— Ты здесь!? У меня?
Девушка ухмыльнулась, жмурясь при свете первых утренних лучей, проникавших через штору:
— Ты же не хотел идти ко мне!
Он увидал в углу на стуле отвратительную красную шляпу с страусовым пером. Тут он все понял и уставился на девушку, которая заняла место его бедной, любимой жены, и можно было подумать, что он смотрел на какое-то привидение. Он закричал:
— Уходите отсюда!
Она стала смеяться, думая, что алкоголь снова возбудил его:
— Вот смешной человек!
Он стал одеваться дрожащими руками, а жилы, налитые кровью вследствие вчерашней выпивки, ясно выступили на его лицо. Он властно сказал ей;
— Вон!
Она приподнялась на постели. Волосы упали на ее лицо. Она отвела их со лба красивой рукой, которая как бы выдавала ее не совсем простое происхождение. Волнуясь, она заговорила, что он не имеет никого права обращаться с ней плохо. У него же дрожали колени. Он ухватился за умывальник и спросил упавшим, жалким голосом:
— Как вы сюда попали?
— Ты же сам привел меня к себе.
— Я? Я?.. Я, который... Вы понимаете... У меня умерла жена! Вчера! Вы понимаете? И я мог взять женщину с улицы!
— А кто меня бросил на улицу? — закричала она. — Такие же, как ты! Да, да! Всю ночь ты хныкал, что ты одинок. А разве у меня есть кто-нибудь? Что? Я совсем одинока. И всегда была одинокой. У меня никогда не было родителей! Мне никто не помогал! А я не хнычу и не плачу, что я одна!
Затем она схватила свое белье, платье, оделась и стала надевать перед зеркалом красную шляпу со страусовым пером, держа между зубами длинную шпильку для шляпы с огромной золотой головкой.
Он присел на мраморную доску умывальника. У него все еще тряслись руки, дрожали колени. Он следил за всеми ее движениями, которые казались ему бесконечно долгими. Когда она, наконец, проткнула шпильку через шляпу и волосы и надела перчатки, медленно натягивая каждый палец и бросая на него гневные взоры, он схватил бумажник и протянул ей деньги. Сначала она сделала презрительное лицо, но, увидав синий цвет стомарковой бумажки, схватила ее и вдруг засмеялась:
— Ты не должен был так много пить! На тебя нельзя сердиться, ты все-таки хороший человек...
Тут она остановилась и сказала полу-задорно, полу-смущенно:
— Знаешь... в понедельник первое... я еще не заработала себе сполна на квартирную плату и...
Он посмотрел на нее так, что слова замерли у нее на губах. Она вышла, не проронив ни звука. Он смотрел ей вслед. Долго стоял он так, как будто получил удар по голове. Затем он подошел к постели, на которой еще остался след тела лежавшей здесь проститутки; эта проститутка лежала здесь в первую ночь, которую его дорогая жена провела на кладбище под землею. Забытая головная шпилька выделялась на белом фоне простыни. Он взял ее кончиками пальцев и швырнул в угол. Затем он вынул из ночного столика револьвер и выстрелил себе прямо в сердце.
В газетах было напечатано об этом самоубийстве. В них говорилось, что вдовец не мог перенести потерю своей горячо любимой жены.
Быть-может, они говорили правду.