О. В. Ковтунович
ВЕЧНЫЙ ЕГИПЕТОчерки прошлого и настоящегодолины Нила
Редакционная коллегия
К. Я. Малаховский (председатель), Л. Б. Алаев,
Л. М. Белоусов, А. Б. Давидсон, Н. Б. Зубков,
Г. Г. Котовский. Р. Г. Ланда, И. А. Симония
Ответственный редактор
и автор предисловия
Р. Г. ЛАНДА
Рецензенты
Н. К. ТИХОМИРОВ. О. В. ТОМАШЕВИЧ
издательства «Наука», 1989
СЛОВО ОБ АВТОРЕ
Автор этой книги Олег Витальевич Ковтунович (1930–1988), известный советский арабист, историк, дипломат и журналист, скончался совсем недавно. Для всех его друзей и близких боль утраты слишком еще остра, чтобы можно было уже сейчас спокойно подводить итоги прожитой им жизни. Внешний облик, манера говорить, которой свойственна была особая, неброская, с виду безмятежная ироничность, скрытый смысл шуток, не всегда понятных непосвященным, образность и рафинированная культурность речи, мягкость и интеллигентность в обращении — все это еще живет в памяти. Как бы по инерции не верится, что человека уже нет на свете, хочется увидеться с ним или позвонить по телефону, узнать его мнение о происходящем, согласиться или поспорить, но главное — повидаться, поговорить, пообщаться… Все это, к сожалению, невозможно. Человека нет. Но он еще не воспринимается как ушедший навеки. И поэтому писать о нем очень трудно. Так и кажется, что он вдруг войдет и, заглянув в рукопись через плечо пишущего, усмехнется: «Да, не каллиграф ты, не каллиграф. Каллиграфия — это ведь искусство».
Очень трудно писать о человеке, с которым пять лет учился на одном курсе и в одной группе, сидел рядом на лекциях и семинарах, у которого часто бывал дома, с которым нередко спорил, к которому сам бывал несправедлив и от которого, в свою очередь, выслушивал несправедливые упреки, — но которому, при всем этом, многим обязан. О человеке и его жизни невозможно рассказать все. Каждый из нас видит неповторимость другого лишь настолько, насколько может. Поэтому любой рассказ о ком-либо даже лучшего друга — лишь часть правды.
Мы учились на арабском отделении Московского института востоковедения (впоследствии, в 1954 г., закрытого) в 1948–1953 гг. Олег Витальевич был, что называется. гуманитарий божьей милостью: учился легко, как бы шутя, успевал многое сверх программы. У него на все хватало времени — и на занятия, и на развлечения, и на чтение серьезной литературы. А жил он тогда трудно, в полуподвальной комнате тесной коммуналки, без отца, погибшего на фронте в Великую Отечественную войну, на свою стипендию и на скромную зарплату матери. Но Олег Витальевич помнил о дворянском происхождении отца (который из-за этого так и не смог получить высшего образования ввиду существовавших в 20–30-е годы социальных ограничений) и всегда держался с достоинством, которое нам, его сокурсникам, казалось несколько преувеличенным.
Его, однако, это мало смущало. Он даже подчеркивал, что считает признаком аристократизма, например, играть в шахматы, говорить на иностранных языках, любить оперу и разбираться в ней. Помню, как-то проспорив ему (он доказывал, что знаменитый баритон Тито Гобби в известном фильме «Паяцы» исполнял не две, как я считал, а сразу три партии), я вынужден был повести его и одного из наших общих друзей на оперу Моцарта «Дон Жуан». Моцарт был любимым композитором Олега Витальевича. Он настолько хорошо знал его творчество и его биографию, что иногда в шутку отождествлял себя с «любимым Вольфгангом», как он его называл, и в каком-либо споре мог сказать: «Я — Моцарт! А ты — кто такой?»
Среди самых серьезных увлечений Олега Витальевича была русская классическая литература. Хорошо зная и любя Пушкина, он все же больше склонности имел к менее известным поэтам, таким, как Херасков, Языков, Батюшков. У него был свой, очень поражавший нас тогда, на рубеже 40–50-х годов, оригинальный взгляд на Толстого, Гоголя, Стасова, Чайковского. Выше всех он, пожалуй, ставил Гёте и Шекспира. В подражание последнему он даже пытался сам писать сонеты.
На редкость одаренный и разносторонний человек, он еще во время учебы обратил на себя внимание преподавателей, среди которых были такие видные арабисты, как Х. К. Баранов, Е. А. Беляев, К. В. Оде-Васильева. Блестящие лингвистические способности, острый ум, дотошность и глубина в подходе к любому вопросу, за изучение которого он брался, сочетались у Олега Витальевича с веселым нравом, неистощимым чувством юмора и редкой эрудицией. Еще студентом он мог выступить с подробным и интересным докладом на такие совершенно разные темы, как, например, арабская фонема или живопись Альбрехта Дюрера, искусство каллиграфии или музыка Моцарта, творчество Боттичелли или Бенвенуто Челлини, религия древнего Египта или книга великого немецкого зоолога Альфреда Брема «Жизнь животных».
Среди товарищей он пользовался любовью, даже среди тех, кто не всегда понимал его или втайне ему завидовал. Это сохранилось и после окончания института, когда жизнь разбросала нас в разные стороны и на разные ступеньки общественного положения. Секрет обаяния «Кафа» (так он называл себя сам по начальной букве арабского начертания своей фамилии) заключался в его постоянной готовности помочь, верности в дружбе, открытости и непосредственности характера (даже когда он довольно серьезно произносил: «Я — эгоцентрист!»). Вместе с тем он пользовался непререкаемым авторитетом благодаря тому, что много знал и охотно делился знаниями, судил всегда обо всем нелицеприятно и честно.
Природное эстетическое чувство и тонкий художественный вкус, рано проявившиеся у Олега Витальевича, в дальнейшем сказались в его работах, посвященных искусству, культуре и архитектуре арабского мира, в частности в его статьях и книге о египетском скульптуре Махмуде Мухтаре (о котором речь идет и в настоящих очерках) и в написанной совместно с С. Ходжаш монографии о Багдаде. В этих работах чувствуется не только начитанность и профессиональная умелость автора, но и его искренняя взволнованность избранной темой, ее глубокое понимание и переживание, эстетическая интуиция, чувство меры и стиля.
С детства свободно владея немецким языком, Олег Витальевич в дальнейшем изучил арабский, английский и французский, читал по-испански, занимался одно время персидским языком. Он стремился стать востоковедом широкого профиля, и у него были для этого все данные. Мне лично он напоминал и по широте интересов, и по логике рассуждений, и по литературному стилю своих еще первых, студенческих работ русских востоковедов прошлого века, уделявших много внимания общей культуре исследования, изучению языков и собственным эмпирическим впечатлениям.
После окончания института Олег Витальевич поступил на работу в МИД СССР и был направлен в Египет. Эта страна, в которой ему довелось в разное время и в разных должностях проработать свыше 11 лет, была предметом его особой любви. Он знал все ее мифы и легенды, историю и культуру, жизнь в древности и в наши дни, ее народный язык и устную литературу,' с многими творцами которой он был знаком лично.
«Египет и Ковтунович — это тема для целого романа». Слыша подобное, Олег Витальевич не возражал. Находясь вне Египта, он вспоминал его храмы и города, колоссы и гробницы, нравы и обычаи. А приезжая в Египет, каждый раз с наслаждением погружался в нестерпимую жару, многолюдные толпы на улицах Каира, в нежную лазурь бухты Александрии, в тенистую зелень Исмаилии. Он писал мне как-то из Верхнего Египта, что готов слиться с древнеегипетским богом Солнца Амоном-Ра, а один раз, очевидно, не зная, куда деваться от зноя, все же подписал письмо: «Возлюбленный Амона-Ра, истомленный его жаркой любовью».
Он не мог судить объективно о Египте и египтянах, резко (что в общем-то не было ему свойственно) возражая против любых попыток хоть как-то критически взглянуть на египетскую реальность наших дней. Например, когда ему говорили о массовом бакшишничестве, он отвечал: «Это — не бакшишничество, а природная смекалка и предприимчивость». Конечно, он хорошо знал язвы этой страны. Но не терпел, когда кто-нибудь о ней говорил худое слово.
Ему все время хотелось возвести Египет на особый пьедестал, не видеть в нем каких-либо недостатков. Здесь он пережил много тяжелого как в личном, так и в служебном плане. Но здесь же он окончательно сформировался как разносторонний арабист с широким кругозором и многообразными интересами. И здесь же он встречался почти со всеми деятелями июльской революции 1952 года, что во многом помогло ему впоследствии при работе над кандидатской диссертацией и выполненной на ее основе монографией «Революция ’’свободных офицеров» в Египте» (М., 1984). Египтом Олег Витальевич занимался всюду и всегда. Незадолго до своей безвременной кончины он сдал в издательство последнюю книгу об этой стране. В ней сказано многое, в том числе — еще никем не замеченное и не записанное.
Долгие годы Олег Витальевич работал в Сирии и Ираке, хорошо знал эти страны, дружил со многими арабскими учеными, писателями, деятелями культуры. Он досконально изучил все закоулки старинного рынка Хамидийе в Дамаске, восхищался замечательным искусством сирийских ремесленников — ткачей, гончаров, чеканщиков, граверов, резчиков по дереву. Хозяев многих лавок и мастерских он знал лично, некоторые из них говорили по-русски. Конечно, именно в Сирии, в благодатной тени садов оазиса Гута, можно проникнуться ощущением неспешного, тягучего, «с чувством, с толком, с расстановкой», проникновенного наслаждения жизнью, которое мы раньше называли «кейфом» (был даже глагол «кейфовать», ныне замененный вульгарно-жаргонным «ловить кайф»), Олег часто рассказывал о нравах и обычаях сирийцев, о «меззе» (многовариантной и многосменной закуске, описанной многими, но каждый раз — по-разному), об их неторопливых беседах, преисполненных чувства собственн