и неуверенно. Солнце обещало не скоро проглянуть над погруженной в тени долиной. Из сараев и мастерских еще не доносилось ни звука. Недвижный рассветный час придавал почти гипнотическое оцепенение стволам деревьев, дороге, двору и строениям. Их беспомощная неподвижность словно была исполнена тихой задумчивости, плохо вязавшейся с беспокойными мыслями, обуревавшими Грейс. За дорогой виднелись крыши домов и макушки деревьев, за крышами и садами ниже леса на гребне холма сквозь вьюнки белела грубая штукатурка дома, в котором жил ее будущий муж. Ставни были закрыты, окна его спальни плотно занавешены шторами, из покрытых щербинами труб не вздымалось ни прядки дыма.
Вдруг что-то нарушило спокойствие. Дверь дома на холме тихо открылась, и на крыльце показалась девушка, закутанная в большую шаль, из-под которой виднелся белый подол длинного просторного платья. Серая рука, высунувшаяся из сеней, поправила шаль на плечах девушки и исчезла. Дверь затворилась.
Девушка быстро спускалась по тропинке, обсаженной буксом, между смородиной и малиной. Фигура и походка ее выдали. Это была Сьюк Дэмсон, нареченная простодушного Тима Тенге-младшего. У подножия сада живая изгородь скрыла ее по плечи, лишь по быстрому мельканию головы можно было догадаться, что девушка торопится домой.
Грейс узнала или, по крайней мере, была уверена, что узнала на серой руке, высовывавшейся из-за двери, рукав того самого халата, который был на Фитцпирсе в день ее памятного посещения. Лицо ее залила краска. Она собиралась одеться и пройтись поутру под прохладной зеленой сенью деревьев, теперь же села на край кровати и погрузилась в задумчивость. Она не замечала, как идет время, и ей показалось, что домашние кухонные шумы начались сразу, хотя, сойдя вниз, неожиданно для себя обнаружила, что солнце уже завладело кронами деревьев и что с минуты, когда она выглянула в окно, прошло по крайней мере часа три.
Она принялась искать отца и наконец нашла его на огороде, где он проверял, хороша ли картошка. Услышав ее шаги, он выпрямился и, потянувшись, сказал:
– Доброе утро, Грейси. Поздравляю. Сегодня ровно месяц до свадьбы!
Она ничего не ответила и, не подобрав подола, направилась к отцу между рядами росистой ботвы.
– Сегодня утром – с рассвета – я думала о своем положении, – возбужденно заговорила она, едва удерживаясь на ногах от дрожи. – Я поняла, что мое положение ложно. Я не хочу выходить замуж за мистера Фитцпирса. Я вообще не хочу замуж, но если надо, то уж лучше выйду за Джайлса Уинтерборна.
Мелбери побледнел, на лице его обозначились жесткость и неумолимость; пока они шли с огорода, он не проронил ни слова. Грейс не видела никогда отца в таком бешенстве.
– Слушай меня, – сказал он наконец, – бывает, что есть время женщине подумать и передумать, а бывает, что уже поздно, если только она дорожит отцовской честью и правилами приличия. Так теперь поздно – слышишь? Я не хочу сказать, что ты непременно обязана выходить за него. Только знай, что, коли ты ему откажешь, я буду навек опозорен, стану стыдиться своей дочери и не смогу ждать от тебя ничего хорошего. Что ты понимаешь в жизни? Куда тебе рассуждать, что лучше, что хуже? Ты неблагодарная дочь, Грейс. Я вижу, ты где-то видала Джайлса и он задурил тебе голову. В этом-то все и дело!
– Отец, отец, ты не прав! Джайлс тут ни при чем, тут такое, о чем я тебе не могу рассказать…
– Что ж, выставляй меня на посмешище, гони Фитцпирса, делай что хочешь!
– Но кто же знает о нашей помолвке? Как может тебя опозорить разрыв?
Мелбери неохотно признался, что рассказал о помолвке тем-то и тем-то, и Грейс поняла, что зуд тщеславия заставил его похвалиться выданьем дочери буквально всему Хинтоку. Она уныло побрела к беседке, видневшейся в кустах лавровишни. Отец шел за ней следом.
– Это все из-за Джайлса Уинтерборна, – твердил он, укоризненно глядя на дочь.
– Вовсе нет. Ты ведь сам когда-то хотел, чтобы я вышла за Джайлса. – Грейс была близка к отчаянию. – Вовсе не из-за Джайлса, а из-за мистера Фитцпирса.
– Стало быть, у вас размолвка? Знаешь, милые бранятся, только тешатся.
– Дело в одной женщине…
– Ах вот оно что! Ты ревнуешь. Старая история. Не спорь со мной. Посиди-ка здесь, а я пришлю к тебе Фитцпирса. Я его только что видел – он курил перед своим домом.
Он быстро вышел за ворота и зашагал по дорожке. Грейс, не в силах оставаться в беседке, вылезла сквозь брешь в ограде и углубилась в рощу. Ее было видно издалека: между большими редкими деревьями без подлеска двигалось хрупкое, как сильфида, существо, на которое солнце и листва роняли золотистые и зеленоватые блики. Неожиданно за ее спиной послышался шорох шагов по сухой листве, и, оглянувшись, она увидела приближающегося Фитцпирса, доброго и свежего, как само утро.
Взгляд его изображал скорее любопытство, чем любовь. Но Грейс была так хороша в зеленом лесном царстве, щеки ее так чудно алели, простое легкое платье и плавные движения придавали ей такую неотразимую прелесть, что в глазах его вспыхнуло восхищение.
– Дорогая моя, что случилось? Ваш отец сказал, что вы на меня дуетесь да еще и ревнуете. Ха-ха-ха! Будто в этой глуши у вас может быть иная соперница, кроме великой природы! Вы же сами об этом знаете!
– Ревную? Нет, совсем не ревную, – грустно проговорила Грейс. – Мой отец ошибается, сударь. Видно, я чересчур горячо говорила о нашем с вами супружестве, и он не понял, что я имела в виду.
– Значит, что-то все же случилось? – Он пристально взглянул ей в глаза и привлек к себе.
Она отпрянула, и поцелуя не получилось.
– Что же произошло? – уже серьезно спросил он, обескураженный неудачей.
– Мистер Фитцпирс, мне пора домой, я еще не завтракала.
– Подождите, – настаивал он, глядя на нее в упор. – Скажите мне все, прошу вас.
На его стороне было преимущество сильного, но Грейс ответила, подчиняясь не столько силе, сколько убеждению, что молчать нечестно.
– Я видела в окно… – проговорила она неуверенно. – Потом расскажу. Мне пора. Я еще не завтракала.
Фитцпирс вдруг понял, что она имеет в виду.
– Да ведь и я не завтракал, – оживленно заговорил он. – Я сегодня встал поздно. Меня разбудили посреди ночи… вернее сказать – на рассвете. Чуть забрезжило, является какая-то девица из деревни – не знаю ее имени… прибежала между четырьмя и пятью, говорит, спасения нет от зубной боли. Звонка ее никто не услышал, тогда она стала кидать камешки в мое окно, пока не разбудила. Я накинул халат и вышел к ней. Стоит вся в слезах и молит выдрать ей злополучный зуб. Я говорю: не надо, она – ни в какую. Так и вытащил: чистенький, ни пятнышка, мог бы прослужить ей еще лет пятьдесят, – а она завернула его в носовой платочек и ушла, предовольная.
Это было так правдоподобно, так исчерпывающе объясняло все! Не зная о том, что случилось в лесу Ивановой ночью, Грейс решила, что ее подозрения беспочвенны и недостойны, и с бесхитростностью чистой души немедленно уверилась в правдивости его слов. На душе у нее стало необычайно легко. Как раз в эту минуту кустарник, окаймлявший сад, зашевелился, и на тенистую лужайку вышел ее отец.
– Надеюсь, все в порядке? – спросил он весело.
– Да-да, – ответил Фитцпирс, не сводя глаз со стыдливо потупившейся Грейс.
– Скажите мне, что вы по-прежнему хотите стать мужем и женой, и я на радостях прибавлю вам две сотни. Ей-богу, – объявил Мелбери.
Фитцпирс взял Грейс за руку:
– Мы так и скажем, верно ведь, дорогая?
Избавившись от подозрений, Грейс затрепетала от радости и благоговейной готовности проявить великодушие, но, оставаясь женщиной, тут же захотела добиться ответной уступки за свое согласие.
– Если мы обвенчаемся в церкви, то да, – сказала она подчеркнуто спокойно. – А если нет, то нет.
Тут пришел черед Фитцпирса проявлять благородство.
– Да будет так, – сказал он с улыбкой. – В святую церковь мы пойдем, и это будет благо.
И они направились домой втроем. Грейс с задумчивым лицом шла посередине, чувствуя, как полегчало у нее на душе от объяснения Фитцпирса и сознания, что она все-таки будет венчаться в церкви.
«Пусть будет так, – говорила она себе. – А там, Бог милостив, все обойдется».
С этой минуты она уже не пыталась идти наперекор судьбе, а Фитцпирс не отходил от нее ни на шаг, парализуя ее волю и вынуждая безропотно подчиняться каждому его слову. Страсть его не потухала, а несколько сот фунтов золотом, назначенные в приданое, представлялись ему недурным приложением к хорошенькому личику и отчасти заглушали опасения, что он погубит карьеру, вступив в брачный союз с дочерью простого лесоторговца.
День свадьбы приближался медленно, но неотвратимо. Порой Грейс изнывала от прежних сомнений, и тогда ей казалось, что время сжимается и само пространство сужается вокруг нее, а порой она снова становилась жизнерадостна и весела. День следовал за днем. Один-два плотника еще захаживали в мастерскую отца в этот нерабочий сезон, что-то пилили, строгали, сбивали, каждое утро отпирали и каждый вечер запирали за собой дверь, ужинали, подолгу простаивали у ворот, вдыхая свежий воздух и обмениваясь новостями из внешнего мира, которые докатывались до Малого Хинтока и замирали в нем, как обессилевшая волна докатывается до самого дальнего грота самой глубокой бухты, но однако ни одна из новостей не затрагивала свадебных приготовлений в доме по соседству. День этот близок, думала Грейс, так близок, что не успеют молодые побеги окрепнуть, не успеет листва пожелтеть, а она уже станет женой Фитцпирса. Все кругом выглядело как обычно; заезжему постороннему человеку и в голову не пришло бы, что здесь, в Хинтоке, есть женщина, чья судьба решится в один из этих августовских дней.
Лишь посвященным было дано знать, что приготовления быстро продвигаются к концу. В отдаленном модном курорте Сэндборне в них участвовало немало разных людей, которые слыхом не слыхивали о Грейс, никогда ее не видели и не знали, хотя тому, что создавалось их руками, суждено было облечь ее в тот день, когда сердце ее забьется если не счастьем, то хотя бы новым волнением, не испытанным ни в один из дней ее прежней жизни.