Георг фон ОмптедаВдовец
о главной дороге кладбища тянулась похоронная процессия. Впереди колыхался гроб, покрытый цветами, которые выделялись на темной зелени кипарисов, напоминая цветущую жизнь. Несмотря на свою красоту, они были обречены на увядание, подобно молодой женщине, лежавшей под ними — она умерла в полном расцвете своих сил. За гробом шел ее муж, сильный, могучий блондин. Он шел неуверенным шагом, как бы не сознавая, куда он идет. Его лицо, веки, крупные ноздри чуть покраснели; по временам он покашливал и отхаркивался.
За ним шли люди, одетые в черное. Кругом зеленели могилы. Теплый весенний ветерок, увлекая с собою зародыш жизни, проносился над ними. В воздухе веяло какой-то новой, зарождающейся жизнью, и казалось, что сегодня смерть не сможет убить ее.
Священник стоял у края зияющей могилы, куда спустили гроб одетые в черное люди. Он говорил о той, которая лежала там, в земле, и о том, кто остался на земле. Он говорил, что любовь их будет продолжаться и после ее смерти, и что на небе эти двое людей увидятся снова; на небе уготовано свидание этим двум людям, которые в этом мире знали лишь друг друга.
При этих словах взоры присутствовавших обратились к мужу умершей глаза которого наполнились слезами Отпевание закончилось молитвой. Цветы упали на гроб, комья земли застучали по нем, могилу засыпали вырос холм, венки закрыли его.
Высокий блондин пожимал руки, слушал какие-то слова и стоял один, — и отныне ему всегда придется быть одному. Но вот чей-то голос сказал ему:
„Пойдем, тебе нельзя здесь оставаться!“
Невысокий человек в цилиндре взял его под руку. Блондин покорно шел с ним. Они прошли через ворота кладбища мимо старых женщин, продававших венки, и, покинув мир мертвого города, очутились в суматохе жизни. Временами они шли то скорее, то тише. Через несколько времени невысокий человек остановился и вытер себе лоб:
„Н-да, однако, становится жарко!“
Когда они подошли к квартире вдовца, вдовец сказал, что он пройдется еще немного, и, поколесив по соседним улицам, они скоро снова очутились перед его домом. Но высокий блондин смотрел в окна его, как бы охватываемый тайным ужасом. Его друг сказал ему:
„Тебе надо бы немного прилечь!“
„Не могу!“
„Будь благоразумен, ты ведь переутомился. Ты бы поспал немного!“
„Я не могу теперь быть один в квартире! Теперь еще не могу!“
Невысокий человек взял его под руку, но, пройдя некоторое расстояние, он сказал, что весенний воздух утомляет его, и он не может больше ходить. Они оба- не ели еще ничего и потому вошли в ресторан и заказали себе поесть. Но это был очень печальный завтрак, так как вдовец подпер себе щеку рукою и не хотел ни к чему притронуться. Его друг говорил ему, что и тело предъявляет свои права. В конце концов, блондин решился чего-нибудь выпить. Он выпил несколько стаканов вина, и ему стало тепло.
Тогда он начал тихо рассказывать другу о своей жене. Он рассказывал об ее любви к нему, любви нежной и трогательной, об его любви к ней, о том, что, раскрывая утром глаза, он думал только о ней, а по вечерам он засыпал с мыслью только о ней одной.
Весь последний год в течение ее болезни он выходил из дому только по служебным делам. Они спали в разных комнатах, так как при ней на ночь оставалась сиделка, но по вечерам он, стоя на коленях, держал ее руки до тех пор, пока она не заснет. Тогда он тихо и осторожно освобождал свои пальцы из ее рук и отправлялся в свою одинокую комнату.
А теперь он остался один, совсем один! Он выпил залпом свой стакан. Они заказали вторую бутылку. Кровь бросилась в голову блондину. Его глаза блестели, отчасти от слез, отчасти от вина. Он сжал своему другу руку так, что тот поморщился. Затем он успокоился и стал только повторять про себя ее имя.
Уже стемнело. Кельнер спустил шторы. Зажгли огонь. Друг посмотрел на часы, засуетился, хотел платить, но так как кельнер почему-то медлил со счетом, то он поднялся уходить — его последний поезд уходил через шесть минут. Он посоветовал вдовцу идти поскорее домой, подобно матери, предупреждающей сына не гулять долго, затем они пожали друг другу руки, и невысокий человек убежал, будучи уверен, что он достаточно сделал для своего друга, которого он, впрочем, почти ни разу не видел за последний год.
Вдовец тоже предпочел бы пойти домой, но он боялся своей пустой квартиры. Кельнер, убиравший хлебные крошки со стола, начал почтительно говорить с ним, но этот разговор был неприятен одинокому гостю. Для того, чтобы отделаться от человека, он заказал еще одну бутылку.
Когда вино было подано, он налил стакан попробовать. Но потом выпил и второй. Ему стало хорошо, и он на минуту забыл о своем одиночестве.
Его мысли унеслись назад, к годам студенчества, когда он не раз в веселом обществе опрокидывал бутылку за бутылкой. На порозовевших щеках вспыхнула улыбка воспоминания, и странное приятное чувство охватило его впервые после последних долгих бессонных ночей, когда он страдал о потухающей дорогой жизни.
Ресторан опустел. Вдовец хотел посмотреть, который час; вероятно, было уже очень поздно, но он все не мог решиться. Охотнее всего он остался бы здесь, где было так тепло и уютно. Он не хотел выходить на улицу и идти в свою одинокую мрачную квартиру, где все напоминало ему о смерти.
Он заказал еще одну бутылку вина, в вознаграждение за то место, которое он занимал. Он пил вино глотками, дорожил каждой каплей искрящейся влаги, но кельнер уже потушил в задней части комнаты огонь и ходил вокруг его стола, выжидая, не собирается ли гость уходить домой.
Наконец, он поднялся, заплатил и вышел. При выходе он посмотрел на себя в зеркало и увидел в нем огромную черную фигуру с воспаленным, красным лицом. Выйдя на воздух, он зашатался. Он ухмыльнулся про себя — можно пока и не идти домой.
Была поразительно теплая ночь, совсем как летом. На небе, растянувшемся подобно длинной палке между крышами высоких домов, звезды горели дрожащим светом. Временами проезжал сонный извозчик или пробегал запоздалый автомобиль. Несколько человек гуляло при блеске звезд, при свете фонарей. Возвращались запоздавшие, шли парочки, прижимаясь друг к другу.
Вдовец посмотрел им вслед. В его разгоряченном вином мозгу снова пронеслась мысль: „они“ ходят вдвоем, я же одинок, одинок не только на сегодня, но и навсегда. Он, который забыл своих друзей во время болезни жены, он, который так трудно сходился с новыми людьми, он одинок!
Он пошел медленнее. Зачем спешить? Куда?
Но вот ему показалось, что кто-то заговорил с ним. Мимо него прошла женская фигура. Лица он не мог разглядеть. Осталось лишь впечатление огромной шляпы.
Он пошел медленнее. Женщина приостановилась, дождалась его и опять что-то сказала. Неужели вино так подействовало на его голову? Он слышит слова и ничего не понимает. Только шляпу видит он, вызывающую, красную, с огромным согнутым страусовым пером. Ему показалось, что она что-то спросила у него. Непроизвольно он сказал:
— Что такое?
Она, не переставая идти, подошла ближе к нему. Под огромной шляпой он увидел улыбающееся лицо. Она спросила его:
— Совсем один?
Эти слова совпали с его собственными мыслями. Он приостановился, прислонился к стене дома и пробормотал:
— Откуда вы это знаете?
Женщина в большой шляпе ухмыльнулась:
— Ну да, ведь у вас никого нет!
— Да, у меня никого нет! Никого, никого! Ни одной души во всем мире. Вы понимаете? Я одинок, понимаете? Совсем один, один навсегда!
Она засмеялась:
— Ну, положим, не навсегда!
Вдруг он разгорячился.
— Нет, я буду один всю мою жизнь. Всю жизнь я буду одинок! Вы понимаете это? Когда я теперь приду домой, я буду совершенно один.
Он повел рукой, как бы подчеркивая свои слова. Затем он зашатался и наклонился вперед:
— Oh, pardon!
Она протянула руку, как бы желая поддержать его, и взяла его за пальцы. Он не воспротивился этому и начал говорить:
— Я не могу идти домой, не могу!
— Да зачем тебе идти! У меня дома тоже хорошо!
Она не отпускала своей руки, и так они пошли дальше. Он не понимал смысла ее слов. Он только смутно сознавал, что у него есть человек, с которым он может поделиться мыслями, и что он уже более не один на этом белом свете. Они шли вместе. Ноги подкашивались у него, и когда улица перешла в площадь, покрытую дерном и кустами, он сел на скамейку против мраморного памятника, изображавшего какого-то неизвестного господина.
Вдовец потянулся и зевнул. Он почти забыл о присутствии его провожатой. Вследствие бодрствования в течение последних ночей он чувствовал тяжесть в своих членах, а вино утомило его. Его голова наклонилась вбок, наткнулась на плечо, рука перестала двигаться, и глаза закрылись.
Кто-то тряхнул его. Какой-то голос говорил:
— Не можем же мы здесь оставаться!
Затем кто-то дернул его, и он вскочил. Его повели куда-то. Они сели на извозчика, он не знал, зачем и куда они едут, он только был доволен, что ему не надо идти. Когда экипаж остановился, он не хотел вылезать. В каком-то тумане он слышал, как кто-то ругался. Почему, за что? Кто-то спрашивал его адрес. Где он, в ратуше? Но ведь он уже сообщил о смерти! Он назвал свою улицу и номер дома. Затем он почувствовал мягкую постель. Ему было хорошо, как дома. Он забыл весь свой страх перед одинокой квартирой, ему было хорошо, так как больше не нужно было блуждать по улице.
Он спал и видел сон. Его жена ласкала его, и он приник головой к ее щеке. Она целовала его. Он был счастлив и блаженствовал. Его жена была жива.
— Ну, поласкай меня хоть немного, любезный! Эти слова произносил какой-то голос между руками, обнимавшими его. Он напряг все свои силы, чтобы поднять тяжелые веки и очнуться от сна и опьянения. Перед ним было лицо. Его жена... Но ведь его жена умерла. Он похоронил ее сегодня — нет, вчера. Кто же была эта женщина? Охвативший его ужас сразу прояснил ему рассудок. Перед ним лежала чужая женщина. Он узнал свою комнату, вскочил и закричал: