– Вы должны немного полежать и попить микстуры, которую я пришлю.
– Да, вот еще что! – воскликнула миссис Чармонд. – Я совсем забыла. – И она показала доктору маленькую царапину на полной обнаженной руке. – Заклейте, пожалуйста, пластырем.
Фитцпирс повиновался.
– А теперь, доктор, – сказала миссис Чармонд, – перед тем как уйти, ответьте мне на один вопрос. Садитесь вот на эту скамеечку, поближе ко мне. И переставьте, пожалуйста, свечи на маленький столик. Вы курите? Да? А я еще только учусь. Берите папиросы. Вот вам спички. – Она бросила Фитцпирсу коробок.
Фитцпирс поймал коробок и, закурив, стал рассматривать миссис Чармонд, лицо которой от перестановки свечей стало хорошо видно.
– Как вы думаете, сколько лет прошло с тех пор, как мы с вами встречались последний раз? – спросила она, не отступая от принятого тона едва заметного превосходства и глядя на Фитцпирса с той застенчивостью, какая опаснее всякого кокетства.
– Вы говорите, мы с вами встречались?
Миссис Чармонд кивнула.
– Я видела вас недавно в Лондоне. Вы поднимались по лестнице, как я догадываюсь, со своей молодой женой. И я сразу узнала вас, хотя последний раз мы виделись, когда я была еще почти ребенком. Помните Гейдельберг, английскую семью, любившую дальние прогулки…
– И молоденькую девушку, – подхватил Фитцпирс, – с огромной золотисто-каштановой косой. Помню, точно это было вчера. Как-то, гуляя на Грейт-Террас, она потеряла носовой платок и вечером пошла его искать. «Позвольте мне пойти», – сказал я. «Не надо, – ответила она. – Это далеко. Бог с ним». Мы долго гуляли в тот вечер и разговаривали. На другое утро я пошел на Грейт-Террас и нашел его в траве – крохотный, мокрый от росы комочек кружев с вышитым в одном уголке именем Фелис. Он и сейчас у меня в глазах! Я поднял его и…
– Что же вы сделали?
– Поцеловал, – с некоторым смущением проговорил Фитцпирс.
– Но вы видели меня всего один раз, и то в сумерки!
– Так что же! Я тогда был молод, вот и прижал его к губам. Я решил воспользоваться счастливым случаем и в тот же день зайти к вам в отель, но полил дождь и я пошел к вам назавтра. Увы, вас я не застал. Вы уехали.
– Да, – вздохнула миссис Чармонд. – Моя мать понимала, что красота дочери – единственное ее богатство, и не могла позволить, чтобы дочь ее – совсем еще дитя – влюбилась в студента, у которого ни гроша за душой. Она увезла меня в Баден. Это было очень давно, и я могу вам признаться теперь, что, знай я тогда ваше имя, я бы написала вам. Но я узнала его только месяц назад в Лондоне, когда вы прошли мимо меня по лестнице. Моя горничная сказала: «Это мистер Фитцпирс».
– Боже мой! – воскликнул Фитцпирс. – Вы возвращаете меня в дни моей юности. Вечерняя прогулка, утро, роса на траве, крошечный кружевной комочек. Когда я понял, что потерял вас, свет померк у меня в глазах. Я пошел туда, где мы гуляли вечером, бросился на траву и заплакал – я ведь был тогда совсем мальчишка. Я не знал, кто вы, не знал вашего имени, но я не мог, не мог забыть звук вашего голоса!
– И вы долго помнили его?
– Много-много дней!
– Дней! Только дней! О сердце мужчины!
– Но, прекрасная госпожа, я видел вас всего один или два раза. Моей любви не суждено было стать цветком. Это был бутон: розовый, свежий, полный жизни, но всего лишь бутон. Зачаток огромной любви. Она так и не достигла поры цветения.
– Возможно, это даже лучше.
– Возможно. Но подумайте, как бессилен человек перед судьбой. Люди разлучили нас, а мы все-таки встретились. Много воды с тех пор утекло, многое переменилось. Вы стали богаты. Не изменилось одно – я по-прежнему беден. И не только это. Судя по вашему последнему замечанию, вам удалось одержать победу над необузданными желаниями юности. Мне удалось.
– Вы заблуждаетесь. – Голос миссис Чармонд дрожал от сдерживаемых чувств. – Вы не знаете моей жизни. Она не могла способствовать таким победам. Да я и не верю, что люди сильных страстей способны обуздать свои чувства. И чем старше они, тем менее над собою властны. Излечиваются они разве что к ста годам. Что до меня, то я буду рабой страстей и в семьдесят лет, если, конечно, доживу до той поры.
Фитцпирс смотрел на миссис Чармонд с нескрываемым восхищением. Удивительная, необыкновенная женщина!
– Как вы правы! – воскликнул он. – Но в ваших словах печаль. Почему?
– Я здесь всегда печальна, – многозначительно понизив тон, проговорила миссис Чармонд.
– Тогда позвольте спросить, зачем вы приехали сюда?
– Так хотел мужчина. Женщину весь ее век, точно утлую ладью, носит по волнам мужских прихотей. Я надеюсь, что мое уныние не передалось вам. Хинток имеет странную особенность: когда я живу здесь, сердце мое как запечатанный сосуд – чувства переполняют его, а исхода им нет. И я часто бегу отсюда куда глаза глядят. Иначе я бы умерла.
– В городе, надо полагать, есть интересное общество. Разумеется, для тех, кто в него вхож.
– По всей вероятности. Но беда в том, что соседи в провинции нетерпимы к взглядам и вкусам, отличным от их собственных. Одни мои знакомые считают меня вольнодумной, другие – католичкой. Когда я без должного почтения говорю о погоде или видах на урожай, они приходят в ужас от такого кощунства.
Леди Чармонд замолчала и долго в задумчивости смотрела на огонь свечей.
– Вы хотите, чтобы я оставил вас? – прервал молчание Фитцпирс.
– Пожалуй!
– Тогда прикажите мне уйти.
– А вы не можете уйти без моего приказания?
– Будь моя воля, я бы слушался только своих чувств.
– И что бы вы сделали? Вы боитесь, что я рассержусь?
– Да.
– Не бойтесь. А теперь ступайте. И приходите завтра проведать больную. Мне было очень приятно возобновить наше знакомство. Я испытываю к вам искреннее расположение.
– Если бы это зависело от меня, мы бы стали друзьями на всю жизнь.
– Надеюсь, так и будет.
Фитцпирс спускался по лестнице в полном недоумении: зачем миссис Чармонд позвала его к себе? Было ли это следствием естественной тревоги о своем здоровье или ей просто хотелось воскресить прошлое, для чего несчастный случай послужил отличным предлогом?
Когда Фитцпирс вышел из дома, была уже ночь, слабо освещенная мерцанием звезд. Он стал думать о Хинток-хаусе. Как странно: он не раз приходил сюда в отсутствие хозяйки и с непонятным любопытством смотрел на этот дом, а еще до знакомства с Грейс почему-то решил, что она живет именно здесь, – словом, Хинток-хаус в иные минуты казался ему связанным с существом, имевшим прямое отношение к его жизни.
Краткая встреча с миссис Чармонд в те далекие дни действительно пробудила в нем нежные чувства, но знакомство было так мимолетно, что, если бы не этот визит, он никогда бы, вероятно, и не вспомнил о нем. Однако сегодняшнее свидание при несколько романтических обстоятельствах сделало то, что давнее, полузабытое чувство вспыхнуло в нем с необычайной силой.
Войдя в Малый Хинток, он вдруг заметил, что смотрит на окружающее не глазами жителя маленькой деревушки и зятя лесоторговца, а скорее глазами владельца Хинток-хауса. Он отворил двери своего дома. Все семейство спало. Поднимаясь по лестнице, он слышал храп отца Грейс, доносившийся с его половины, а свернув в коридор, ведущий в их комнаты, почувствовал вдруг, как у него тоскливо заныло сердце.
В спальне горел огонь. Грейс, хотя и лежала в постели, но еще не спала. Из-за полога послышался ее нежный голос:
– Что, миссис Чармонд сильно ушиблась, а, Эдрид?
Фитцпирс совсем забыл, зачем его звали в Хинток-хаус.
Секунду он изумленно смотрел на Грейс, но тут же спохватился.
– Нет, – ответил он, когда смысл вопроса дошел до него. – Переломов нет, только ушибы. Но завтра придется опять идти туда.
Поинтересовавшись еще немного здоровьем миссис Чармонд, Грейс сказала:
– Миссис Чармонд спрашивала обо мне?
– Да, кажется. Не помню.
– А ты не можешь вспомнить, какими точно словами она говорила обо мне?
– Не могу.
– Значит, она почти совсем ничего не говорила обо мне, – разочарованно протянула Грейс.
– Почти ничего.
– Зато ты, наверное, много обо мне рассказывал? – Грейс простодушно ожидала комплимента.
– Ну конечно, милая, – ласковым тоном проговорил Фитцпирс, едва ли понимая, что говорит: такое сильное впечатление произвела на него миссис Чармонд.
Глава XXVII
Мистер Фитцпирс посетил Хинток-хаус и на второй, и на третий день. Миссис Чармонд, как и в первый его визит, полулежала на софе, и вид ее ясно говорил, что выздоравливать она не спешит. Оба раза Фитцпирс внимательно осмотрел царапину, точно это была глубокая рана.
К вящему своему удовольствию, он обнаружил у миссис Чармонд на виске легкую ссадину и наклеил на это весьма заметное место черный пластырь вместо розового, чтобы рассеять у прислуги всякие сомнения насчет его визитов, если таковые успели появиться.
– Ой, больно, – воскликнула миссис Чармонд, когда Фитцпирс в одно из своих посещений стал осторожно отдирать с ее руки пластырь.
Царапина поджила и затянулась корочкой цвета неспелой черной смородины, которая вот-вот готова была отпасть.
– Одну минутку, я подышу на пластырь. – С этими словами Фитцпирс поднес к губам руку миссис Чармонд. Она не протестовала. – Вы сами просили заклеить царапину, – сказал он, с легкостью отлепляя пластырь.
– Да, я помню, – ответила миссис Чармонд. – А теперь взгляните, пожалуйста, цела ли у меня на виске голубая жилка. Я ударилась как раз виском. Будь рана поглубже, я бы истекла кровью.
Фитцпирс нагнулся так низко, что его теплое дыхание коснулось ее щеки. Их взгляды встретились. Глаза миссис Чармонд были темные, бездонные и таинственные, как межзвездное пространство. Она быстро отвернулась.
– О нет, нет! Только не это! – воскликнула она. – Я не могу с вами кокетничать. Наша бедная, краткая, почти детская влюбленность вспыхнула и угасла очень давно, и не надо воскрешать ее. Мы должны договориться об этом в самом начале нашей возобновившейся дружбы.