– Снова полюбить тебя?
– Да, если сможешь.
– Я не знаю, что тебе ответить, – растерянно проговорила Грейс, потому что и в самом деле не знала. – А ты обещаешь, что не будешь требовать видеться с тобой?
– Обещаю. Впрочем, я ведь тебе уже обещал. Или я в чем-нибудь невольно провинился перед тобой и ты усомнилась в моих добрых намерениях?
Грейс должна была признать, что Фитцпирс ни в чем перед ней не провинился.
– Тогда я думаю, что сердцу твоему пора вернуться домой. Слишком уж оно загостилось в подземном царстве, – печально пошутил Фитцпирс.
Грейс едва заметно покачала головой и тихо произнесла:
– Я постараюсь думать о тебе чаще, если смогу.
Фитцпирс вынужден был пока довольствоваться этим.
– Когда мы опять встретимся?
– Как было условлено, через две недели.
– Ладно, пусть через две.
– По крайней мере, на этот раз. А как будет впредь, скажу, когда встретимся.
– Хорошо, хорошо. Но я все-таки буду приходить сюда чаще, чтобы взглянуть на твое окно.
– Это уж как хочешь. До свидания.
– Прибавь «мой Эдрид».
Грейс, казалось, была готова выговорить эти слова, но передумала и, скользнула в кусты живой изгороди, крикнув на прощание:
– Нет-нет, не могу!
Фитцпирс не преувеличивал, когда говорил, что усадьба Мелбери притягивает его как магнит, но заставить Грейс капитулировать ему все не удавалось. Они по-прежнему встречались через две недели, как того требовала Грейс, и в назначенный срок она появлялась неукоснительно. Весна давно уже трудилась в лесу и садах, а встречи Фитцпирса с Грейс, хотя число их увеличилось, почти ничем не отличались от самых первых.
Усадьба Тенге – небольшой сад с домом, в котором жили отец с сыном и его молодая жена, – примыкала сбоку к усадьбе лесоторговца. Закончив работу у Мелбери, Тим в сумерки часто уходил в небольшую беседку в дальнем углу сада, где любил выкурить вечернюю трубку, и не раз видел на тропе за живой изгородью Фитцпирса, который шел обычно не спеша, задумавшись, время от времени бросая пристальные взгляды в сторону сада, мимо которого проходил, поскольку вовсе не торопился покинуть место, ставшее для него таким притягательным, и все ходил и ходил туда и обратно, надеясь увидать ту, которую так страстно мечтал прижать к груди.
Мало-помалу Тим стал задумываться над этими частыми появлениями Фитцпирса в вечерний час на задах его усадьбы. Он по простоте душевной не мог представить себе, что сердце доктора вновь загорелось любовью к Грейс: та утонченность чувств, которая видит глубочайшее, почти эстетическое наслаждение в страстном поклонении женщине, когда-то брошенной, была для молодого дровосека чистым абсурдом. Мистер Фитцпирс и его жена давно расстались, и, конечно, никакой любви между ними быть не могло. Другое дело его Сьюк. После той памятной встречи в день свадьбы, уступив его настойчивости, она с раскаянием призналась ему в своих прошлых грехах. Теперь же, сопоставив это признание с необъяснимым появлением доктора в Хинтоке, Тим пришел к выводу, что тот приезжает сюда не иначе как для свиданий со Сьюк, перебравшейся под крышу супруга. Тим утешал себя только тем, что пароход, который увезет их в Новую Зеландию, отплывает через месяц, и уж тогда Сьюк никогда в жизни больше не увидит Фитцпирса.
Месяц прошел быстро, наступил наконец и последний вечер. Тим вместе со Сьюк, после целого дня сборов и приготовлений, отдыхали в комнатке, отведенной отцом Тима для молодых. В углу громоздились упакованные и перевязанные веревками ящики (самый большой, которому надлежало ехать в трюме, был отправлен несколько дней назад). Сьюк стояла возле камина и смотрела на огонь, освещавший ее красивое лицо и фигуру. Тим сидел в углу, последний раз созерцая стены отцовского дома, по которым, как и по его лицу, прыгали сейчас отсветы пламени.
Тим Тенге чувствовал себя очень несчастным. Предстоящее путешествие отрывало его от отца: старик Тенге ни под каким видом не соглашался покинуть Хинток. И если бы не забота о репутации Сьюк и его собственном честном имени, он бы сейчас, в последнюю минуту, все распаковал и никуда не поехал. Тим заметил, что жена его в этот вечер чем-то возбуждена, не находит себе места и настроение у нее невеселое.
– Тебе не хочется уезжать, Сьюк? – спросил он жену.
Сьюк невольно вздохнула и ответила:
– Не знаю. Наверное, не хочется. Всегда так бывает, когда расстаешься насовсем.
– Но ты-то ведь не родилась в Хинтоке, как я.
– Ну и что же!
– А по-моему, ты не хочешь ехать, потому что здесь остается один человек.
– Кто это тебе сказал?
– Я сам все вижу. У меня есть глаза и уши. Слушай, Сьюк, я очень рад, что увожу тебя отсюда. В чужих краях мне все равно, чьими объедками питаться. А вот дома – другое дело.
От этих слов Тима лицо Сьюк не изменило своего безразличного, угрюмого выражения. Она ничего не ответила, и он скоро ушел в дальний угол сада выкурить привычную трубку.
Сьюк действительно пребывала в расстройстве. И причиной этого был именно тот джентльмен, на которого намекал Тим. Но надо отдать Сьюк справедливость: на этот раз ее мысли о Фитцпирсе были совсем особого, гораздо более невинного свойства, чем подозревал Тим, памятуя ее прежнее легкомыслие. Сьюк случайно обнаружила, что Фитцпирс возымел привычку раза два в неделю появляться в Хинтоке, и сегодня как раз был такой вечер, когда он мог наверняка появиться. Поскольку на следующий день она навсегда покидала эти края, то она решила, что никому не будет большого вреда, если, повинуясь голосу сердца, она украдкой, неведомо ни для кого, взглянет на Фитцпирса последний раз и мысленно простится с ним навеки. Час появления Фитцпирса приближался, и Сьюк, потеряв покой, нервозностью, что ей была несвойственна, выдала свои чувства.
Не успел Тим выйти из дому, как она опрометью бросилась в конец сада, чтобы из-за кустов живой изгороди увидеть, как мимо прошествует Фитцпирс, если, конечно, он уже не прошел.
Ее светлое ситцевое платье было хорошо видно Тиму, курившему трубку в беседке в другом углу сада. Сьюк же из-за деревьев не заметила мужа и, осторожно раздвинув кусты, спряталась в них. Ясно было, что она поджидает кого-то.
Тим быстро подошел к тому месту, где притаилась Сьюк, и молча остановился. Сьюк впопыхах и не подумала, что Тим может оказаться поблизости. Почувствовав его присутствие, она тотчас вышла из своего укрытия.
– Значит, он и сегодня придет, – коротко проговорил Тим. – И нам без памяти хочется увидеть своего милого!
– Да, он придет, – ответила с вызовом Сьюк. – И нам без памяти хочется его увидеть!
– Тогда немедленно ступай домой, куда твой милый тоже скоро пожалует. Нам выезжать в полчетвертого утра. Если в восемь не ляжем, завтра будем весь день как сонные мухи.
Сьюк минуту подождала, но в конце концов покорилась мужу и медленно побрела через сад к дому. Скоро Тим услыхал, как в двери щелкнул замок.
Тим разъярился не на шутку. Его женитьба обернулась позором, постоянным источником горьких сожалений; единственный мыслимый способ поправить дело – отъезд на край света – отрывал его от родного гнезда, не вселяя надежды на счастливое будущее. Черные тучи, по всей видимости, до конца дней будут омрачать его семейное счастье. Тяжелые мысли душили Тима, и ярость его росла. Он стал думать, как отомстить обидчику, пока тот еще в досягаемости. Несколько времени ничто не приходило ему на ум, как вдруг его точно осенило. И он не мешкая бросился через свой сад в соседнюю усадьбу, принадлежавшую когда-то лесничему, где теперь жила одинокая женщина. Тим обежал по дорожке дом и остановился у задней стены. Дом стоял на откосе, и сзади крышу можно было достать рукой. Тим сунул руку под стреху и стал шарить в узком проеме.
– Ага! Память не изменила мне! – прошептал он, беззвучно шевеля губами.
Дернув посильнее, он вытащил из-под крыши какую-то странную, всю в паутине железную конструкцию, лязгнувшую от прикосновения. В длину в ней было около трех футов, в ширину наполовину меньше. Тим внимательно осмотрел находку, насколько было возможно в гаснущем свете дня, обтер рукой паутину и сказал: «Эта штучка, надо думать, поубавит прыти его длинным ногам!»
В руках у Тима было не что иное, как капкан для охоты на человека.
Глава XLVII
Если бы ценность автоматически действующего механизма определялась пригодностью его для самых изощренных, самых действенных пыток, то капкан для двуногих на выставке автоматов, бесспорно, получил бы первую премию.
Надо прибавить к этому, что изобретатель капкана, найденного Тимом под крышей дома лесничего, был, несомненно, человеком незаурядных способностей. Ибо созданный им снаряд отличался от прочих ему подобных в такой же степени, в какой дикие львы и тигры отличаются от медведей, волков и кабанов – обитателей бродячего зверинца. Другими словами, хотя во времена старой веселой Англии, воплощавшей в себе, как теперь считают, английский дух в самом чистом виде (это особенно справедливо по отношению к деревне), употреблялось великое множество всевозможных капканов, пальма первенства, без сомнения, принадлежала тому типу, которым сейчас вооружился Тим и который получил в свое время самое широкое распространение для охраны садов и поместий.
Среди капканов на двуногих существовало несколько разновидностей. Беззубой пользовались мягкосердечные люди, и своей безвредностью она вызывала заслуженное презрение широкой публики. Челюсти такого капкана похожи на рот столетней старухи, в котором время не оставило ни единого зуба. Была промежуточная разновидность, зубастая наполовину: два дюйма милосердия, два дюйма пыток; два дюйма – мягкий щипок, два дюйма – акульи зубы, и так вдоль обеих челюстей. Эту разновидность изобрел, по всей вероятности, сквайр из тех, про которых говорят «ни рыба ни мясо», или йомен, уступивший мольбам своей жены. Была еще одна, крайняя разновидность, некое подобие плоскозубцев: такой капкан кожу не драл, но зато дробил кости.