О НИКОЛАЕ ДОРИЗО
Я поэт для читателей.
Не для поэтов…
Так сказал о себе со скромным достоинством Николай Доризо. И это верно. Сколько читателей разных поколений и в разные годы взяли себе в спутники слово Доризо — в труде, в беде и в радости. Лучшие его стихи обрели признание — прочное, заслуженное признание, пришедшее к поэту, которому весело и счастливо жить и работать для читателя. Эти лучшие стихи нашли путь к человеческому сердцу и стали необходимы, как задушевная песня.
Юный читатель вправе спросить: «Стихи — необходимы? А так ли уж они необходимы?» Конечно, речь идет не о буквальном понимании. Когда нам голодно, мы заявляем о своем желании отнюдь не стихотворным размером. Когда нам больно, мы не сообщаем об этом, прибегая к ямбу или хорею. Когда в нас пробуждается важная, неотложная мысль, мы не слагаем сонет. Всякий раз мы обращаемся к услугам «презренной», но, право, такой необходимой прозы.
Очевидно, всем нам стихи не бывают нужны всегда — как хлеб, воздух, вода. Но зато в определенные, значительные в жизни моменты именно стихи способны перевести на особенный, уплотненный и выразительный язык все то, что, невысказанное, дремлет в тебе, беспокоит, мучает. Потребность в любви, в красоте, в поэзии жива в каждом. Она может быть ущемлена или даже изуродована, и тогда проявится неузнаваемо, искаженно; она может также спать непробудным сном (словно принцесса из волшебной сказки, надежно охраняемая дремучим бором и стенами заколдованного замка), но она жива, доколе жив сам человек. У человеческой души есть и слух, и зрение, но они могут притупиться, душа может оглохнуть и ослепнуть. И поэт идет к нашей душе, расколдовывая препятствия, убирая препоны, чтобы пробудить в пае «чувства добрые».
Сказал мне кандидат наук:
Зимой ли,
вешнею порою
Прикосновенье
добрых рук
Деревья
чувствуют
корою.
Когда же тот,
кто к ним жесток.
Едва лишь
к дереву
подходит.
Как импульс,
беспокойный сок
В стволе
вибрирует,
не бродит.
Я сердцем чувствую:
он прав,
Я глажу ствол березки тонкий…
О, как легко
сломать сустав
Ее доверчивой ручонке.
Очеловечиваем боль —
Мол, только боль
людская
плачет…
Я понял,
что такое значит
Нечеловеческая боль.
Драгоценное чувство чужой боли свойственно многим стихам Николая Доризо, как и чувство Природы, ее великой тайны, ее гармонии. Вот почему «дитя природы», тысячелетним опытом предков соединенный с окружающим его первобытным миром, по-своему мудрец, хоть и не прочитавший ни одной книжки: «Да, он дикарь в моей библиотеке, но я дикарь в его лесу родном» («Дикарь»). Стихи о загадке мироздания, о предназначении на земле человека мы называем философскими. И таких стихов у Николая Доризо немало. Их отличает строгость формы, лаконизм, особенная сгущенность смысла, сжатого в тесное пространство восьми или даже четырех строчек.
Всякого поэта, который обращается к высокой материи, размышляет о «вечных проблемах», подстерегает опасность книжности, вторичности. Потому что он неизбежно идет тропою, но которой до него прошли уже другие — и великие. В чем спасение от этой опасности? Очевидно, в изначальных первичных впечатлениях, в обретении той поэтической родины, которой является как исток страна детства, «малая родина» поэта. Некогда Сергей Есенин сказал своему другу: «Знаешь, почему я поэт?.. У меня — родина есть! У меня — Рязань! Я вышел оттуда и, какой ни на есть, а приду туда же!.. Хочешь добрый совет получить? Ищи родину! Не найдешь — все псу под хвост пойдет! Нет поэта без родины».
Понятно, речь идет здесь об особой «поэтической родине» — сумме впечатлений, полученных непосредственно от какой-то близкой, кровно родственной поэту области жизни. В «жизненный состав» Николая Доризо, с самых первых, детских впечатлений, вошла его родная Кубань — «дымок испеченного теста, и жар самоварных углей, и лужиц весенних свеченье, и сумерек тихий секрет»; азиатская неоглядная даль Оренбуржья, где вокруг «все степя, да какие степя». Понятно, что впечатления эти — только родничок, давший жизнь большой поэтической реке (как безымянный ручей на склонах Эльбруса станет потом просторной Кубанью). Но без них и стихи не получат полнокровия, гемоглобина, а поэт утратит чувство художественного времени. У Доризо память о детстве ведет его от собственной биографии («Оренбуржье». «О. краски и запахи детства!..», «Люблю кубанский знойный борщ…», «Прохожий») к биографии исторической, биографии страны и народа.
Так возникают звенья поэтической летописи, которая складывается из мозаики стихов Николая Доризо — об отгремевшей жестокой войне, о друзьях-товарищах. не дошагавших с поэтом до нашего дня, о траурной надписи на фасаде ленинградского дома, сделанной детской рукой в блокаду. Поэт всякий раз идет от малого, но с помощью удачной метафоры, образа разворачивает это малое в символ, в обобщение. Вот стихи о солдатских прачках, об их натруженных руках, смывавших «с жесткой солдатской одежи кровавую потную глину большого похода». И они своим трудом приближали День Победы, день, когда наступили мир и тишина. И заключительные строки стихотворения «Солдатские прачки» уплотненно завершают этот символический образ:
А первое
Мирное
Синее небо —
Такое забудешь едва ли, —
Не ваши ли руки
Его постирали?..
Стихи о войне Доризо писал и под аккомпанемент боя, и с отдаленной дистанции, когда воспоминания становятся нежными и светлыми. Переполненные военные поезда под бомбежкой: детские руки солдатских прачек, вчерашних школьниц: новогодний подарок кубанского мальчонки, посланный на фронт; наконец, «главный пост войны» — Мавзолей Ленина, — из отдельных фрагментов складывается лирическая панорама длившегося почти полторы тысячи дней подвига нашего народа…
У поэтов, которых мы называем представителями фронтового поколения, с особой, обостренной силой выражены чувства дружбы и любви, верности долгу и справедливости. Все это они выстрадали в жестоких огневых испытаниях и познали им настоящую цену. Николай Доризо — поэт-лирик. У него много стихов о любви — чистой, трепетной, романтической. Любовь — поэтическое состояние души. Недаром, полюбив, человек, даже никогда не написавший ни одной поэтической строчки, тянется к перу, перо вычерчивает стихотворение. Любовь сродни вдохновению. Она способна (как в доброй сказке) превратить обреченную на кашу тыкву — в хрустальную карету, а маленькую замарашку Золушку — в необыкновенную красавицу. Продлить это чувство, распространить его за пределы кратковременного состояния души — наперекор житейской прозе, вопреки мусору обыденности, — вот за что ратует Николай Доризо. в своей излюбленной афористичной форме оберегая чувство от пошлости: «О, как мне жаль большого самолета, что намертво разбился о слова!»
С помощью поэтического слова Доризо стремится показать читателю, как богат человек. Душа каждого человека — это целая планета или, но крайней мере, огромный дворец. Однако далеко не каждый эту планету, этот дворец обживает, познает, наслаждается им. Есть и такие, кто весь свой век ютится как бы на коммунальной кухне, не ведая, что за великолепные покои таятся неподалеку. Подобно бедному папе Карло из сказки о золотом ключике, они живут и не знают, что и в их каморке существует своя волшебная дверца — в прекрасный мир красоты, любви и поэзии.
Для Николая Доризо это богатство, эта духовность жизни связаны с понятием отечественной культуры и прежде всего — с именем Пушкина. Пушкин — это наше национальное достояние. И у каждого из нас есть «свой» Пушкин, идущий от впечатлений детства. Вспомните каждый «своего» Пушкина. Пушкин — это некий центр, историческое прошлое и духовное будущее нашего народа («русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет», по словам Гоголя), его объединяющее начало. Невольно приходит на ум эпизод, рассказанный замечательным писателем-хабаровчанином, автором книги «Александр Пушкин и его время» Вс. П. Ивановым: «Пушкин молчалив, у него мало теоретических положений, и только потому, несмотря на дружные усилия теоретиков, он так глубоко вошел своими образами в сознание нашего народа. Помню такой случай: в Москве, зимой, подъезжаю к гостинице «Москва», вылезаю солнце, снег, мороз. И говорю: «Мороз и солнце», а шофер, подхватывая мой чемодан, продолжает: «День чудесный!» И пароль, и отзыв тут налицо, значит — мы дети одного народа. Вот он, метод Пушкина!.. Пушкин владеет образами неотвратимой силы, но он молчалив, и нам нужно всем искать слова, соответствующие этим чудесным картинам Пушкина…»
Мороз и солнце…
Строчка — ода.
Как ярко белый снег горит!
Доныне русская природа
Его стихами говорит.
Все в нем Россия обрела —
Своей красы любую малость,
И в нем увидела себя,
И в нем собой залюбовалась…
В этом отрывке из трагедии Николая Доризо «Третья дуэль», равно как и в стихах «Арина Родионовна» или «Профиль Пушкина в Дагестане», поэт стремится донести до нас своего Пушкина, в чем-то главном совпадающего с Пушкиным каноническим, традиционным, но с новыми красками и светотенью. Надобно тут отметить, что Доризо, автор крупных эпических полотен, в том числе и поэмы о Пугачеве «Место действия — Россия», великолепно знает и — что не менее важно — чувствует историю, прежде всего — историю России. Он свободно ориентируется в море нашей безбрежной Пушкинианы, изучил последние достижения в этой области — работы Ободовской и Дементьева, Н. А. Раевского, продвигаясь дальше уже с помощью художественных, интуитивных лоций.