нан. — Они полагают, что эксплуатируют, а на деле же сами изнашиваются. Эксплуатация ведет не к силе, а к обессиливанию. Рано или поздно неизменная и неисчерпаемая субстанция отшвырнет их от себя…»
Трудно было поверить, что такая теория зародилась в голове у сына богача. Но Кенан очень гордился своей теорией и был убежден, что создал философское учение, которое рано или поздно станет известно миру. Он еще больше вырос бы в своих глазах, если бы хоть один человек на земле знал, какую блестящую теорию он создал.
Кенан задумал написать книгу и собирал факты. Болгария представляла для него большой интерес. Страна недавно освободилась от рабства и, следовательно, должна была находиться в поре расцвета своих сил. Она не угнетала никакую другую нацию, стало быть, не растрачивала только что приобретенные силы. Такая страна может сосредоточить всю свою энергию на разрушении внутренних противоречий, на ослаблении натиска, давящего изнутри на свободную волю своих граждан.
Путь до Ахтополя был спокойным и приятным. Кенан перечитал Джонатана Свифта и принялся за Вольтера. Ему хотелось написать свою книгу не как сухой философский трактат, а в форме остроумной, колкой сатиры с живыми героями.
Ахтополь показался ему красивым городком, но там было не так много болгар. Тогда он переехал в Бургас, занял лучший номер в лучшей гостинице и отправился бродить по улицам в погоне за впечатлениями для своей будущей книги.
В Ахтополь он вернулся только на четвертый день, когда фелюга, приняв на борт свой груз, должна была выходить в обратный путь.
Кенан возвращался домой слегка разочарованный; ему так и не удалось найти веских подтверждений своей теории. В Бургасе богатые были не так богаты, как в Стамбуле, а бедные — не так бедны. В Бургасе не так ярко проступали признаки разложения, как в его родном городе. Люди были чище одеты, улицы опрятнее, и нищета не так бросалась в глаза. В этом и состояло различие. Бедным было невдомек, что их свободная воля не ограничена, они знали только одно: жаловаться на нужду, на высокие налоги и проклинать безработицу. А богатые оказались такими же сытыми, тупыми и равнодушными, как в Турции. Кенану не посчастливилось встретить никого, кто был бы родствен ему по своему свободному духу; не пришлось встретиться и с каким-либо особым стремлением к свободе.
Люди выглядели самыми обыкновенными, мелкими и будничными, живущими лишь повседневными заботами о куске хлеба и паре необходимой обуви. Кенан не нашел ни одного интересного образа для своей книги, и это его огорчало.
На второй день обратного пути он и вовсе приуныл: сломался винт. Над тихим морем ни дуновения, паруса висели мертвым грузом. Только вечера приносили некоторое успокоение. Кенан доставал из своего багажа бутылку, садился за стол и не спеша, задумчиво потягивал виски. Когда в бутылке оставалась половина, он делал передышку. Было тихо. Над головой блистали звезды. Радужные мысли приходили в голову. Его теория пышно расцветала, обретала красоту и совершенство, начинала светиться волшебным светом. «Великая вещь алкоголь, — с легкой грустью думал Кенан. — В алкоголе свобода. Правда, эта свобода — лишь иллюзия, но не все ли равно? И что такое, в сущности, иллюзия, если не неопровергнутая действительность? Некогда люди полагали, что земля плоская. Христофор Колумб был уверен, что открыл Индию. Для этих людей иллюзии так и остались реальной действительностью, ибо они умерли прежде, чем их иллюзии были опровергнуты…»
Так размышлял молодой турецкий философ, в то время как звезды неистово ярко сверкали над его головой, а повар в кубрике жарил ему очередного цыпленка.
К полудню на палубу из машинного отделения вышел пожилой мужчина, босой и небритый, с темным от загара лицом, в грязных синих рабочих брюках и такой же грязной, выцветшей шерстяной фуфайке, с которой он не расставался, несмотря на почти сорокаградусную жару.
Походка выдавала в нем бывалого моряка, — грузно и вразвалку шагал он босиком по раскаленной палубе. Лицо, вымазанное машинным маслом, было хмурым, но озарилось добродушной и даже ласковой улыбкой, едва человек подошел к юноше.
— Ну как, Кенан? — спросил моряк, отирая руками вспотевшее лицо.
Молодой человек вздрогнул и поднял глаза.
— Хорошо, дядя, — мягко сказал он.
— Жарко тебе?
— Нет, не жарко…
В действительности же он изнывал от жары, но не хотел жаловаться. Он считал, что тот, кто жалуется, угнетает свободную волю другого человека.
— Ничего не выйдет с винтом, — сказал Неджеб. — Придется ждать ветра.
— Подождем, — сказал Кенан.
— Выхода нет… Только как бы не дождаться шторма… Тогда совсем запаримся без мотора…
Кенан ничего не ответил. «Пусть будет шторм, — думал он. — Вот тогда-то, на этом беспомощном деревянном корыте, станет ясно, чего стоит свободная воля…»
— Говорил я твоему отцу, чтобы сменил мотор, но разве он послушает? — незлобливо продолжал Неджеб. — Боится лишних расходов…
— Когда вернемся, я скажу ему, — пообещал Кенан. — Поставим сильный мотор — летать будешь!
Старый моряк еле сдержался, чтобы не выдать своей радости.
— Дай-то боже, — равнодушно пробормотал он, поглядев на море сквозь просвет между мешками. — Ты заметил что-нибудь на море?
Кенан смутился. Он совсем забыл поручение дяди — наблюдать за морем и, если вблизи покажется хоть небольшое судно, немедленно сообщить. Дали ему и бинокль, но он так и лежал под шезлонгом.
— Ничего не было, — простодушно схитрил Кенан.
Неджеб вышел на нос и стал внимательно осматриваться.
— Там что-то есть! — воскликнул он. — Подай-ка мне бинокль!
Пока Неджеб напряженно глядел в окуляры, Кенан тоже пытался что-нибудь увидеть. Но видел лишь слегка колышущееся от мертвой зыби пустынное море.
— Интересное дело! — пробормотал Неджеб и, помолчав немного, добавил: — Лодка!
Кенан с удивлением посмотрел на него.
— Лодка?
— Лодка… и притом с пассажирами!
— Как же ее занесло, эту лодку, в открытое море? — спросил Кенан. — Ведь мы самое малое в двадцати милях от берега…
— Я и сам удивляюсь! — серьезно сказал Неджеб и передал молодому человеку бинокль.
Кенан с трудом отыскал лодку, потому что палуба покачивалась и он никак не мог выровнять поле зрения. Наконец он увидел ее, но не смог различить, сколько в ней людей. Лодка шла с открытого моря по направлению к ним. В бинокль хорошо было видно, как она вздымается на гребнях слабой волны.
— Интересное дело! — пробормотал и он, как Неджеб. — Что бы это значило?
Неджеб не сразу ответил. Он сам пытался найти какое-нибудь объяснение увиденному, но ни одно не казалось убедительным.
— Иногда бывает так, что лодка затеряется в открытом море, — сказал Неджеб. — Если ветер застигнет ее у Балчика, то легко протащит до самого Синопа… Ветры у нас дурные… Но в том-то и дело, что такого ветра не было целый месяц…
— А ты откуда знаешь, какие ветры дули у этих берегов?
— Знаю, — ответил Неджеб. — Такое уж мое дело!
— Может, они потерпели кораблекрушение? — сказал Кенан.
Неджеб медленно покачал своей тяжелой, кудлатой головой.
— Что-то не верится! — промолвил он. — С чего бы кораблю тонуть в хорошую погоду? Если бы буря или сильная волна — другое дело. Но чтобы корабль потонул в тихом море — этого я пока не слышал.
— Чего не бывает! — сказал Кенан и снова поднял бинокль.
Неджеб был не на шутку озабочен.
— Ну, ладно, скажем, случилось несчастье, — сказал он со вздохом. — Но почему лодка одна? При кораблекрушении все лодки стараются держаться вместе, чтобы помогать друг другу в беде.
Некоторое время оба молчали, обдумывая свои предположения.
— Пойдем закусим! — предложил, махнув рукой, Неджеб. — Пока они так далеко, все равно ничего не понять…
Дядя и племянник питались в капитанской каюте, отдельно от команды. Цыплята оказались на редкость вкусными, а хлеб все еще был свежим и мягким. Кенан никогда не ел с таким аппетитом, как на фелюге своего дяди.
— Умеют печь эти нечестивцы! — сказал Неджеб, грубыми пальцами макая в золотистый соус огромный ломоть хлеба. — Хлеб у них вкуснее нашего…
Несколько янтарных капелек растеклось по белому краю тарелки. Неджеб откусил изрядный кусок; щеки его сразу раздулись. Он всегда так ел, — запихивая в глотку что попало, заглатывая пищу целыми кусками.
Лицо его стало задумчивым, взгляд сосредоточенным. Видно, что мысли его были далеко.
К концу обеда он неожиданно заявил:
— Не чисто их дело!
— Чье? — не понял Кенан.
— Да тех, в лодке…
Обычно, пообедав, Неджеб полчаса отдыхал. Он укладывался на свою узкую койку и лежал — не спал, не размышлял, а только шевелил время от времени большими почерневшими пальцами ног, словно помогал себе разогнать дремоту и усталость.
Но на этот раз Неджеб прямо от стола прошел на палубу и снова взялся за бинокль. Кенан стоял у него за спиной и чуть заметно ухмылялся. Дядины тревоги, видимо, забавляли его.
— Идут к нам! — решительно заявил Неджеб.
— Значит, нуждаются в чем-то, — спокойно заметил Кенан.
— В чем? — угрюмо спросил Неджеб.
— Увидим!
Неджеб покачал головой.
— Как бы не так, — отрезал он. — На фелюгу я их не пущу!
Кенан сразу стал серьезным.
— Почему не пустишь?
— Потому что это недобрые люди! Только сумасшедший пустит горящую крысу на корабль!
— Ты забываешь, что мы на море, — сказал Кенан, нахмурившись. — Мы обязаны помочь им!
— Помогают порядочным людям! А если они разбойники?
Кенан невольно рассмеялся. Оказывается, дядюшка искренне верит, что возле южных черноморских берегов свирепствуют пираты, потомки древних морских разбойников.
Неджеб обернулся к племяннику, строго посмотрел на него и пробормотал:
— А ты не смейся, не смейся! Разве не разбойники обобрали четыре года назад фелюгу армянина Геворка?
— Да как не смеяться, дядя! — воскликнул молодой человек. — Где-то на стороне они сами продали товар, а потом сговорились между собой, как лучше врать…