сэнсэй ошибается, смотри пункт первый».

Кто научил Серегу мечом орудовать? Рёрех.

Выходит, кто такой Рёрех? Сэнсэй.

Сказал Рёрех: идем к волохам? Сказал.

Не согласен? Смотри пункт первый.

Пепел шел первым, прокладывая путь. Время от времени Духарев давал ему передышку: вставал на лыжи и бежал впереди. Заодно к следам приглядывался. Следов было много; больше всего птичьих и заячьих. Попадались, впрочем, и лисьи. И волчьи. Может, кто-то из тех волков отметился, что уже вторые сутки за ними тащатся. Наглые зверюги до невозможности. Вчера, когда поднимались на холм, Серега их видел. И даже хотел стрелой угостить, чтоб не наглели. Варяг не позволил. И в результате эти твари всю ночь вертелись поблизости и лошадей нервировали. А с рассветом пропали.

– Лось! – внезапно произнес Рёрех, останавливая кобылку.

Глубокий след шел поперек их пути.

Пепел тоже остановился. Духарев соскочил в сугроб.

Варяг с седла рассматривал след, потом снял с головы шапку, почесал затылок и изрек:

– Сергей, сбегай возьми его.

Вот те раз – тещины блинки! Сэнсэй сказал! Иди и возьми. Не с полки пирожок, а животину под тонну весом. Которая мало того, что прет по снегу, как «Буран», так еще копытом волчью башку с удара проламывает.

– У нас же есть мясо, дед! – запротестовал Духарев.

– У нас, может, и есть, да до капища уже близко, и негоже к волохам без подарка идти, – наставительно изрек варяг.

– Да я за ним неделю гнаться буду, – тоскливо, понимая, что уже не отвертеться, проговорил Серега. – И то не факт, что догоню. А догоню, как я буду такую тушу тащить? На горбу.

– На волокушке, – спокойно ответил Рёрех. – Не шуми. Ты его быстро возьмешь, он молодой и устал.

– Откуда ты знаешь?

– На след погляди.

Серега поглядел. Ну ямы и ямы.

– След малый, и вишь, как копыто ставит, – Рёрех, наклонившись с седла, показал острием рогатины. – Вишь?

Серега смотрел. Но не видел. Наука чтения следов давалась ему не в пример труднее, чем фехтовальная техника.

– Ладно, – буркнул он и принялся отвязывать лыжи.

Верхами по снегу за лосем гоняться бессмысленно.

Экипировавшись, Духарев закинул повод на дедово седло.

– Бей охотницким срезом, – наставительно произнес варяг. – В шею бей. Жилу порвешь – не уйдет. – Как будто Духарев раньше лосей не бил.

– Понял, не дурак, – проворчал Серега, толкнулся и побежал, легко подминая снег.

Одна приятная новость: до места базирования волохов уже недалеко. Хотя, если вдуматься, куда спешить? Здоровая и интересная жизнь, нормальные мужские развлечения. Что бы он сейчас в Питере делал? Гонял в чужой тачке по слякоти, считал бабки, шмыгал носом, перемогая очередной вирус… Ну, еще сидел бы с корешами в кафе и водку кушал. Да предложи он Димке или Вовану с луком на лося поохотиться, они от восторга икру черную метать начнут. Нет, нечего Духареву на судьбу пенять! Вот только без девочек скучновато. Еще месяц-другой – и Серега дедову горностаиху трахнет, честное слово!

Глава двадцатаяЛось

Сэнсэй, как всегда, оказался прав. И часа не прошло, как Духарев углядел между стволами темно-серый бок.

Серега воткнул в землю рогатину, очень осторожно стянул налуч. Тетиву он поставил загодя. Откинув крышечку с колчана, Духарев по перу определил ту стрелу, которая с широким наконечником без зазубрин: охотничий срез. Вытянул, наложил. Ветерок холодил Сереге в правую щеку, поэтому он принял влево, тихонько, по дуге, заходя с подветренной стороны.

Лось, точно, оказался небольшой, безрогий. Рылся в снегу, выщипывал из-под сугроба свой лосиный хавчик.

Серега подобрался к нему шагов на тридцать, пристроился за деревом, выпрямился…

Над головой заорала сорока.

«Ах ты падла!» – подумал Духарев.

Лосек вскинул горбоносую морду, понюхал, ушами пошевелил, поглядел в Серегину сторону… Серега приник к стволу…

Не углядел его зверюга, снова уткнулся в снег. Духарев медленно натянул тетиву…

Щелчок! Тетива мощно хлестнула по рукавице и загудела. Лось подпрыгнул… И чуточку припоздал. Стрела успела раньше. Вошла на ладонь ниже того места, куда целил Духарев, но вошла вроде хорошо. В горло.

Лось захрапел и большими прыжками кинулся прочь. Серега – за ним. Лосиная кровь ярко выделялась на снегу, так что даже такому хреновому следопыту, как Духарев, потерять след было мудрено.

Метров через пятьсот Серега увидел свою стрелу. Может, сама выпала, может, сохатый копытом сковырнул. Стрела была попорчена, но наконечник, весь в алой крови, целый. Духарев стрелу подобрал.

Между тем прыжки зверя становились короче, а крови, до земли проплавлявшей снег, – больше.

И пятнадцати минут не прошло, как Серега снова увидел зверя.

Лось лежал на снегу, голову еще держал, но она упорно клонилась книзу. Вокруг лежки все алело от крови.

Серега, не сбавляя шага, двинулся к зверю. Лось вскинул голову… и вскочил!

За те пару секунд, когда разъяренный сохатый летел на него, Духарев успел остро пожалеть о том, что оставил рогатину. А меч свой, в ножнах, к седлу притороченный, он вообще как наяву увидел. Громадная зверюга неслась на Серегу с каким-то утробным ревом… Духарев отпрыгнул (на лыжах!) в сторону, шарахнулся за дерево. Лось живым снарядом пронесся мимо… и уткнулся оскаленной мордой в сугроб.

Когда Серега, очень осторожно, подошел к нему, лось был еще жив. Но глаз его уже подернулся смертной мутью.

– Извини, бродяга, – сказал Духарев, ощущая смутную вину. – Так надо.

Чиркнул ножом по мохнатому горлу. Свистящий звук, лось дернулся и затих. Теперь он не выглядел огромным.

Серега вынул топорик, поискал взглядом что-нибудь хвойное, не нашел. Пришлось вязать волокушу из голых веток. Взгромоздив на нее тушу, Серега впрягся и пустился в обратный путь по собственной лыжне. По дороге подобрал рогатину.

Уже начало темнеть, когда навстречу ему выехал Рёрех.

Заночевали, где встретились.

Серега свалил два сухих дерева, варяг ловко расщепил их клиньями, уложил углом, комлями в костер. Лошадей привязали внутри, насыпали в мешки зерна. Сами поужинали лосиным языком и печенкой. Печенку, по требованию Рёреха, съели сырой.

Взошла луна. С луной опять пришли волки. На запах крови. Серые, поджарые, тонконогие, с виду совсем не страшные, но в действительности куда более опасные, чем какой-нибудь огромный домашний ньюф. Лошади забеспокоились, но привязаны они были качественно. Рёрех прикрикнул на них строго. Волки крутились совсем близко, нагло глядели на огонь. Огня они не боялись, боялись людей. Серега вытянул из налуча лук, но только наложил стрелу, как самый наглый зверь, усевшийся буквально в двадцати шагах, тут же вскочил и серой тенью метнулся прочь.

– Пустое, – проворчал старый вояка. – Они не полезут. Вишь, брюхи набиты.

С точки зрения Сереги, «брюхи» у волков были довольно тощие, но деду виднее.

Рёрех сгреб костровые угли в сторону. Кинул на теплое место старую медвежью шкуру.

– Давай спать, – распорядился он. – Если что – лошади разбудят.

Сереге сначала было стремно спать, когда совсем рядом тусуется волчья стая, но усталость взяла свое: уснул. Проснулся от холода – огонь уполз дальше по сухим стволам. Волки ушли. Духарев встал, еще раз сгреб уже почти остывшие угли, перетащил шкуру вместе с дедом, улегся рядом и спал до самого света.

Утром, позавтракав, смастерили из пары запасных лыж сани, привязали к ним лосиную тушу. Тащить ее пришлось Пеплу. Сам Духарев, чтобы облегчить коню жизнь, пошел рядом. Так было даже приятнее, чем стирать ляжки в седле.

«Надо бы у дедушки стремена попросить», – в который раз подумал Духарев.

Себе. Варягу стремена были без надобности. Он и с искалеченной ногой сжимал конские бока будто клещами. Серега так не мог. Старый вояка рассказывал: когда он еще маленьким был, отец давал ему круглую чурку, которую надо было держать между коленями. Сначала деревяшку, потом камень. После такой тренировки можно было без всяких стремян и конем управлять, и стрелять из лука на всем скаку. Правда, драться на мечах соплеменники Рёреха, он сам это признавал, предпочитали, стоя на собственных ногах.

Глава двадцать перваяВолохова обитель

К Волохову капищу добрались к полудню следующего дня.

На заросшем лесом холме стоял кругом невысокий тын. На тыне, желтыми «украшениями» – черепа. Медвежьи, волчьи, человечьи, «демократично», вперемежку.

Старый вояка сполз с седла, толкнулся в ворота.

Ответом ему было злобное рычание. Не собачье, медвежье.

– Эгей! – гаркнул варяг. – Гостей привечать будем или как?

Мишка за тыном заревел еще свирепее.

– Не слышат, – заметил Духарев.

Он с большим интересом наблюдал, как исполненный сознания собственной важности варяг выйдет из ситуации.

Варяг из ситуации вышел достойно. Вскарабкался обратно в седло, откашлялся, приставил ладони к губам… и испустил леденящий душу вой такой силы, что конь под Духаревым шарахнулся, а варягова лошадка аж присела от ужаса.

На медведя по ту сторону забора могучий звук тоже, вероятно, произвел впечатление. Потому что рычать мишка больше не осмеливался.

Варяг глотнул из фляжки – промочил горло.

Ворота с натужным скрипом приоткрылись. За воротами обнаружился придурковатого вида парень, босой, в ветхой дерюжке, и скрюченная бабка с клюкой, плотно упакованная в меха.

Въехали. Парень запер ворота. Вокруг всадников завертелись кудлатые крупные псы. Собственно, их больше занимали не всадники, а лосиная туша. Варяг наехал на них. Один из обиженных его грубостью псов попытался цапнуть варягову кобылку, но схлопотал от ее наездника древком по морде и с визгом удрал. Остальных разогнала бабка, орудующая своей палкой с нестарческой лихостью.

– Никак сам Рёрех-ведун пожаловал! – проскрипела она.

Из огромной конуры выглянул мишка. Закосолапил к ним, гремя цепью. Серега взялся было за рогатину, но прикинул, что длины цепи до них не хватит, и успокоился.

– Где все? – спросил варяг, спешиваясь.

Духарев последовал его примеру.

– Дык праздник! – удивилась бабка. – Где народ – там и волохи. На требище. Здеся токо я, старая, да вон дурень. А это кто с тобой?

– Ученик.

– Ой как! И никак из кривичей? – Бабка прищурилась… И вдруг свирепо замахнулась клюкой: – Сгинь! Сгинь! Кыш отселя, злая сила!

Серега еле успел увернуться – едва палкой по голове не схлопотал.

– Взбесилась, ведьма старая? – поинтересовался он.

– Хорошо ты, Шорка, гостей привечаешь! – захохотал варяг.

– От таких гостей мясо слезет с костей! – сварливо проскрипела старуха, описывая клюкой замысловатые кривые. Пальцы ее свободной руки при этом сплетались и расплетались, образуя хитрые фигуры.

Справа от них мишка мощно скреб землю. Видно, рассчитывал подтянуть ее к себе вместе с лосиной тушей.

Старуха вдруг села на снег и часто задышала.

– Че, не выходит? – ехидно поинтересовался варяг. – Ты, старая, лучше подумай малость: стану ль я с кромешником по лесу раскатывать?

– Дык видно ж! – обиженно заявила старуха и надсадно раскашлялась.

– Да что тебе видно, осине корявой! – в сердцах буркнул Рёрех. – Давай в дом веди да кашей корми. А дурню своему вели баню растопить, понятно?

– Чего ж непонятного. – Бабка, кряхтя, поднялась со снега, отряхнулась. – Обычай знаю. Токо ежели ты кромешника привел, Медогар тя в барсука обернет. Не, не в барсука, в росомаху. Она к твоей природе ближе будет! – Старуха хихикнула и заковыляла в дом. А Рёрех с Серегой двинулись к конюшне. Судя по тому, как хорошо варяг ориентировался на здешнем подворье, был он тут далеко не впервые.

Глава двадцать втораяБанька

Рёрех и Духарев валялись на деревянных лавках, завернувшись в льняные простыни, поочередно черпали ковшом из кадушки холодный ядреный квас (Серега предпочел бы пиво, но и квасок был хорош) и вели неспешные речи на банные темы. Начали с веничков (Рёрех отдавал предпочтение можжевеловым и дубовым), а затем как-то незаметно перешли на сакральное. До сих пор Серега считал, что хорошенько попариться полезно для здоровья и приятно для организма, ну и, разумеется, пивка попить в хорошей компании, поболтать о том о сем… И тут Духарев с крайним удивлением узнал, что варяг придает простому «помыться-попариться» ну просто мистическое значение, а парную рассматривает едва ли не как вход в преисподнюю. И каждому элементарному действию, вроде «поддать парку», придается некий особенный символический смысл. Вот бы удивились Серегины питерские кореша!

Варяг поучал, Серега слушал вполуха, расслаблялся и думал о том, что не худо бы пожрать, но вставать лениво. Рёрех отпарил его очень качественно. Ежели человек может в две руки мечами махать, так неужто с вениками не управится? Но Духарев тоже в грязь лицом не ударил и так прошелся по дубленой варяговой шкуре, что у того даже многочисленные шрамы побагровели.

– …Не слушаешь! – констатировал Рёрех, с презрением глядя на ученика. – А зря. Только и будет в тебе умения, что железом рубить да весло ворочать. Никогда те с таким понятием своим хирдом не водить!

Варяг уселся, взял свой протез, собираясь приспособить на место.

– Чем водить? – удивился Духарев.

– Хирдом, дурная голова. Так нурманы ватажку воинскую называют.

– Так я ж не нурман, – резонно заметил Духарев.

Тук! – деревянное основание протеза больно хлопнуло Серегу по макушке.

Духарев подскочил, потирая ушибленное место, с опаской поглядел на наставника.

Варяг ухмыльнулся.

– Однако, кость, – заметил он. – Я думал: деревяха.

– Шутки у тебя… – пробормотал Духарев и потянулся за одеждой. – Кормить нас будут?

– А ты понюхай, – предложил варяг.

Серега понюхал, но нос его не уловил ничего съестного.

– Горе с тобой, – сказал варяг. – Мясом жареным пахнет. Не иначе лосенка твоего пекут.

– Тогда хорошо, – кивнул Серега и нацепил цепочку с крестиком.

– Ты б его лучше спрятал, – посоветовал варяг. – Мне-то без разницы, но многие тут вас, христиан, не любят.

– Да? – переспросил Духарев. – Ну так это их трудности.

– А если сам Волох обидится?

Серега поглядел на варяга: серьезно говорит или так, испытывает?

Изуродованное лицо старика было непроницаемо.

– Ну, не знаю, – Духарев пожал плечами. – Если я крест сниму, я ж христианином быть не перестану. Неужели твой Волох без крестика во мне христианина не признает? А уж с людьми я как-нибудь разберусь. Твоими науками.

– Даже не вздумай! – строго сказал варяг. – Только попробуй здесь кровь пролить, дурень тупоголовый!

– А что будет?

– Смерть тебе будет! – отрезал Рёрех. – Волох только одну кровавую жертву принять может, а за иное – по башке да под лед.

– Ага… Понял, – пробормотал Серега. А через некоторое время спросил: – Рёрех, а о какой кровавой жертве ты говорил?

Варяг ухмыльнулся:

– Придет время – узнаешь. Если повезет.

Глава двадцать третьяКарнавал по-волоховски

Они вернулись, когда белое зимнее солнышко прошло три четверти своего дневного пути. Ввалились во двор шумной толпой, с воплями, ревом, улюлюканьем. Их было так много, что на подворье сразу стало тесно, а перепуганный мишка смылся в свою здоровенную будку и выглядывал оттуда с большой опаской. Гремели барабаны, трещали трещотки, гудели, свистели и мычали дудки, бренчали и звякали бубны, успешно соперничая с зычными глотками.

Признаться, Духарев, вышедший во двор вместе с наставником, даже слегка обалдел, увидев эдакое нашествие невиданных зверей. Он на какое-то время решил, что это нахлынула армия лесной нечисти: всяких там леших и кикимор, о которых так занимательно рассказывал Рёрех. И только приглядевшись, убедился, что это не лешие, не гориллы и даже не медведи, а просто толпа людей, обряженных в меха и шкуры, навесивших на себя всякие финтифлюшки и размахивающих совершенно уж невообразимыми предметами. Например, один здоровенный мужик в оленьей шкуре был счастливым обладателем загнутого мамонтового бивня килограммов на сорок, не меньше. Мужик приплясывал и вертелся. Выставляя бивень перед собой, мужик активно изображал из себя секс-символ.

«Если он уронит его на ногу, экстаз ему обеспечен!» – подумал Духарев. И тут его внимание переключилось на более интересные персонажи. Например, на нечто очень и очень аппетитное, с круглой розовой попкой и другими интересными детальками, не менее увлекательными. Это «нечто» вертелось и подпрыгивало перед самым крыльцом с такой быстротой, что меховая одежка разлеталась в стороны. Время от времени нечто приостанавливалось в очень пикантной позе, в которой под меховым прикрытием оказывалось то, что обычно доступно взгляду, а то, что, как правило, спрятано от посторонних глаз, наоборот, щедро подставлялось нежарким солнечным лучам и куда более горячему и пылкому взору Сереги Духарева. Истосковавшийся организм Сереги немедленно отреагировал, причем не ограничился слюноотделением и повлажневшими ладошками.

– Иди, попляши, попляши! – гаркнул варяг, сопроводив слова энергичным толчком в спину, от которого Духарев слетел с крыльца, воткнулся во что-то меховое, обхватил это что-то и убедился, что под мехом спряталась парочка гладеньких и теплых зверьков…

– И-и-и-и! – ликующе взвизгнула их счастливая обладательница, длинные светлые волосы которой смешались с кудлатым париком из конского волоса, взвизгнула, уткнулась головой в утоптанный снег и дернула Духарева за то, что Серега абы кому дергать не позволял. От неожиданности Духарев выпустил блондиночку, та перекувыркнулась через голову – мелькнули голые ляжки и то, что между ними, – и, еще раз взвизгнув, смешалась с прочими танцорами. Серега слегка опешил, но толпа уже захлестнула его, завертела. Кто-то сунул Духареву в руку желтый бычий рог, кто-то нахлобучил на макушку нечто вроде огромного вороньего гнезда. Все вокруг бренчало и трещало, выло и визжало.

«Ах ты мать твою! – подумал Духарев. – Гулять так гулять!» Испустил могучий клик «боевого динозавра» и завертелся, запрыгал еще шибче прочих, поскольку был сыт, свеж и силен.

Эт-то было кла-ассно! Супер! Улет!

Серега был весел и пьян в дугу, хотя даже кружки пива не выпил. Он неистовствовал, как нажравшийся «эксти» дискофил. Но он был круче! Он был такой крутой, что земля под ногами была, как батут, а руки – как лопасти турбины. Бычий рог он где-то потерял – ну и хрен с ним. Серега хватал тех, кто подворачивался под руку, и швырял вверх. Некоторых потом ловил, некоторых ловить забывал, но они все равно падали на мягкую кучу-малу, которая образовалась вокруг. А потом в эту кучу затянули и Серегу, и как-то так вышло, что уже через секунду Духарев оказался без штанов и прочего и ворочался, голый, на жестком меху, пока не подмял под себя какую-то ведьмочку с размалеванной черным и красным мордочкой… А затем ведьмочка красно-черная куда-то сгинула, и Серега окунулся в прелести рыженькой, как лисенок…

– Значит, это твой ученик. – Медогар, больший волох, здоровенный, почти Серегиного роста, с бородищей, заплетенной в косы, и такими блестящими живыми глазами, что впору шестнадцатилетней девчонке, а не седеющему мужичине.

– Мой, – кивнул Рёрех.

– Хорош, – отметил волох и подмигнул Духареву. – Слыхал я, Шорка тя палкой со двора гнала?

Серега оглянулся на варяга. Рёрех только ухмыльнулся.

– Было дело, – признал Духарев.

– За что – знаешь?

Серега пожал плечами.

– Может, головкой слабая? – предположил он.

– Ишь каков! – сказал не то с одобрением, не то с осуждением Медогар, обернувшись к Рёреху. – Что ты хочешь для него, ведун?

– Хочу знать, – строго произнес варяг.

– Ты – ведун, – заметил волох.

– Я не вижу, – с ощутимым недовольством сказал Рёрех.

– Что дашь?

– А чего тебе надо?

Медогар усмехнулся и снова подмигнул Духареву.

– Моему твой ученик люб, – сказал волох. – Не полон он здесь. Как ты. А жизни в нем – поболе, чем у тебя.

– Я старый, – бесстрастно произнес Рёрех.

– Поболе, чем у молодых, хоть и не наш он, – заметил Медогар. – Равных ему я днесь не видал. Что скажешь?

– Я вижу, – с упором ответил Рёрех. – Что ты хочешь?

– Крови его хочу.

«Ну вот, приехали!» – забеспокоился Духарев.

– Мало тебе той крови? – Варяг усмехнулся.

Он и не думал протестовать: похоже, вампирьи устремления волоха не вызвали у Рёреха протеста.

– Чистой крови хочу! – заявил волох. – Дашь – попрошу моего приподнять завесу. Не дашь… – Волох нахмурился.

– Что тогда? – с ухмылкой осведомился варяг. Грозный взгляд волоха его нисколько не испугал.

– Тогда будете гостями у нас три дня. А потом идите своей дорогой. Вражды между нами нет.

– Добро, – кивнул Рёрех. – Будет тебе чистая кровь. Он у меня парень крепкий.

Глава двадцать четвертаяЖертвоприношение

Все попытки Духарева вызнать что-то о предстоящей процедуре разбивались о глухую стену молчания. Варяг, услышав вопрос, демонстративно отворачивался. У Сереги даже появилась мысль: свалить, пока еще не поздно. Но он не очень-то представлял, как это сделать. Оружия у него не было. Гостеприимный дом, где их с Рёрехом разместили, представлял из себя один большой сарай со столами, лавками, тремя печами и целой прорвой всякого народу. Рёрех был единственным варягом в этом разномастном сборище. Но воины тут были, хоть и не варяги, и без оружия, но вполне узнаваемые. Если бы Серега твердо решил удрать, может, ему это и удалось бы. Но он, как учили, сначала прикидывал и присматривался: не бежать же в одной рубашке да на своих двоих. Эдак, по зимнему времени, и лыжи отбросить можно. В общем, пока Духарев прикидывал, да приглядывался, да, совершенно уж ни к чему, пытался угадать, с кем из этих веселых девчонок да бабенок он успел перепихнуться на шкурах под зимним солнышком, время ушло. В гостевом доме появились три внушительных волоха в волчьих шкурах и решительно двинулись сквозь толчею к Сереге Духареву.

– Пошли, – скомандовал тот, что постарше, с бородой и волосами чистейшего белого цвета.

– Иди, – сказал Рёрех.

И Серега пошел.

Повели его в баню.

– Да я мытый! – попытался протестовать Духарев, но протест был отклонен. Единственное, что смог сделать Серега, это стянуть с шеи крестик и спрятать его в кармашек сапога. На всякий случай.

После бани Духареву был устроен медицинский осмотр. В медкомиссию вошли три волоха и бабка Шорка. Обследовали его тщательно: обстукали, общупали, даже обнюхали, убедились, что ни паршой, ни геморроем Духарев не страдает, дотошно изучили каждый шрам и потертость… Особое недовольство вызвало состояние Серегиных зубов. А ведь он, наивный, считал, что зубы у него отличные. Всего полдюжины пломб.

В общем, складывалось такое ощущение, что его собираются в космос отправить, а не кровь пустить. Хотя, может, Медогар велел подчиненным удостовериться, что Серегина кровь действительно чистая.

Последней в дело вступила Шорка. Попрыгала около голого Духарева эдаким колченогим гномом, пощипала что-то из воздуха вокруг Сереги и под конец изловчилась и тюкнула его палкой по затылку. Духарев с огромным удовольствием отобрал бы у нее палку и поломал об колено. Лучше – об бабкино. Но не посмел. Уж с больно важным видом наблюдали волохи за Шоркиными манипуляциями: кивали, обменивались непонятными замечаниями. Один к одному: комиссия патологоанатомов, наблюдающая за проводящим вскрытие коллегой.

Когда Серегу в чем мать родила вывели во двор, там уже начало темнеть. У крыльца стояли крытые сани с упряжкой… из двух лосей. Серегу сунули внутрь, дали заячье одеяло, чтоб не замерз, зашнуровали вход – и тронулись.

Окна в повозке отсутствовали, но, судя по звукам, эскорт у Духарева был не маленький.

Ехали долго, Серега даже вздремнуть успел.

Возок остановился, заднюю стенку расшнуровали, и Серега вылез на свет. Вернее, во тьму, потому что была ночь.

Вокруг было много людей и почти столько же факелов. У трех опекающих Духарева волохов факелов не было.

Сереге жестами показали, куда идти, и он пошел, очень надеясь, что идти недалеко. К долгим переходам босиком по снегу Духарев был не приучен.

Серегины надежды отчасти оправдались. Пару минут они карабкались на поросшую соснами горку, а потом остановились… У входа в пещеру.

«Так, – подумал изрядно подмерзший Духарев. – Сначала в „моржи“, потом в спелеологи».

– Да иду я! – недовольно сказал Серега подтолкнувшему его в спину волоху.

Тот скроил недовольную рожу и приложил палец к губам. Дескать, подопытному говорить не положено.

Под землей было теплей, но не настолько, чтобы удалось согреться. Большая часть эскорта осталась снаружи, но когда Серега, спускавшийся вслед за двумя волохами по узкому коридору, оглянулся, то увидел позади длинную цепочку огней – и получил палкой по шее: не оборачивайся.

Целью путешествия оказалась низкая пещера с озерцом в центре. В пещере пованивало. Вроде бы тухлыми яйцами. Сереге дали понять, что ему следует влезть в озерцо.

«Накаркал! – подумал Духарев. – Посвящение в „моржи-спелеологи“».

Его ждал приятный сюрприз. Вода оказалась горячей. Градусов сорок пять. Воняло, кстати, именно от воды.

Сопровождающие выстроились вокруг и по знаку волоха, который «пас» Духарева, занялись вокальными вариациями на звериную тему: завыли, заревели, загоготали… В общем, как Серегины питерские кореша после пятичасовой пьянки: громко, заунывно, слов не понять… Зато дружно!

Выпить дали только Духареву. Волох-опекун время от времени совал Сереге в рот горлышко кожаного бурдюка. Внутри бурдюка был нелюбимый Духаревым мед, так густо насыщенный травами, что горечь полностью забила сладость.

Бурдюк был здоровый, литров на пять, и когда Серегу наконец извлекли из «ванны», от этих пяти литров не осталось и половины, а подземный мир вокруг Сереги кружился и качался, как после полутора бутылок водки.

«И с чего это я так окосел?» – подумал Серега.

Но настроение было оптимистичное.

Два волоха взяли Духарева под белы руки и повели дальше. В следующую пещеру, пошире и повыше первой.

Главным украшением этого помещения был здоровенный идол ржаво-красного цвета. Идол изображал сидящего дядьку, наклонившегося вперед, упиравшегося ладонями в колени растопыренных ног. Рожа у дядьки была грубая и малопривлекательная, бородища струилась по груди и животу до самых первичных половых признаков, которые резчик изобразил с куда большим тщанием, чем идолову физиономию.

– А! – сказал идолу веселый Духарев. – Здорово, дед! Ты кто такой? – И с пьяной фамильярностью полез похлопать деревянного дядьку по мужским достоинствам.

– Не смей! – Резной посох уперся в живот, и Серега увидел Медогара.

– И ты тут? – удивился Духарев. – А ты что здесь делаешь?

Серегу подхватили и оттянули назад. Он не возражал.

– Нормально, пацаны, – пробормотал он. – Я вас всех люблю…

Четверо волохов принесли откуда-то квадратный помост и разместили меж пяток идола. Помост представлял из себя дощатую платформу, закрепленную на четырех столбиках. Поверх платформы был расстелен белый войлок, а на войлоке… привязанная за руки и за ноги, лежала на спине маленькая девчушка лет одиннадцати.

Серега с полминуты глазел на нее, изо всех сил пытаясь сосредоточиться, потом повернулся к Медогару.

– Слушай, – сказал он. – Ее-то зачем принесли? Ты вроде мне кровь пускать собрался, я так понял?

Медогар покачал головой:

– Она – твоя, человек с половиной души. Она дана тебе, чтобы ты взял ее и смешал свое семя с ее чистой кровью.

До Сереги дошло не сразу. Но когда дошло, половина хмеля тут же выветрилась из башки.

– Ты что, дед, охренел? – спросил он. – Ей же еще года три минимум в куклы играть.

– Она готова, – не пытаясь скрыть нетерпения, произнес Медогар. – Приступай!

– Да пошел ты в жопу, козел бородатый! – разъярился Духарев. – Я не садист, понял! И детей не поганю! Понял, козлина?

Наверное, главный волох не ожидал от Сереги такого фортеля, потому что он был настолько обескуражен, что на несколько секунд утратил дар речи.

Но его подчиненные действовали решительнее. На горло Сереге накинули удавку, рванули в разные стороны…

– Нет! – взревел Медогар. – НЕ СМЕТЬ! ОТПУСТИТЬ ЕГО!

Ремни ослабели, и Духарев сорвал с шеи петлю.

Он оглянулся, прикидывая, как половчее выхватить у кого-нибудь посох…

Медогар шагнул вперед и положил ладонь на грудь Духарева.

– Я понял тебя, – произнес он без гнева. – Твои помыслы достойны уважения, но ты ошибаешься. Это чистое дитя богов уже уронило первую кровь. Поверь, она жаждет близости с тобой! Это – честь для вас обоих! Присмотрись к ней… – Он взял Серегу за локоть и подвел к помосту.

Наверное, волох был прав: малышка созрела для взрослых игр. Наверное, она была симпатичная: беленькая, кожа гладкая, животик…

Наверное, зря он возмутился. У них свои обычаи, и это все-таки лучше, чем перерезанное горло.

– А можно ее хотя бы отвязать? – попросил Духарев.

– Нельзя, – спокойно ответил Медогар. – Возьми ее.

Серега присел на корточки, положил ладонь на влажное бедро и почувствовал, как малышка дрожит. Личико у нее было маленькое, круглое, губы – влажные, ротик приоткрыт…

– Я, наверно, не смогу… – пробормотал Серега.

– Сможешь, – настойчиво проговорил Медогар. – Мы знаем, как ты силен. Если ты не сможешь – он разгневается. Большая беда будет. Всем.

– Да не могу я… – сердито сказал Духарев. – Не понимаешь, что ли? Это твоя идея! Придумай что-нибудь!

Медогар нахмурился… Но через мгновение лоб его разгладился. Он подозвал одного из волохов, пошептал ему на ухо. Тот поспешно удалился.

Ждать пришлось почти час. За это время Серега успел допить бурдючок, а волохи – дважды сменить факелы.

Посланный наконец вернулся. И привел с собой рыженькую.

Рыженькая, очень смущенная, быстренько разделась.

– Помнишь ее? – улыбнулся Медогар.

Серега помнил. Не лицо, конечно. Лица он тогда не разглядел, но все остальное помнил отлично.

– Ну это же совсем другое дело! – Духарев расплылся в улыбке. – С ней – хоть до утра!

Медогар покачал головой.

– Она поможет тебе обрести силу, – сказал он. – Но семя твое достанется не ей. Она не девственна.

– Вот блин! – пробурчал Серега. – Как вы меня достали со своими правилами!

Он справился. С помощью рыженькой. Но осадок остался крайне паскудный. Обидно! Такой хороший день испортили!

Настроение Духарева не улучшилось, когда, пообщавшись с Медогаром, Рёрех сообщил подопечному, что тот – большой прушник. Не умей главный волох читать в людских душах – гореть бы сейчас обездушенному Серегину телу в очистительном пламени. За оскорбление божества не-действием.

Впрочем, общими результатами ночного «жертвоприношения» варяг остался доволен. Поскольку Медогар подтвердил свое обещание. Через пару дней, когда Духарев полностью восстановит силы, его снова отправят в «астральное путешествие». И с помощью волоха-человека и Волоха-бога выяснят, для чего он, Серега Духарев, явился на эту многогрешную языческую землю.

Глава двадцать пятаяГулять так гулять!

А праздник все продолжался. День сменяла ночь, ночь сменял день… Еще в сумерках санный поезд: собачьи упряжки, сопровождаемые гурьбой лыжников, уносились на капище – к Хорсу, Дажьбогу, «светлому» Волоху и прочим «дневным» богам. Там язычники встречали солнце, ели, пили (Серега подозревал, что и в еде, и в питье – изрядная примесь наркоты), затем катились обратно, уже в личинах, размалеванные, под бубны и дудки, с плясками вваливались на подворье, и уже через полчаса шкуры валялись на снегу, а разгоряченные тела мужчин и женщин содрогались в древнейшем из танцев. Самых выносливых хватало часа на полтора. Неплохой результат, учитывая предыдущие нагрузки. Потом был расслабон под ясным небом, под лучами Хорса, чей светлый лик за все это время ни разу не затмила тучка. Деловитые, облаченные в меха жрецы перешагивали через голые тела, раздавали и собирали чаши с горячим медом, иных, совсем утомленных, поили с рук. Тех же, кто вычерпался до донышка, поднимали и уносили в дом. Насладившись групповушкой и позагорав, народ отправлялся обедать. После обеда наступал тихий час, вернее, несколько часов, после которых веселье возобновлялось с новой силой. В программу входили катания с гор, состязания в беге, борьба (без оружия) и всевозможные игры. В играх Серега с большой охотой принимал участие, но к победе не стремился. Дух соперничества в нем как-то ослабел, что особенно чувствовалось, если Серега присоединялся к веселью пораньше и успевал до обеда и на шкурах накувыркаться, и позагорать с кайфом. Никогда раньше он не думал, что можно загорать зимой. Оказывается, можно, и совсем не холодно.

С темнотой большая часть народа перемещалась под крышу, а меньшая часть отправлялась служить Волоху-темному. Непосвященные к этому ритуалу не допускались. Они могли подождать снаружи, что было, разумеется, не так интересно, как послушать пение сказочника или поиграть в угадайку.

Они все были как дети. Безусые юнцы, розовощекие девчонки и пышногрудые тети с бородатыми дядями. Мальчишка-подмастерье и плечистый воин, чьи руки испещрены шрамами, формально были равны и наравне участвовали во всех игрищах. А вот у Рёреха и, соответственно, у его ученика статус был особый. Прямо скажем, привилегированный. Например, понравилась варягу некая розовотелая девица, подозвал варяг волоха, показал на девицу мозолистым пальцем – а вечером указанная девица, весьма польщенная, оказалась у Рёреха в постели. Серега подозревал, что он имеет такие же права, но не опускался до того, чтобы по столь деликатному поводу обращаться к жрецам. Ему и так не отказывали.

Где-то на пятый день их пребывания у волохов Серега все же спросил у наставника, на каких правах они здесь находятся.

– Ты – на сорочьих, – ухмыльнулся варяг.

– А ты?

– А я… – Рёрех на мгновение задумался, потом нашел подходящее сравнение. – Император ромеев нанимает северных воинов, чтобы охраняли его от врагов. Этим воинам не обязательно любить императора, и поклоняться его богам тоже не обязательно, хотя и не запрещается. Воины служат императору, и он дает им деньги, пищу, женщин и позволяет развлекаться по собственному обычаю… Если они достойно несут свою службу. Я почитаю Волоха и служу ему, но я не раб ему и не жрец. Все понял, репка-сурепка?

Серега кивнул. Его такой подход тоже устраивал. Он тоже не раб языческого бога и поклоны бить ему не намерен. Но если выпал случай повеселиться, так почему бы и нет?

Однако все хорошее, равно как и плохое, рано или поздно заканчивается. В первую очередь это относится к праздникам.

Как-то вышел Серега Духарев на крылечко и увидел, как выводят из конюшни лошадок, разбирают сложенные штабелем розвальни. Увидел, как деловито суетятся вчерашние сотрапезники, а недавние подружки, смыв с бровей чернь, чистят снегом шкуры и сворачивают их рулончиками, прежде чем уложить в сани. И понял Серега – празднику конец. Началась обычная жизнь, и в этой жизни Серега им уже не нужен. Четверо гридней, может, из Полоцка, может, из Витебска или еще откуда, оседлали застоявшихся лошадок, шикуя, разом взлетели в седла. Один наклонился, вручил волоху-привратнику мешочек. Деньги, вероятно. Другой засвистел и пустил коня вскачь, обгоняя сани и пеших. Остальные пустились за ним. Звонкий девичий голос что-то крикнул им вслед.

Серега неприкаянно бродил по двору. На него обращали внимания не больше, чем на обленившихся кудлатых псов. Кто-то толкнул его в поясницу. Духарев обернулся. Мишка. Такой же неприкаянный. Серега почесал ему лоб. Мишка печально вздохнул.

– Серегей!

К Духареву спешил волох.

– Идем, Серегей! Медогар кличет.

Глава двадцать шестая,в которой Серега Духарев снова глядит в воду и узнает довольно неприятные новости

– Будут тебе видения, – наставлял Медогар. – Будут тебе картины от тех, кто любит тя, кого ты любишь, кто думает о тебе в этот час или помнит. Но ты картинами не прельщайся! Гони их прочь и тянись в самое нутро, пока двойня своего не увидишь. А уж его хватай и держи. Он оборачиваться будет: может, змеей, может, волком иль огнем, но ты не бойся. Зла он тебе не сделает, потому что он – это ты. Держи его крепко, а как устанет он оборачиваться, то просить будет: отпусти меня. А ты ему и скажи, не голосом, сердцем скажи: «Кто ты есть, и от кого твоя силушка?» И слушай его, но уже не сердцем, потому что сердце он обманет, а разумом мертвым слушай…

А зелье уже действовало. Чувства обострились, мир стал четче и объемней, проник внутрь, стал частью Сереги. И Духарев тоже стал частью мира. Легко.

– Гляди, – велел волох, нажимая на Серегин затылок и наклоняя его голову книзу, к поверхности прозрачной талой воды. В воде плавали редкие льдинки, а сквозь нее просматривалось неровное дно медного таза. – Гляди!

Серегу потянуло книзу, нос его едва не коснулся воды…

Волох одобрительно зацокал языком. Совсем по-беличьи. Рёрех ухмыльнулся. Серега не видел, но слышал, как старый варяг самодовольно кривит рваную губу…

– Ты гляди, гляди, молодец! – внезапно ударил в ухо голос Медогара, и Серега обнаружил, что уже довольно долго сидит не шевелясь, наслаждаясь своим состоянием…

Опомнившись, Духарев посмотрел в таз. Тонкие льдинки растаяли. Вода была гладкой, темной. Теперь в ней отражался огонь лучины и, смутно, – Серегино лицо. Может, это и есть двойнь, о котором говорил Медогар?

Духарев потянулся к отражению, к воде, под нее, ощутил, как эта талая влага незримо связана со всей влагой мира. С ее источниками, реками, морями… У нее не было дна, и в эту бездонность всегда уходила жизнь. И приходила тоже из нее.

«Сейчас, – подумал Серега. – Я сделаю, что велено. Только разок погляжу, как они там».

Одной мысли было достаточно, чтобы Сергей увидел Сладу. И увидел не дома, не в лавке, а в совсем незнакомом месте, какой-то захламленной комнатушке без окон. Впрочем, занималась Слада делом привычным: растирала что-то в ступке. Минуту спустя дверь в каморку-чуланчик открылась. Слада подняла голову, и Духарев понял, что она недавно плакала. Слада встала, сделала шажок. Маленький. Ноги ее были скованы цепью!

Вошедший протянул руку, девушка вручила ему небольшой пакетик. Человек повернулся и вышел. Но в самый последний момент Духарев узнал его и вспомнил: один из приказчиков Горазда…

Сильный толчок, резкий запах, резанувший ноздри.

Духарев дернулся, отстранился, сморщился от вонючего дыма. Волох тут же загасил чадящее пламя, передал железную чашку варягу, взял другую, с питьем, влил Духареву в рот какую-то дрянь, затем крепко взял Серегу за уши и целую минуту мял их довольно жестоко.

Когда остатки транса выветрились из Духарева, а осталась только слабость и сердцебиение, волох оставил его истерзанные уши и развернул Серегу к варягу.

– Ты что сделал, репка-сурепка? – рыкнул Рёрех, приблизив к Серегиным глазам изуродованное лицо. – Я тя для чего сюда привел? Корень твоего духа искать я тебя привел! А ты, недоумок, что сделал?

– Не кричи, – пробормотал Духарев.

Язык шевелился трудно.

– Не кричи, – прошептал он. – Завтра еще раз сделаем. – И услышал короткий смешок Медогара.

– Совсем дурной, – сказал Рёрех, обращаясь уже к волоху.

– Он не знает, – отозвался жрец. – Ты ему не сказал. Завтра нельзя, Серегей. До нового месяца нельзя. Кто часто за край глядит, того туда и утянет.

– Тогда все, – Духарев встал. Его пошатывало. – Рёрех, мне надо ехать.

– Надо? – мохнатая бровь поползла вверх.

– Извини, дед! Надо! Оседлай мне Пепла. У родичей моих беда.

– Обождут, – отрезал варяг.

– Что говоришь, ведун! – воскликнул Медогар. – Что говоришь! Род – это свято!

– Да куда он такой поедет? – фыркнул варяг. – Свалится в сугроб по дороге!

По тому, как отрывисто говорил Рёрех, Духарев сообразил: дед смущен волоховым упреком. Потому что поначалу и вовсе не собирался отпускать Серегу по родственным делам.

Чихал он на проблемы духаревских родичей.

Но сейчас он был прав. Не усидеть Сереге в седле.

– Завтра и отправимся, – решительно заявил варяг. – Ты, Медогар, вот что: спать его в бане положи. Беззащитен он ныне. И девку подошли. Греть.

– Девку не надо, – возразил Духарев. – Сам согреюсь.

Волох и ведун переглянулись. И усмехнулись совершенно одинаково.

Мнение Духарева их интересовало не больше, чем мнение цепного дворового мишки. А может, и еще меньше.

– Я с ним посижу, – сказал Медогар. – Обороню. Не тревожься, ведун.

Снилась Сереге девочка на белом войлоке. Между деревянных колен идола. Серега склонился над ней, поцеловал и увидел, что это не та девочка, а его Слада. И рассердился Серега, потому что никому не разрешал приковывать ее цепями. И схватил он ближнюю цепь, и разорвал ее, как бумажную бечевку, а когда схватил вторую, то его самого схватила чужая рука. И пальцы у этой руки были из дерева: каждый – толще Серегиного запястья. Сжались эти пальцы – и захрустела кость.

Но Серега не сдался. Кинул свободную руку за спину, выдернул меч и отсек схваченную руку…

– Ой, злые ему сны снятся… – пробормотала девка, отирая пот с Серегиного лба.

– Не злые… – обронил Медогар. – Вещие.

Глава двадцать седьмаяВ путь!

Старый варяг за базар отвечал конкретно. Ровно на третий день они покинули капище и отправились в обратный путь.

Еще через пять дней прибыли «домой», то есть к священному дубу. По пути Серега намекнул было, что желает побыстрее вернуться в Новый Торжок и накостылять кому следует. Предложил даже Рёреху составить ему компанию.

Насчет «побыстрее» варяг высказался в том смысле, что самая быстрая собака – это не та, которая первой кусает медведя, а та, которая после этого еще может кусаться. А насчет «составить» компанию заявил, что с таким пустячным делом Духарев и сам разберется, а если не разберется, так земля ему пухом.

Серега дулся на Рёреха весь обратный путь, но когда они оказались «дома», очень скоро обижаться перестал, поскольку по возвращении старый варяг со всей серьезностью занялся экипировкой Духарева. И снарядил его в дорогу так качественно, как сам Серега никогда бы себя не снарядил. Отдал Духареву Пепла! Вручил тугой мешочек, набитый иноземными серебряными монетами…

И еще подарил свой меч. Тот, что висел у деда в «спальне».

Подобной щедрости Серега от варяга даже и не ждал. Меч, равно как и деньги, был из воинской добычи, привезенной с юга Рёреховой ватажкой. Добычи, на которую позарился жадный плесковский воевода, но которая ему так и не досталась. А сработан меч, по словам варяга, был даже и не у ромеев, а еще дальше, и в хорошей руке мог посечь или пробить даже ромеями сработанный панцирь или без вреда принять на тупую часть клинка вражий меч. Перебить такую сталь мог разве что тяжелый нурманский топор, каким с удара разваливают щит. Но отбивать дорогим подарком топоры Серега не собирался. Равно как и без толку рубить кольчуги и панцири. Еще бы Сереге дедушкин лук… Но варяг не предложил, а Духарев попросить не решился. И так старик одарил его сверх всякой меры.

Последний вечер, проведенный Духаревым в старом дубе, был посвящен картографии. Варяг вычертил на кусках бересты фрагменты местности, потом сложил их вместе, и получилась довольно внятная карта, включавшая в себя территорию от Новгорода до Смоленска и от Суздаля до Полоцка и Изборска. Здесь были все главные тракты и все озера и реки, большие и малые. Даже и без тайных троп – неплохое подспорье для путешественника. Серега прикинул, что понадобится не так уж много времени, чтобы добраться до Малого Торжка.

Утром следующего дня Духарев отправился в путь. Варяг проводил его до смоленского тракта.

– Я вернусь, – пообещал Серега.

Рёрех пожал плечами, мол, дело твое, повернул лошадку и уехал, а Серега целую минуту глядел вслед, ощущая, как будет ему не хватать этого замечательного деда…

Пепел нетерпеливо фыркнул, Духарев встряхнулся, поморгал, прогоняя из глаз влагу, и послал жеребца вперед. Впервые с того момента, как Духарев увидел над собой резную дубовую листву нового мира, у Сереги появилась конкретная цель. Конкретное дело. Доброе дело и ощущение силы, достаточной, чтобы это дело свершить… Что еще нужно человеку, чтобы поувствовать себя мужчиной? Да ничего!

Чсть третья