В поэме «Третья дуэль» (откуда приведен в этой книжке отрывок) Доризо лишь единожды показывает самого Пушкина: образ его складывается из размышлений, реплик, откликов окружающих поэта — жены Натальи Николаевны и ее двух сестер, пылко-благородного Михаила Юрьева (в облике которого угадываются черты другого великого поэта — Лермонтова), коварного Геккерена, самовлюбленного Дантеса и множества других. Сходный прием некогда использовал блистательный наш писатель Михаил Булгаков, когда создавал драму о Пушкине «Последние дни». Тем самым автор уходит от опасности передавать «от себя» безграничный мир Пушкина, давая его портрет отраженно, через косвенные разноречивые характеристики.
Пушкин, его творчество принадлежат всем. Другое дело, однако, что каждый читатель, сообразно своим возможностям и интересам, черпает из пушкинского творчества собственной тарой: ведром или наперстком. Стихи Николая Доризо о Пушкине обладают важной «учительной» силой: они расширяют нашу любовь к Пушкину, а значит, и понимание его.
Для Николая Доризо характерно свободное передвижение по шкале времени — от эпохи Екатерины II и Пугачева и до наших дней. И все же его главные поэтические высоты связаны с современностью. В свое время вся страна пела песни на его стихи: «У нас в общежитии свадьба…», «Помнишь, мама моя, как девчонку чужую…», «На тот большак, на перекресток…», «Почему ж ты мне не встретилась…», «Ну, что ж сказать, мой старый друг, мы в этом сами виноваты…». Поныне заслуженно долгой жизнью живет стихотворение Доризо «Взрослые дочери», которое, став песней, приобрело всенародную любовь и признание. Это поистине народный эпос, где и драматизм прошедших лет, и боль и горечь утрат, и надежда на будущее…
Нас наша молодость
В годы военные
Долго ждала, заждалась,
Может, поэтому
Очень нам хочется
Видеть счастливыми вас.
Николай Доризо воспевает стойкость человека, его красоту и благородство. Но одновременно он пишет о том, что за эту человеческую красоту и — в конечном счете — за счастье необходимо бороться. Чтобы через всю свою жизнь, с юных лет, человек достойно нес это гордое звание.
Олег Михайлов
СТИХИ В УХОДЯЩУЮ КНИГУ
Боюсь я чистого листа,
И, очевидно, неспроста.
Завидую
безгрешным графоманам.
Ох, как наивна
Одержимость их.
Они
в забвенье
тешутся обманом.
Что каждый звук их —
Гениальный стих.
Боюсь
моих стихов
Из книги новой.
Когда на ней
Написано:
«В набор».
Уходит
недосказанное слово.
Не завершен
заветный разговор.
Уходит книга.
Все,
что в ней сказалось,
Не то,
не так.
Я в ней обидно мал.
Как будто жить мне
Час всего осталось,
А главного
я людям
не сказал.
Встревоженный,
Взволнованно молчащий.
С собой
я долгий разговор веду.
Чтоб
на подножку
книги уходящей
Хотя б строка
Вскочила на ходу.
СЛАВА
Бойся, друг,
Над людьми
Своего превосходства,
Даже если оно —
Ум твой и благородство.
Бойся славы.
Извечной отравы лукавой, —
Если ты от людей
Изолирован славой.
Даже если ты ходишь
В поэтах заглавных,
В каждом встречном дому
Равным будь среди равных.
Слава — не дифирамбы тебе и не гимны,
А любовь твоя к людям.
Что стала взаимной.
Но порою бывает она и такая.
Что возвысит тебя.
От людей отдаляя.
Ничего нет опасней,
Если думать о счастье.
Одиночества славы,
Одиночества власти.
НАКАНУНЕ
Я все время живу
Накануне чего-то —
Накануне строки.
Накануне полета.
Накануне любви.
Накануне удачи, —
Вот проснусь я —
И утром
все будет иначе.
То, что в жизни имел.
То, что в жизни имею,
Я ценить не умел
И ценить не умею.
Потому что все время
Тревожит забота.
Потому что живу
Накануне чего-то.
Может, я неудачник
С неясным порывом,
Не умеющий быть
И от счастья
счастливым.
Но тогда почему
Не боюсь я обиды.
Почему
все обиды
В минуту забыты.
Я им счет не веду,
Наплевать.
Не до счета, —
Я все время живу
Накануне чего-то.
"Выходит возраст мой на линию огня…"
А. И. Копытину
Выходит возраст мой на линию огня.
Как дом с порога,
Как роман с пролога,
Газету начинаю с некролога.
Живых друзей все меньше у меня.
Выходит возраст мой на линию огня.
Так високосный год мой начался.
Друзья уходят, остаются жены
И те ж, без измененья, телефоны,
Все те же цифры, но не голоса…
Так високосный год мой начался.
Чужая смерть страшна мне, как своя.
И, расставаясь у могилы с другом.
Как ни грешно, я думаю с испугом.
Что сам умру когда-нибудь и я.
Чужая смерть страшна мне, как своя.
Есть только вечность. Вечной славы нет.
И даже вы, бессмертные поэты,
В конечном счете смертны, как планеты.
Как солнце — через сотни тысяч лет.
Есть только вечность. Вечной славы нет.
Ко мне пришло мое начало дня.
Пока живу, я все-таки бессмертен.
Хотя бы тем, что вновь забыл о смерти.
Есть мысль, есть труд, есть слово у меня,
И возраст мой на линии огня.
"Я столько раз бывал на тризне…"
Я столько раз бывал на тризне.
Но гроб Гудзенко — вот о чем, —
Гроб самый первый в мирной жизни
Доныне помню я плечом.
Оркестры похоронных шествий.
Венки. Сосновая кровать…
Но все же, все же мы ушедших
Все реже стали вспоминать.
То ли с годами мысль о смерти
Реальней — от того больней,
И мы в житейской круговерти
Забыть стараемся о ней.
То ли привык к смертям я? Бросьте,
Неужто я, как тот старик.
Что, словно сторож на погосте,
Давно к людским смертям привык?..
"В горах Кавказа жив еще старик…"
В горах Кавказа жив еще старик,
Могучий гений — гений долголетья.
Не покидал он горный свой Лерик —
Подумать только! — полтора столетья.
При Пушкине уже был взрослым он.
Мог бы обпить его вот этими руками.
Все человечество далеких тех времен
Ушло с планеты. Он остался с нами.
…Вхожу с почтеньем в тот спокойный дом,
В ту вековую тихую обитель…
И, как ни странно, думаю о том,
Что, может быть, я больший долгожитель.
Хотя бы тем, что выжил на войне,
Такой, что не бывало на планете.
И это по своей величине
Не менее, чем жить века на свете.
На Капри лето я встречал зимой,
А в тундре зиму первого апреля.
На тыщи верст помножьте возраст мой.
Ведь расстоянье — это тоже время.
И потому я старше, чем старик.
Задумчивый ребенок долголетия.
Не оставлявший горный свой Лерик
Не год, не два, а полтора столетья.
Я старше на моря, на города,
На трудные и легкие маршруты.
Не на года —
Я старше на минуты,
Что, может, больше стоят.
Чем года.
ВОСТОЧНЫЕ МОТИВЫ
Быть равнодушным к близким —
грех.
И пить вино без меры —
грех.
Неверность —
грех.
И леность —
грех.
Неоткровенность в дружбе —
грех.
Но наибольший
грех
из всех
В том,
что я день спокойно прожил.
Что ни один
подобный грех
Меня
сегодня
не встревожил.
ФРОНТОВАЯ ЗИМА. ЛЕНИНГРАД
«Здесь жил Пушкин».
«Здесь жил Маяковский».
Мрамор славы.
Бессмертья металл.
Видел мемориальные доски.
Но такую, клянусь, не видал, —
Так и рвется наружу страданье.
Фронтовая зима. Ленинград.
От всего многолюдного здания
Лишь один обгоревший фасад.
А к фасаду прибита фанера.
Обведенная черной каймой:
«В этом доме жила тетя Вера», —
Нацарапано детской рукой.
СОЛДАТСКИЕ ПРАЧКИ
Вы с нами делили