— Не умирать — мудрое решение, — сыронизировала она, глядя поверх очков-половинок. — Должна сказать, вы сильно изменились. Во время последнего нашего свидания у вас была прямо противоположная цель.
— Я никогда не говорил серьезнее, чем сейчас, доктор. Я не умру — и точка!
— Когда вы приняли столь… интересное решение?
— Ннну… Дочь спросила: «Ты умрешь, папа?» Мне не хватило смелости ответить «да», и я ответил, что отныне в нашей семье не умрет никто. Я плохой отец?
— Хороший отец тот, кто задается подобным вопросом.
— Красивая фраза. Фрейд?
— Я процитировала ваши слова из 2007 года. Вы тогда расставались с женой и уже были одержимы страхом перед старостью. Классический синдром Питера Пэна, которым страдают многие сорокалетние европейцы. Упрямое нежелание стареть есть выражение ужаса перед смертью, замаскировавшегося под запоздалый гедонизм.
— А я и не знал, что гедонизм — болезнь. Скоро наше общество начнет запирать эпикурейцев в психушки. Закон уже наказывает наслаждение во всех его проявлениях — при попустительстве и молчаливом одобрении общественности. Этот парадоксальный «наказ» создает миллионы шизофреников — скажите спасибо капиталистической системе. Это благодаря ей вы больше не кладете ключ от дома под коврик.
— Не собираетесь же вы исполнить либертенский куплетик? Мы не на телевидении. Можете проверить, я нигде не спрятала камеру.
Я вдруг вспомнил, почему перестал посещать мрачную психотерапевтшу: мне была ненавистна ее искренность. Я всегда боялся слишком умных женщин — такой была моя мать, — но тут уж никто, кроме меня самого, не виноват. Я только что проверил сердце, а теперь собираюсь сделать рентген мозга. Я чувствовал себя вышедшим в тираж анархистом в мире, где гедонизм считают извращением старых придурков. А в мои молодые годы требовалось притворяться свингером, чтобы оставаться в тренде! «Легкости для» все придумывали себе подвиги в Les Chandelles — тайном мире, где всем правил гедонизм, — самом высококлассном и элитарном парижском клубе либертенов. Сегодня групповые вольности в прошлом, а любого анархиста считают за сволочного старикашку в кимоно — типа Хью Хефнера. Мы переживаем период феноменального сексуального регресса, можно даже говорить о сексуальной контрреволюции.
— На кладбищах полно гробов со зловонными трупами, доктор, а живые в трауре изображают участие к сиротам! Мне хочется исколошматить мерзавцев, хмурящих брови, чтобы выглядеть опечаленными: ненавижу эмпатию и симпатию!
— Смерть делает людей злыми, — очень серьезно ответила моя собеседница (надо же ей оправдывать свой высокий гонорар — 120 евро за полчаса!). — Животные, чуя смерть, порой становятся очень опасными.
— Наверняка есть способ урегулировать эту проблему.
— Какую именно?
— Смерть. Человек всегда находит решение. Он изобрел электричество, двигатель внутреннего сгорания, радио, телевидение, ракеты и пылесос без пылесборника… Кстати, мне приснилось, что мой робот засосал прах родителей, высыпавшийся из урн на ковер. Что бы сказал об этом Лакан?
— Типичный случай патологического бреда, дополненного мрачными нарциссистcко-мегалопараноидальными побуждениями, отягощенными известностью и политтоксикоманией. Но лично меня больше всего заинтересовал тот факт, что вы мысленно стремитесь снова поженить родителей, смешав воедино прах из двух урн. Вы испытали во сне удовлетворение, осуществив мечту?
— Послушайте, наука вот-вот упразднит смерть, и мне не хочется, чтобы великое открытие сделали после их ухода. Согласитесь, нелепо умереть накануне открытия бессмертия! Нужно продержаться до 2050 года, хотя моя смерть запрограммирована на 2043-й. Итак, требуется заткнуть промежуток в семь лет — я не прошу невозможного! Весь мир жаждет того же, что я. Засосать пылесосом смерть до ужаса приятно, даже во сне. Я избавился от нее, заставил исчезнуть и проснулся счастливым и здоровым. А вы хотите умереть?
— Я фаталистка и принимаю человеческую участь как данность. Перспектива конца меня, конечно, не радует, но я научилась не бунтовать против того, что не могу изменить.
— Вы скоро договоритесь до подражания Монтеню: «Психоанализ есть наука умирания?» Лично я плевать хотел и на философию, и на учение Фрейда! Не желаю учиться умирать, хочу воскреснуть. Мое время сосчитано: у меня есть двадцать шесть лет, чтобы отодвинуть «прощальный поклон». Я требую бессмертия для моей семьи. К тому же стремится любой нормальный человек.
— Не согласна, норма — это смертность. Обратный отсчет начинается в день рождения. Примите это как данность! Контролировать можно все. Кроме смерти.
— Вы не понимаете, о чем я говорю. Принимаете меня за Дон Кихота, а я — Джеймс Бонд. Моя смерть — бомба, а я должен ее обезвредить. Под музыку Джона Бэрри, если понадобится. И тем хуже, если вы считаете меня завзятым наркоманом.
Мадам Анкидю была в замешательстве. Она смотрела на меня, как смотрят на нищего, когда в кармане нет мелочи. За окном гудели машины, они рвались вперед, загрязняя выхлопами воздух. Пятидесятилетние мужчины и женщины сидели в дорогих тачках в ожидании зеленого света, дышали пылью и бензиновыми парáми и слушали, как диктор France info каждые пять минут предупреждает о повышенном содержании окиси углерода в воздухе. Я почти слышал их мысли: «Проклятие, жить осталось двадцать лет, а до ворот Майо буду ехать не меньше часа, глотая яд из атмосферы. Воистину, на смертном одре пожалеешь о попусту растраченном времени». Одна из великих загадок нашего века: почему мы, недолговечные существа, терпим пробки на бульварном кольце?
— Между тем все просто: я принадлежу к последнему смертному поколению и хочу стать частью первого бессмертного. Моя смерть — не более чем проблема планирования.
Мой психоаналитик улыбнулась, как будто я прошел своего рода тест для психопатов. Думаю, она с удовольствием отправила бы меня в ближайшую психушку. Ей было не привыкать слушать всякие глупости, но сегодня я перешел все границы. Меня раздражала снисходительная улыбочка, с которой она делала записи, словно готовилась к ближайшей примерке у Одиль Жакоб. Доктор написала адрес своей шикарной ручкой «Монблан» и протянула мне рецепт.
— Кажется, я знаю человека, который сумеет вам помочь. Правда, он работает в Иерусалиме над обновлением клеток. Курс витаминов вам не повредит. Могу я сделать селфи с вами? Моя идиотка-племянница обожает ваши шоу. Особенно ей понравился эпизод со свернутой челюстью, которая мешала вам говорить.
По небу плыло облако в форме неизвестной страны. Обновление клеток… На выходе из серого здания я сообразил, что старая дура, вполне возможно, указала мне верный путь. Женщина, принявшая идею собственной близкой смерти, предложила способ отсрочить мою. Я рыдал перед витриной с роскошными чемоданами (о марке умолчу, чтобы не делать рекламу Гуайяру), и тут прохожий хлопнул меня по спине: «Ну я и веселился, когда ты блеванул в телевизоре! Можно сделать селфи?» Слезы высохли, я кивнул, соглашаясь, и изобразил пальцами знак победы. Публика хочет, чтобы я всегда веселился и балагурил. Люди чувствуют разочарование, поняв, что их кумир застенчивый зануда. Фанаты жаждут сфотографироваться с идолом, чтобы потом рассказывать приятелям, как выпивали «с самим»! Было время, когда я делал все, чтобы оказаться на высоте репутации: раздавал наркоту незнакомцам — пусть нахваливают меня в «Твиттере»! Я систематически позировал с голым торсом, бутылкой в одной руке и пакетиком порошка в другой. Но с этого вечера я перестал лепить образ-монумент трэшевого ведущего. Пусть на следующие триста лет жизни все оставят меня в покое.
Такси, посланное Uber, отыскало меня только через четверть часа. Знаете, как я понял, что постарел? Попросил водителя включить радио, он надолго задумался и наконец выбрал… «Ностальжи». Тоска зеленая… Таксист продиктовал адрес своему GPS, что завело нас не в ту сторону: вместо улицы Сены он привез меня на улицу Севр. Человек полагается на машину, а она оказывается глухой. А может, роботам нравится нас унижать? Меня всегда удивляло, как могла крупнейшая компания взять нацистское название?[137] Мы напрасно доверяли программному обеспечению — оно будет часто нас разочаровывать, но веру терять нельзя: однажды научный прогресс окончательно освободит человечество.
В фильме «Манхэттен» (1979) герой Вуди Аллена отвечает на вопрос, что сильнее всего держит его в этой жизни:
Граучо Маркс[138].
Уилли Мейс[139].
Вторая часть симфонии Моцарта «Юпитер»[140].
Potatoe head blues[141] в исполнении Луи Армстронга.
Шведское кино.
«Воспитание чувств» Гюстава Флобера.
Марлон Брандо[142].
Фрэнк Синатра[143].
Эти невероятные яблоки и груши Поля Сезанна[144].
Крабы в Sam Wo[145] и…
лицо Трейси[146].
На следующей странице мы дополним список вещей, делающих смерть невыносимой.
— Все фильмы Вуди Аллена, кроме «Проклятия нефритового скорпиона».
— Грудь Эдиты Вилькевичуте (литовская модель).
— Вид на бухту Сан-Себастьяна (город в Стране Басков[147]) с горы Игельдо в сентябрьские сумерки.
— «Контррифмы» Поля-Жана Туле, особенно номер LXII:
От