Как только дверь за хозяйкой затворилась, Грейс огляделась и вздрогнула: на кушетке перед ней возлежал красивый молодой человек в позе, напоминавшей мраморное изваяние усопшего на гробницах пятнадцатого века, с той лишь разницей, что руки его не были молитвенно сложены. Грейс поняла, что это и есть доктор. Она не решалась прервать его сон и встала, чтобы дернуть бронзовую сонетку на широкой ленте у камина и вызвать хозяйку, но, вспомнив, что та с минуты на минуту должна вернуться, оставила свое намерение и в замешательстве взглянула на погруженного в сон философа.
Глаза молодого человека были закрыты, отчего свет, исходивший от него, померк, лишив его облик той выразительности, которая отличала его в часы бодрствования. Но сон, погрузив во мрак телесную оболочку, взамен придал всей фигуре спящего таинственное очарование, неотразимое для восприимчивых натур, к которым, без сомнения, относилась и Грейс. Насколько она могла судить в таких обстоятельствах, перед ней находился молодой человек, каких в здешних местах не видали. Людей подобной породы, впрочем куда грубее, ей случалось видеть лишь вдали от Хинтока, да и то на расстоянии.
Не понимая, куда могла запропаститься хозяйка, которой давно пора было обнаружить свою ошибку, Грейс снова сделала шаг к звонку. В зеркале она различала отражение спящего, и каков был ее ужас, когда она обнаружила, что глаза его широко раскрыты и с удивлением устремлены на нее. Застигнутой врасплох Грейс едва достало сил, чтобы обернуться и взглянуть уже не на отражение, а на оригинал. Доктор спал, как и за минуту до этого.
Ошеломленная загадочным поведением доктора, Грейс тотчас забыла о цели своего визита. Бросившись к дверям, она бесшумно открыла и закрыла их за собой и, незамеченная, выбежала из дому. Только достигнув калитки и оказавшись на дороге, она обрела присутствие духа. Здесь, за кустарником изгороди, ее не могли увидеть, и она остановилась, чтобы собраться с мыслями.
«Кап-кап-кап» – барабанил дождь по зонту, и капли гулко шлепались наземь. Она вышла из дому в ненастье, потому что взялась за серьезное дело, и вот все губит нелепый испуг из-за обстоятельства, которому незачем было придавать значение.
Как бы мало шума ни произвело ее бегство, оно все же потревожило Фитцпирса, и он приподнялся. Разгадка увиденного Грейс в зеркале была чрезвычайно проста: доктор в самом деле на миг приоткрыл глаза, но тут же сон снова одолел его, так что сам он не мог бы сказать, чем было виденное им: сном или явью. Ему казалось, что из комнаты минуту назад кто-то вышел, да и тождество прелестного облика во сне и только что исчезнувшей посетительницы не вызывало сомнений.
Взглянув через несколько мгновений в окно, выходившее к изгороди и гравийной дорожке, обсаженной буком, он увидел, что калитка приотворяется и в сад входит девушка его грез. Грейс действительно решила вернуться и снова попытать удачи. Но как странно, подумал он: она входит, а не уходит. Не было ли и впрямь ее первое явление сном? Грейс неуверенно продвигалась вперед, так низко опустив зонтик, что ему не удавалось рассмотреть ее лица, но у того места, где кончался малинник и начинались грядки клубники, замешкалась.
В тревоге, что гостья опять от него ускользнет, Фитцпирс бросился ей навстречу. Гадая о цели ее посещения, он невыносимо боялся ее спугнуть.
– Прошу прощения, мисс Мелбери, – начал он. – Я заметил вас в окно и побоялся, что вы сочтете, будто меня нет дома… если только вы идете ко мне.
– Я могу изложить свое дело в двух словах, – ответила Грейс. – Я не буду к вам заходить.
– Нет-нет, как можно? Зайдите, прошу вас. По крайней мере поднимемся на крыльцо.
Уступив, Грейс взошла на крыльцо, остановилась, и Фитцпирс закрыл ее зонт.
– У меня к вам небольшое дело… скорее просьба, – сказала она. – Тяжело заболела служанка моего отца – вы ее знаете.
– Очень печально. Я тотчас же зайду к вам и осмотрю ее.
– Нет, этого как раз не нужно.
– Вот как!
– Да, таково ее желание. Ваш визит только повредит ей, может быть – даже убьет. У меня к вам дело не совсем обычного и тягостного свойства. Видите ли, она чрезвычайно подавлена своим злосчастным обещанием касательно… ее тела после смерти.
– А, так это бабушка Оливер, старуха с великолепной головой. Тяжело заболела, говорите?
– Да, и очень, очень удручена своей опрометчивостью. Пожалуйста, вот я принесла назад деньги… прошу вас, верните бумагу, которую она подписала. – Грейс вынула из перчатки две пятифунтовые банкноты.
Не отвечая и не глядя на деньги, Фитцпирс думал только о том, что нежданно-негаданно оказался лицом к лицу с Грейс. Крыльцо было узкое, а дождь припустил, и, сбегая по навесу, струйки стекали по стеблям вьюнка и падали на подол плаща и юбку Грейс.
– Вы совсем вымокнете. Прошу вас, войдите в дом, – попросил он. – Я не могу позволить, чтобы вы тут оставались.
За парадной дверью другая дверь сразу вела в гостиную, и, распахнув ее, он жестом пригласил Грейс войти. Она попыталась, но не смогла противиться мольбе, выражавшейся в его лице и манерах, и, страдая от своей покорности, проскользнула мимо него в комнату, задев в узком проходе рукав его куртки.
Он вошел вслед за ней, притворил дверь – Грейс почему-то надеялась, что дверь останется открытой, – и, предложив ей стул, сам сел напротив. От этих простых действий ей стало еще тревожнее: должно быть, она не успела оправиться от того первого потрясения, когда увидела в зеркале раскрытые глаза доктора. Что, если он тогда не спал, а лишь притворялся с какой-то ему одному ведомой целью?
Она снова протянула деньги. Он очнулся от долгого созерцания ожившего произведения искусства и почтительно склонился, вслушиваясь в ее слова.
– Могу ли я надеяться, что вы отступитесь и откажетесь от обязательства, которое несчастная бабушка Оливер подписала по недомыслию?
– Сделайте одолжение. Только позвольте мне остаться при своем мнении касательно ее недомыслия. Бабушка Оливер – мудрая старуха, и в этом деле тоже рассудила здраво. Вы полагаете, что в нашем договоре есть что-то дьявольское, не правда ли, мисс Мелбери? Но припомните, что в былые времена самые прославленные наши врачи заключали именно такие соглашения.
– Дьявольское?.. Нет, скорее странное.
– Странное – может быть, но ведь предмет странен не по сути своей, а лишь по отношению к внешним объектам, в данном случае к стороннему наблюдателю.
Подойдя к секретеру, он после недолгих поисков вынул оттуда сложенный лист бумаги и, развернув, протянул его Грейс. Внизу с краю выделялся жирный чернильный крест, выведенный рукой бабушки Оливер. Грейс вложила листок в карман, и от сердца у нее отлегло.
Так как Фитцпирс все еще не взял денег, половину которых Грейс доложила из собственного кошелька, она подвинула их поближе к нему.
– О нет, не нужно. Зачем разорять старуху? – поспешно возразил он. – Не так удивительно то, что врач заручается объектом для вскрытия, как то, что подобное соглашение могло привести к нашему знакомству.
– Боюсь, мое поведение показалось вам необычным и вы сочли меня неучтивой. Простите, я не имела в виду вас обидеть.
– Нет-нет, нимало! – снова возразил он, глядя на нее с прежним изумлением. – Меня поразило иное. – Он колебался, продолжить ли мысль. – Накануне я просидел далеко за полночь, – наконец отважился он, – и оттого с полчаса назад задремал вон на той кушетке. Я забылся всего на несколько минут – и вообразите: мне пригрезилось, что вы стоите здесь, в комнате.
Признаться или нет? Грейс покраснела.
– Подумайте, – продолжал Фитцпирс, вполне уверившись, что это был сон, – как много мне пришлось о вас думать, прежде чем вы явились мне в сновидении.
Она почувствовала, что это не было притворством.
– Мне снилось, что вы стоите вот тут, – он протянул руку к камину, – но я видел не самое вас, а ваше отражение в зеркале. Что за чу´дное видение, подумал я. Такое бывает раз в жизни – замысел воплотился, Природа и Мысль слились в своем изначальном единстве! Видите ли, прошлой ночью я как раз читал философа-трансценденталиста и, вероятно, проникшись его идеализмом, перестал разделять сон и явь. Я готов был заплакать, когда проснулся и обнаружил, что вы являлись мне во времени, но, увы, не в пространстве!
В этом словоизлиянии проскальзывала театральность, хотя в целом она была чужда Фитцпирсу. Нередко, забывшись, человек дает волю чувствам, и тогда их внешнее проявление нелегко бывает отличить от краснобайства. Истина тонет в потоке громких фраз и, как злосчастное следствие этого, неузнанная, бывает отвергнута вместе с шелухой аффектации.
Грейс, впрочем, плохо разбиралась в свойствах человеческой природы и восхищалась силой чувств, не раздумывая о форме их выражения. Слова «чýдное видение» смутили ее, скромность помешала ей трезво оценить речь Фитцпирса.
– А не могло быть так, – вдруг спросил он, – что вы наяву посетили меня?
– Признаться, я уже была здесь однажды, – еле выговорила Грейс. – Хозяйка пошла вас искать, но долго не возвращалась, и я ушла.
– Значит, вы видели, как я спал, – пробормотал доктор; в голосе его слышалось унижение.
– Да, если, впрочем, вы меня не обманывали.
– Обманывал?
– Я увидела в зеркале, что вы лежите с открытыми глазами, но, когда оглянулась, глаза были закрыты, и я подумала, что вы, может быть, меня обманываете.
– Никогда, – порывисто возразил Фитцпирс, – никогда я не мог бы вас обмануть.
Обладай она даром предвидения, какой насмешкой прозвучала бы эта благородная речь. Он никогда не мог бы ее обмануть! Однако они не умели глядеть на год вперед, и фраза возымела свое действие.
Грейс с беспокойством подумывала, что пора бы прервать разговор, но обаяние доктора мешало ей подняться со стула. Она медлила, как неопытная актриса, которая, проговорив все реплики, не знает, как уйти со сцены. На помощь ей пришла спасительная мысль о бабушке Оливер.
– Мне не терпится рассказать старушке о вашем благородстве, – сказала она. – Она испытает от этого большое облегчение.