Уинтерборн закончил работу, и роща с ореховым подлеском была пустынна. Смеркалось; деревья стояли голые и притихшие – соловьям петь еще недели через две. «Отец месяцев» – апрель – был в самой своей неприглядной поре: изголодавшийся, тощий и скрюченный, он то и дело мелькал среди голых ветвей, составляя компанию Фитцпирсу.
Вернувшись домой, Фитцпирс прошел прямо в гостиную жены, но там было пусто, камин не топлен. Он не писал о дне приезда, однако очень изумился, увидев, что его не ждут.
Спустившись на половину тестя и спросив у миссис Мелбери, где Грейс, он, к еще большему удивлению, узнал, что она уехала три дня назад навестить подругу в Шотсфорд-форум, а сегодня утром пришло известие, что Грейс сильно занемогла, и Мелбери тотчас отправился за дочерью.
Фитцпирс пошел на свою половину. Маленькая гостиная, в тот вечер освещенная единственной свечой, не стала уютнее с появлением бабушки Оливер. Бросив охапку дров в камин, она стала выгребать золу, греметь щипцами и кочергой, стараясь, видно, как-нибудь скрасить одиночество вернувшегося хозяина. Фитцпирс, не подозревавший о признании, сделанном в лесу, подумал, что Грейс следовало бы быть более внимательной и посвящать мужа в свои планы, а не бросать дом, когда вздумается. Он подошел к окну – шторы еще не были спущены – и рассеянно поглядел на узкий серп убывающей луны, потом на дым, поднимавшийся над крышей домика Сьюк Дэмсон, которая в этот час обычно разжигала очаг, чтобы приготовить ужин.
Вдруг снаружи до него долетел разговор. Кто-то из дворни, остановив проходивших мимо дровосеков, громко рассказывал, перегнувшись через забор, последние деревенские новости: ухо доктора уловило, что упомянули миссис Чармонд.
– Бабушка, не греми так сильно решеткой, – сказал Фитцпирс и раскрыл окно.
Бабушка Оливер, стоя на коленях, выпрямилась с поленом в руках и укоризненно глянула в спину хозяина.
– Она опять едет в чужие края. Ни с того ни с сего взяла вдруг и собралась. Последние дни она была как сама не своя: лицо мрачное, точно ее горе какое гложет. Чужая она здесь, в Хинтоке: до сих пор дуба от вяза отличить не может. Мне дела нет, что он чей-то там муж: лично мне она ничего плохого не сделала.
– Значит, едет, говоришь? А ведь кое для кого отъезд ее будет великим счастьем.
Камин разгорелся, и Фитцпирс сел к огню, объятый тоскливым одиночеством, как последний листок на дереве поздней осенью.
«Лицо мрачное, точно ее горе какое гложет», – звучали в душе Фитцпирса только что услышанные слова. Бедная, бедная Фелис! Как, должно быть, она страдает сейчас, как болит ее прелестная головка, как тягостно на сердце. Если бы не злые языки, не ее твердая решимость порвать их далеко зашедшее знакомство, она бы непременно послала за ним: ей необходим сейчас доктор. Одна в пустом доме, она, должно быть, вся исстрадалась и, возможно, уже жалеет, что запретила ему приходить.
Чувствуя, что он не может больше находиться в этой мрачной комнате в ожидании ужина, который готовили внизу, Фитцпирс оделся для верховой езды, спустился во двор, подождал у ворот конюшни, пока оседлают Любимую, и поскакал в Хинток-хаус. Он пошел бы пешком, если бы не чувствовал себя таким разбитым после долгого путешествия. Когда он подъехал к домику Марти Саут – путь его лежал мимо ее дверей, – та, завидев его, сошла с крыльца и протянула ему письмо. Фитцпирс, не останавливаясь, склонился в седле, взял конверт и спросил через плечо, от кого послание.
Марти, подумав секунду, сказала решительно:
– От меня.
Это было то самое письмо, в котором Марти раскрывала тайну великолепной косы миссис Чармонд, приложив в доказательство прядь собственных волос, которые уже значительно отросли. Рука Марти дрожала, когда она протягивала Фитцпирсу это яблоко раздора, на которое она возлагала такие большие надежды.
Сумерки быстро сгущались, и Фитцпирс не смог тотчас прочесть послание Марти, хотя оно и возбудило его любопытство. Он опустил письмо в карман, да и забыл о нем, увлеченный мыслями о предстоящем свидании. Напрасно Марти рисовала себе самые унизительные для миссис Чармонд сцены. Письмо так и осталось нераспечатанным.
Фитцпирс очень скоро доехал до усадьбы. Под сенью темных дубов, охранявших ворота, он натянул поводья и задумался. В его появлении у миссис Чармонд ввиду ее нездоровья не было ничего предосудительного, но все-таки, решил он, будет лучше, если дальше пойти пешком. Если миссис Чармонд не одна, то он, приблизившись к дому неслышно, сможет уйти незамеченным. Фитцпирс спешился, привязал Любимую к нижней ветке дуба и пошел к дому.
Тем временем Мелбери вернулся из Шотсфорд-форума. Большой четырехугольный двор лесоторговца отделяла от затененной деревьями дороги увитая плющом стена, в которой по обоим концам были ворота, выкрашенные в белый цвет. Так случилось, что в тот момент, когда Фитцпирс выезжал из одних ворот, направляясь в Хинток-хаус, Мелбери подъезжал к другим. Фитцпирс, повернув направо, ехал не оборачиваясь и не видел, как Мелбери приближался к дому, зато тот заметил зятя.
– Как Грейс? – спросила жена, едва он вступил в дом.
Лицо у Мелбери было чернее тучи.
– Плохо. Вид ее испугал меня, и я стал звать ее домой. Разве можно оставлять ее в таком состоянии у чужих людей? После долгих уговоров она наконец согласилась вернуться. К сожалению, я поехал туда верхом, но мне удалось нанять отличную карету, очень легкую на ходу, так что часа через два Грейс будет уже дома. Сам я поспешил вперед, чтобы предупредить тебя о ее приезде. Надо привести в порядок ее комнаты. А что муж ее, кажется, уже вернулся?
– Да, вернулся, – ответила миссис Мелбери и тут же посетовала: – А ты подумал, во сколько обойдется карета от самого Шотсфорда?
– Во сколько бы ни обошлась! – сердито возразил лесоторговец. – Я решил сегодня же привезти Грейс домой, чего бы мне это ни стоило. И что это ей вздумалось уехать, ума не приложу! Она делает все, чтобы разладить дело, а не наладить.
Грейс не рассказала отцу о прогулке по лесу с миссис Чармонд и о признании, прошептанном на ухо.
– Раз Эдрид вернулся, – продолжал Мелбери, – то должен был подождать меня, чтобы справиться о здоровье жены, хотя бы ради приличия. Я видел, как он выезжал со двора. Куда это он собрался?
Миссис Мелбери ответила, что у нее нет сомнений относительно того, куда их зять поскакал тотчас по возвращении.
Муж ничего не сказал, но его приводило в отчаяние то, что Фитцпирс не остался дома и не поехал встречать больную жену, как должен был поступить, а отправился бог знает куда, чем нанес Грейс еще одну обиду. Старик вышел из дому. Лошадь его еще не была расседлана, он велел Апджону подтянуть подпруги, вскочил в седло и отправился вслед за Фитцпирсом.
Доскакав до усадьбы миссис Чармонд, Мелбери, взбешенный неслыханным поведением зятя, пришел в такую ярость, что готов был прибегнуть к самым крутым мерам. Силой или уговором, но он приведет сегодня Эдрида Фитцпирса домой, потому что, решил он, хуже, чем есть, не будет, хотя и припомнил поговорку, что на всякую беду есть худшая. Въехав в парк через ворота, он поскакал по мягкому дерну чуть ли не следом за лошадью Фитцпирса и вскоре достиг дубов, под которыми остановился его зять. В темных кустах что-то неясно белело, это была Любимая, привязанная к одному из дубов Фитцпирсом.
– Вот ведь негодяй! Побоялся подъехать к дому открыто! – воскликнул Мелбери и, последовав примеру зятя, спешился, привязал коня к соседнему дереву и двинулся к дому пешком.
Он решил довести расследование до конца и не стесняться пустяками, поэтому без колебания отворил дверь, пренебрегши колотушкой, и неслышно вошел в дом.
Большой квадратный холл с дубовыми полами, лестничным маршем и стенами, обшитыми дубовыми панелями, был слабо освещен тусклой лампой, свисавшей с поперечной балки на потолке. В холле никого не было. Мелбери прошел в коридор и прислушался у двери, которая, как он знал, вела в гостиную, но там было совсем тихо. Тогда он повернул ручку: гостиная оказалась пуста. В камине горел небольшой огонь – единственное освещение комнаты, – и его отблески весело плясали на покрытой позолотой мебели, которая своим музейным изяществом менее всего подходила к тяжеловесной простоте дома. Хозяйка, по всей вероятности, сама обставляла эту гостиную, чтобы смягчить многовековую угрюмость родовой английской усадьбы. Разочарованный тем, что не встретил зятя с первых шагов, Мелбери вошел в столовую, в которой не горели ни свечи, ни камин. Холод нетопленого помещения говорил о том, что миссис Чармонд сегодня здесь не обедала.
Настроение Мелбери к этому времени несколько смягчилось. Все вокруг было так мирно, так безобидно и покойно, что он не испытывал больше желания вступать в ссору ни с Фитцпирсом, ни с кем бы то ни было другим. Видя это чинное благолепие, он скорее почувствовал, чем сообразил, что там, где так покойно и прилично, не могут твориться те гнусные деяния, которые он подозревал. Ему вдруг пришло в голову, что, будь даже подозрения его справедливы, его внезапное, если не беззаконное, вторжение в чужой дом может обернуться позором и унижением не только для его обитателей, но и для них с Грейс. Если разразится скандал, то больше всех пострадает, конечно, его дочь. И Мелбери решил, что будет вести себя более разумно и поговорит с зятем наедине, как поговорил уже с миссис Чармонд.
Неслышно, как и вошел, Мелбери поспешно ретировался. Проходя мимо гостиной, он услышал сквозь потрескивание поленьев в камине какой-то легкий шум и, тихонько приоткрыв дверь, увидел, как через противоположную высокую стеклянную дверь выходят наружу две фигуры: в женщине он узнал хозяйку дома, в мужчине – своего зятя. Мгновение спустя они исчезли за дверями, слившись с темнотой парка.
Мелбери вернулся в холл, вышел во двор через парадную дверь и, обогнув дом, оказался возле террасы, прилегавшей к гостиной. Он подошел как раз вовремя: остановившись у ограды, отделяющей газон от парка, Фитцпирс и миссис Чармонд нежно прощались.