– Думаю, ты напрасно его прождешь, Грейс, – медленно проговорил Мелбери.
– Почему?
– Мы с ним крепко поссорились. И я думаю, что он сегодня не вернется.
– Поссорились? Уже после того, как его сбросила лошадь?
Мелбери кивнул, не отрывая взгляда от свечи.
– Да, – ответил он, – когда мы с ним вместе возвращались домой.
Слушая отца, Грейс чувствовала, как в ней закипает обида и негодование, и вдруг воскликнула:
– Зачем ты ссорился с ним? Почему не привез его мирно домой, раз он ехал сюда? Он мой муж. И если уж ты выдал меня за него, так зачем теперь все осложнять? То ты требуешь, чтобы я помирилась с ним, а то делаешь все, чтобы разлучить нас, хотя между нами и так пропасть.
– Как ты несправедлива, Грейс! – сказал Мелбери, вконец расстроенный. – Я все делаю, чтобы разлучить вас? Ты не думаешь, что говоришь…
Он хотел было пересказать ей все, что слышал сегодня от Фитцприса, объяснить, что причиной случившегося были единственно его возмутительные речи, оскорбляющие ее, но подумал, что это больно заденет дочь, и промолчал.
– Ложись лучше спать, – сказал он ей мягко. – Покойной ночи.
Весь дом уснул, тишина опустилась на усадьбу, только изредка слышался скрип уздечки в конюшне. Несмотря на уговоры отца, Грейс так и не заснула, все ждала, но Фитцпирс не возвращался.
Грейс пережила в ту ночь тяжелый духовный кризис, много думала о муже, позабыв на время об Уинтерборне, и говорила себе: «Как сильно, должно быть, любят Фитцпирса эти несчастные женщины! Каким привлекательным он кажется им! Но он ведь и в самом деле привлекателен».
Если бы Фитцпирс взглянул сейчас ласково на жену, то эти мысли Грейс, родившиеся под влиянием встречи с соперницами, обернулись бы, по всей вероятности, нежным чувством. Любовь птицей рвалась из сердца Грейс и жадно тосковала по гнезду.
Но Фитцпирс так и не вернулся в ту ночь. Мелбери заблуждался относительно истинного состояния зятя. Люди не падают головой оземь без вреда для себя. Если бы Мелбери имел возможность поближе увидеть Фитцпирса, то заметил бы, что тот удаляется в лес, истекая кровью. Не пройдя и пятидесяти шагов, он почувствовал дурноту, поднял руки к голове, зашатался и рухнул на землю.
Глава XXXVI
Не одна Грейс провела эту ночь в думах и ожидании. Фелис Чармонд не легла спать в урочный час: сидела возле комода гостиной в просторном пустом доме, погруженная в глубокое раздумье, как и Грейс в своей маленькой гостиной в доме отца.
Услыхав на лестнице успокоительное известие из уст Мелбери и почувствовав большое облегчение, миссис Чармонд тотчас вспомнила о приличиях, поспешно сбежала по ступенькам вниз и исчезла в дверях, как привидение: прячась в тени стены, достигла ворот, через которые и удалилась, никем не замеченная, не успели еще Грейс с отцом вернуться в дом. Сьюк Дэмсон решила, что самое лучшее – последовать примеру благородной дамы, спустилась по черной лестнице так же поспешно, как Фелис по парадной, выскочила из дому через боковую дверь и была такова.
Очутившись за воротами усадьбы Мелбери, миссис Чармонд побежала домой со всей быстротой, на какую были способны ее ноги, ни разу не остановившись и не повернув головы. Она вошла в дом, как и вышла из него, – через стеклянную дверь гостиной. В доме все было как до ее ухода: она отсутствовала три четверти часа, и никто из домочадцев не успел ее хватиться. Усталая физически, но в душевном возбуждении, села она перед камином; сердце бешено колотилось, и она глядела широко раскрытыми глазами на огонь, не переставая изумляться своему поступку.
Любовь и страх предательски толкнули ее в дом Грейс, и теперь, когда тревога за Фитцпирса улеглась, она с сокрушением думала о проявленной слабости. Вот как начала она бороться со своей страстной к нему привязанностью! Признав перед собой и Грейс непозволительность своего увлечения, она тем не менее проявила полное бессилие справиться с ним.
Если бы только Небо могло укрепить ее, но рассчитывать на Небо плохая надежда! Одно было несомненно: если она действительно хочет победить соблазн, то должна покинуть Хинток. Борьба слишком безнадежна, слишком изнурительна. Это была медленная капитуляция совести перед тем, что она не смела назвать.
Мало-помалу Фелис стала проникаться непреклонной решимостью вести себя впредь более мудро. Это была реакция после всех ее страхов, следствие уверенности, что возлюбленный ее цел и невредим. В эти минуты она была, говоря словами миссис Элизабет Монтегю[40], «благоразумна до безумия» и видела единственный выход в немедленном отъезде. Чтобы не откладывать дела в долгий ящик, Фелис соскочила с кресла и принялась собирать свои мелкие вещицы, разбросанные здесь и там по комнате.
Она металась по гостиной от столика к столику, как вдруг услышала легкий шорох за дверью и остановилась. Кто-то тихонько стучал в стекло. Щеки миссис Чармонд вспыхнули. Он и прежде приходил к этой двери, но как осмелился прийти сейчас! Все слуги в доме спали, она тоже должна быть в постели! Фелис вспомнила, что, войдя в дом с веранды, неплотно задернула штору, так что из комнаты на газон падала полоска света, выдававшая ее присутствие запоздалому пришельцу. Даже вещи, казалось, сговорились помешать ей сдержать слово, данное Грейс.
Стук повторился – такой легкий, точно птичка клювом постучала в стекло; объявленные вне закона чувства одержали верх над благоразумием, и миссис Чармонд подошла к окну с твердой решимостью, однако, покачать отрицательно головой и плотно задернуть штору.
То, что она увидела за окном, могло поразить ужасом и более мужественное сердце, чем ее, беззащитной женщины, одиноко коротающей ночь. В центре нижнего квадрата двери к стеклу прижималось чье-то лицо, в котором она с трудом узнала Фитцпирса. Смертельно бледное, все в крови, оно пятном выделялось в черноте ночи. Испуганными глазами смотрела она на это лицо, которое показалось ей ликом с платка святой Вероники[41].
Губы Фитцпирса зашевелились: он о чем-то молил ее. Фелис мгновенно представила себе события, предшествующие этому печальному исходу, дрожащей рукой отворила створку двери, наклонилась к скорчившейся фигуре, со страстной тревогой прижалась своей щекой к его, потом, не сказав ни слова, помогла ему войти в комнату, вернее – чуть не внесла его на руках.
Поспешно заперев двери и задернув шторы, она, почти не дыша, наклонилась над ним и прошептала:
– Как это случилось? Ты что, очень сильно ушибся?
– Довольно сильно, только ты не пугайся, – проговорил он с трудом, пытаясь принять более удобную позу. – Немного воды, пожалуйста.
Фелис бросилась в столовую и принесла графин с водой. Фитцпирс жадно выпил стакан. Ему стало легче, и он смог с ее помощью добраться до софы и лечь.
– Тебе очень плохо, Эдрид? – спросила миссис Чармонд. – Скажи мне.
– Я едва жив, – прошептал Фитцпирс. – Но все, наверное, обойдется… Это от потери крови.
– Но я слышала, что ты не так сильно ушибся, – сказала миссис Чармонд. – Как это произошло?
– Это сделал мой тесть! Я чуть не на четвереньках полз больше мили. Думал, не дотяну… Я пришел к тебе потому, что ты мой единственный друг на всем свете. И я никогда больше не вернусь в Хинток под крышу Мелбери, никогда! Нет, ни мак, ни мандрагора не исцелят моей ненависти…[42] Только бы мне поправиться…
– Давай, Эдрид, я перевяжу тебе голову. Я вижу, тебе чуть полегче.
– Перевяжи. Хотя нет, подожди немного. Кровотечение, к счастью, остановилось, а то бы меня уже в живых не было. Еще в лесу, в кромешной тьме, мне удалось наложить жгут из носового платка и нескольких полупенсов… Послушай, Фелис, не могла бы ты спрятать меня в своем доме, пока я не встану на ноги? Что угодно, но я не покажусь больше в Хинтоке. Практика моя почти совсем иссякла, ты это знаешь, а после того, что произошло, я просто не хочу возобновлять ее.
Слезы не переставая текли по лицу Фелис. Куда девалось ее намерение расстаться с Фитцпирсом навсегда? Ее единственным желанием было теперь ухаживать за ним, пестовать его, пока он болен, всеми покинут и в нищете. Во-первых, надо было спрятать его. Она стала думать куда – и придумала.
Фелис дала ему выпить немного вина, которое принесла из столовой, затем разула его. Теперь он мог, опираясь на ее плечо и на палку, немного пройти. Так они вышли из комнаты и стали медленно подниматься по лестнице. Наверху они вышли на галерею, отдохнули немного и добрались наконец до узкой лестнички, которая привела их в самый глухой и отдаленный угол дома. Фелис отперла дверь. Это был большой чулан, где находилась всевозможная старая мебель. Среди этого нагромождения, застилавшего свет из окон, было много закутков и тайных местечек, надежно укрывающих от постороннего взгляда, даже если заглянуть в дверь. Мебель эта по большей части принадлежала прежнему владельцу: покойный мистер Чармонд купил ее на аукционе, – но прихоти моды, а также вкусы молодой жены послужили причиной ссылки ее на чердак.
Фитцпирс опустился на пол, прислонившись к стене, пока Фелис ходила за тюфяком и одеялом и устраивала ему на полу постель в одном из закутков. Потом она принесла таз с водой, смыла засохшую кровь с его рук и лица. Устроив Фитцпирса как можно удобнее, – он полулежал, откинувшись на высокие подушки, – Фелис пошла в буфетную за едой. Пока он ел, она смотрела на его лицо, следила за каждым его движением с такой тревогой, с такой добротой и любовью, как может смотреть только любящая женщина.
Скоро он почувствовал себя гораздо лучше и был в состоянии обсудить с ней свое положение.
– То, что я сказал Мелбери, может действительно привести в ярость любого, если это, конечно, сказано с умыслом и адресовано тому, кто слушает. Но ведь я не узнал его, да к тому же голова у меня пошла кругом от той гадости, которую он дал мне глотнуть… Завеса в храме разодралась надвое…