– Ладная у тебя куртка, Джайлс. И я бы не прочь в такой ходить, да не знаю, где взять. Ну, мне за тобой не угнаться.
Заждавшиеся музыканты из Большого Хинтока выступили вперед и заиграли. Начались танцы. Грейс сделала несколько па и сбилась – за годы разлуки с Хинтоком совсем забыла фигуры деревенских танцев. Джайлс почувствовал, что все пропало, а Грейс, глядя на движущиеся в старинном ритме пары, припоминала себя в светлом зале просторного дома среди прелестных воздушных подруг, точно эльфы порхавших в облачке легкого муслина. Сейчас, должно быть, они далеко: в местах, ничуть не похожих на Малый Хинток.
Какая-то незнакомая Грейс женщина, взяв со стола карты, предложила ей погадать. Грейс согласилась, и женщина сбивчиво и несвязно, извиняясь, что давно уж не пробовала гадать, что-то ей напророчила.
Стоя рядом, мистер Мелбери презрительно комментировал:
– Да что ей гадать? Ее судьбу люди ученые, не тебе чета, предсказали. Знаешь, как они называются? Френологи. А это что за гадание? Столько лет поживешь среди умных людей, разве в Хинтоке чему удивишься?
Наконец подошло время расходиться по домам. Когда семейство Мелбери откланялось, игроки в углу еще не поднимали голов от карт, успев исчеркать мелом весь столик красного дерева. Ночь была погожая, дорога недальняя, и все трое Мелбери решили прогуляться пешком.
– Хороший парень Джайлс, ничего не скажешь, – сказал мистер Мелбери, выйдя на аллею под своды деревьев, среди которых, точно вкрапленные в узор ветвей, ярко светились звезды.
– Очень хороший, – подтвердила Грейс таким тоном, точно хотела уверить собеседников, что Джайлс ничуть не упал в ее глазах.
Выйдя на прогалину, откуда днем был виден дом доктора, они заметили свет в одном из его окон, хотя было уже далеко за полночь.
– Еще не ложился, – заметила миссис Мелбери.
– Важная работа, стало быть, – отозвался лесоторговец.
– А со стороны подумаешь: нет у человека забот, так хоть поспит вволю. Днем-то его, почитай, и не видит никто.
После событий минувшего вечера особенно приятно было отвести душу разговором об образе жизни мистера Фитцпирса.
– Что странного, что никто его не видит? Какой интерес такому человеку жить в нашей глуши? Ну да, надо думать, он у нас не задержится.
Тут мистер Мелбери снова припомнил Джайлсову вечеринку, и, пользуясь тем, что Грейс ушла чуть вперед, доверительно сказал:
– Что ни говори, а эта жизнь не по ней. Не к тому она приучена. Вот ведь, ничего наперед не угадаешь: думал, пусть учится, по заграницам ездит, вернется – будет Джайлсу хорошая жена, а вышло, что он ей не пара. Черт знает какая досада! А что делать? Придется ей за него идти, придется…
При этих словах за их спиной раздался топот, и два голоса, принадлежавшие неразлучным картежникам, во всю глотку завопили на мотив военного марша:
Так пусть она,
Так пусть она
Отправится ко всем чертям!
– Вот, смотри, с кем нас позвали, – с негодованием сказал Мелбери, оборачиваясь назад. – Нам, старикам, что: нас от того не убудет, – но Грейс каково… о ней-то он не подумал.
Тем временем обсуждаемый на все лады Уинтерборн бродил по дому, откуда только что убрались последние гости, и с тоской взирал на царивший всюду беспорядок. На кухне он застал Роберта Кридла: о чем-то размышляя, тот сосредоточенно смотрел на догоравшие в печи угольки.
– Ты, верно, притомился за день, Роберт, ложись-ка спать.
– Да что там, Джайлс… я хотел сказать – хозяин. Хорошо посидеть, когда все дела переделаны.
Думая о своем, Уинтерборн взял кочергу и, наморщив лоб, стал ворошить золу, пока широкий под не стал похож на опаленную зноем Сахару, усеянную огненно-красными камнями.
– Ну что, по-твоему, вечер удался? – спросил он наконец.
– Угощение вышло на славу, это точно. И выпивка удалась, тут меня не проведешь – бочки, какую ни возьми, все гудят. Да, выпивка такая, что лучше не выдумаешь. Крепче меда я во всю жизнь не пробовал. И наливка вишневая хороша. И сидра игристее никто не выгоняет, а уж как я его настоял на спирту да на пряностях, так о том и не говорю. А яичный флип вышел такой, что хоть сквозь муслин цеди – ни пятнышка не останется. Такой флип кого хочешь развеселит, сам король от него запляшет. Тем, не спорю, небось не все по нраву пришлось. – Он кивнул в сторону дома Мелбери.
– Да, боюсь, что тут-то мы и оскандалились.
– Ну, коли так, значит судьба. И как эту улитку угораздило прямо ей в тарелку попасть…
– Какую еще улитку?
– Да обыкновенную. Я, когда тарелку ее выносил, гляжу – с самого края улиточка, маленькая такая, лежит. Откуда, думаю, ей там взяться? Должно, с зеленью попала.
– Это еще что за новости? А в зелень она как попала?
– Чего не знаю, того не знаю. Только не иначе там она и была.
– Но, черт возьми, Роберт, там-то ее и не должно быть!
– Это как сказать. Где же еще улитке быть, как не в огороде? Улитки всегда в огороде живут. Я уж знаю, меня не проведешь. Что улитки, что гусеницы – к капусте так и льнут. Эту тварь, как ни старайся, от капусты не отвадишь.
– Но она хоть была не живая? – содрогнулся Джайлс, подумав о Грейс.
– Ну, это нет. Вареная, вот те крест, вареная. Боже избави, чтоб у Роберта Кридла да в стряпне живая улитка! Ах ты, господи, эта тварь-то мелкая и родилась на капусте, и весь век на капусте, и другого пропитания не знает. И чем она сама не капуста? Но молодая леди какова: сидит, все молчком, – другая бы разговор завела, приятно побеседовала: откуда, мол, улитка взялась, – а то все как сычи сидели, не знали, о чем говорить.
– Что ж, значит, всему конец, – пробормотал Джайлс, тряхнув головой, склоненной над тлеющими углями, и сильнее нахмурившись. – Она, Роберт, привыкла не к такому обхождению: ей надо, чтоб были лакеи, чтоб все блестело. Мы перед ней деревенщина неотесанная.
– А коли так, пусть поищет себе другого. Нечего было забивать голову науками, заноситься невесть куда. А то еще скажу: незачем было холостому джентльмену устраивать такой пир, но уж если устраивать, так для тех, кто тебе ровня.
– Ты прав, – с горьким вздохом ответил Джайлс и отправился спать.
Глава XI
– Какая досада… Боже, какая досада, – повторял наутро Мелбери, пользуясь тем, что Грейс еще не спускалась к завтраку.
Но что было делать: отказав Уинтерборну, он изменит слову, разрушит замысел, который до сих пор вынашивал, да и сейчас невольно помогал его осуществлению. Как бы то ни было, все должно решиться в ближайшее время, и надо заранее обдумать, как себя вести.
Того, что есть, не спрячешь: за год Грейс переменилась неузнаваемо, – и теперь, вложив столько денег в ее образование, он чувствовал, что не в силах, просто не в силах отдать ее за Джайлса, который до гроба будет возиться с яблоками и торговать сидром. Этой женитьбе надо помешать, хотя бы и против желания самой Грейс.
– Конечно, они поженятся, коли ты прямо не скажешь ей, что никто ее не неволит, – заметила ему миссис Мелбери. – А то смотри: она тут поживет, обвыкнет, подумает, что и в Хинтоке неплохо живется, и с Джайлсом тоже стерпится-слюбится, в доме у него наведет порядок – приданое ведь за ней немалое. Это она только поначалу, с непривычки дичится. Я, думаешь, верила, что приживусь в Хинтоке? А вот время прошло, и освоилась. Раньше казалось: пол каменный такой холодный, и совы по ночам ухают – страх, а теперь все ничего: и в глуши люди живут.
– Ты права. Пройдет время, и Грейс будет под стать нам, деревенским. И делать все станет как мы, и разговаривать так же, еще спасибо скажет, что сосватали за Джайлса. Но мне-то каково думать, что это я своими руками тяну ее вниз, к старой жизни, когда ей впору жить во дворце, когда я себя не щадил, чтоб ее над всеми возвысить. Каково мне теперь знать, что руки у нее загрубеют – а сейчас пальчики такие нежные, – и ходить она начнет вразвалку да враскачку, как фермерша…
– Ну, такого с ней не будет, – решительно возразила жена.
Когда Грейс сошла наконец к завтраку, отец встретил ее недовольным ворчанием – не то что ему казалось предосудительной привычка долго спать по утрам, но его испугала нарисованная им перспектива.
– Ты мог ворчать на меня, когда я была девочкой – ответила Грейс, и губы ее дрогнули, – а теперь я взрослая и могу жить своим умом… Но дело не в этом, дело совсем в другом… – И, не договорив, она выбежала из комнаты на улицу.
Мелбери огорчился. Взаимное недовольство отца и дочери было вызвано не друг другом, а сцеплением причин и следствий, не ведающим ни правых, ни виноватых, которого обычно не улавливает и не постигает человеческий ум. Мелбери нагнал дочь уже за домом. Она бесцельно брела по покрытой белой изморозью поляне, где стаями по двадцать-тридцать птиц разгуливали скворцы, а за ними, охорашиваясь на солнце, наблюдало семейство воробьев, уютно устроившихся на цоколе кухонной трубы.
– Вернись позавтракай, дочка, – проговорил он просительно. – А про Джайлса думай сама и поступай как захочешь: я со всем согласен.
– Но мы же помолвлены, папа. Рано или поздно мне придется стать его женой, – ведь ты дал ему слово.
По этому ответу Мелбери заподозрил, что Грейс не вполне равнодушна к Джайлсу, что в глубине души у нее еще, может быть, сохраняется детская привязанность к нему, позднее заглушенная новыми впечатлениями, но счел преждевременным расхолаживать дочь.
– Вот и ладно, – сказал он. – Нам еще не сейчас расставаться, так что пойди покуда позавтракай. Расскажи-ка лучше, как была в Хинток-хаусе. Понравилось тебе там?
– Да, там было прекрасно.
– Не то что у Джайлса?
Грейс не ответила, но, зная ее, он догадался, что в молчании ее скрывался упрек за жестокое сопоставление.
– А в какой день, ты говоришь, тебя ждет миссис Чармонд?