- Соточку тебе многовато, - Виктор заглянул, как боксеру после нокдауна, в глаза Сереге и определил: - А грамм пятьдесят - налью. Чтобы послесонная муть в твоей башке осела.
Серега с оправданным вниманием наблюдал за процессом наливания ему пятидесяти граммов. Сценарист в этом деле знал толк: доза была определена точно, как по мензурке. Серега вздохнул и взял стакан. Глянул в него одним глазом, сморщился от отвращения, легким движением раскрутил коричневую жидкость и отправил ее себе в рот, глотку, далее везде. Виктор свои семьдесят принял не торопясь, с чувством. Хрупая яблоком, спросил:
- Ты кого боишься, Серега?
Не отрываясь от горла бутылочки с "пепси", Серега скосил на него правый глаз, выпученный и нехороший, и промолчал.
- Я тебя спрашиваю, козел, - надавил Виктор. Имел на это право, потому что благодетельствовал, изводил дефицитный продукт на совсем не нужного ему запившего люмпена. Надо было отвечать.
- Тебя, - признался Серега. - Возьмешь и больше не нальешь.
Оклемался после дозы трюкач: все шипящие произнес отчетливо.
- Ты помнишь, что ночью говорил? - сдавая себе, задал еще один вопрос Виктор.
- Чего с пьяну не скажешь! - Серега неназойливо пододвигал свой пустой стакан поближе к бутылке. Подумав, Виктор налил и в этот стакан. Самую малость. Чтобы не прекращать расспросов.
- А от кого ты прятался у осветителей?
- Я у них водяры хотел взять взаимообразно.
- Не ври. До зарплаты два дня, и ежу понятно, что они пустые.
Серега хватанул свою самую малость и осмелел:
- Кончай меня мотать, Витя. Лучше споем. - Предложил он, но, поморгав, ни одной песни не вспомнил и изменил решение: - Налей, а?
- Частишь, - укорил его Виктор и принял восемьдесят. - А зря темнишь, Серега. Если это твои старые рэкетирские хвосты вылезают, я бы тебе смог помочь. Раз и навсегда.
- Мне теперь до конца жизни никто помочь не сможет. - Абсолютно трезвым голосом признался Серега и опять попросил: - Налей, а?
Запланированные опохмелочные сто пятьдесят всосались, увели тяжесть из башки, расслабили руки-ноги и окрасили Викторову жизнь в розовые и нежно-зеленые тона. И стал Виктор противоестественно добр и непредусмотрителен: щедрой рукой ливанул Сереге без замера. Получилось на полную сотку. И уже не допрашивал. Любопытствовал:
- А что случилось бы, если подсечку делал ты?
- Не знаю. Но что-нибудь случилось. - Серега, спеша отключиться, высосал сотку, и, наконец вспомнив песню, запел, - "Ночное такси, ночное такси, меня сбереги и спаси!"
Кроме этой строчки, он слов песни не помнил, и поэтому повторял ее довольно долго, с каждым разом все косноязычнее. Разговор накрылся. Виктор понял свою промашку и сказал в безнадеге:
- Сейчас у меня поспишь, а потом решим, что с тобой делать.
- "Ночное такси, ночное такси!" - пел Серега.
Виктор вынул его из кресла, и, придерживая за фирменный ремень, повел в спальню. Усадил трюкача на кровать, злобно сорвал с него кроссовки и завалил прямо на цветастое покрывало - гордость гостиницы. Серега свернулся на покрывале калачиком, положил обе руки под щеку и закрыл глаза.
- Спи спокойно, дорогой товарищ! - раздраженно посоветовал Виктор.
Серега на миг открыл глаза, грустно сообщил:
- Меня скоро убьют, Витя, - и обрушился в алкоголическое небытие.
Виктор вернулся в гостиную, сел в кресло, размышлял о важном: пить или не пить следующие сто. Решил выпить. Двести пятьдесят - рабочая норма, еще не требующая завтрашней опохмелки. Выпил, и, чтобы уйти от соблазна, все быстренько прибрал по положенным местам. Ликвидировав пьянственное свинство, вышел вон.
На длинной скамейке у входа в гостиницу сидели три артиста: главные герои - поручик и комиссар, а также эпизодник - белый полковник.
- Виктор Ильич, к нам! - позвал поручик.
И сейчас, и вообще делать ничего не хотелось. Виктор молча уселся на скамью. Середина дня, солнышко пекло, птички чирикали, листва над головой нежно шелестела под легким ветерком. Подремать бы...
- Я в трясину не полезу, Виктор Ильич! - трагическим голосом заявил поручик.
- Ну и не лезь, - межа веки, разрешил Виктор.
- Этот садист, - имея в виду под садистом режиссера-постановщика, сообщил поручик, - настоящую гиблую топь выбрал, мне художник рассказал. Это трюковая съемка, и я имею полное право отказаться!
- Иди и откажись, - посоветовал комиссар.
- Тебе хорошо, - вдруг обиделся на комиссара поручик. - Ты на твердом берегу стоять будешь, только руку мне протянешь. Мне же в самую трясину лезть. Вдруг засосет?
С обеда в гостиницу возвращались поодиночке командировочные научные московские дамочки, все, как на подбор, хороших лет, в хорошей форме, прибранные, привлекательные. Провожая бессмысленным взором очередную чаровницу, белый полковник изрек:
- Вот эту я трахнул бы.
Прошествовала следующая.
- А эту? - полюбопытствовал комиссар.
- И эту бы, - согласился белый полковник.
Поток дамочек иссякал. Придирчиво осмотрев последнюю, полковник подождал немного, встал, с зевом потянулся.
- Поспать, что ли? - сказал он и направился в гостиницу.
- Натрахался до изнеможения и спать пошел, - резюмировал комиссар.
Поручик и сценарист хихикнули. Замечательно было так сидеть.
С прогулки возвращались девицы, привезенные из Москвы для деревенской групповки. Впереди шла ядреная, заводная, веселая девушка Лиза. Проходя мимо скамейки, зыркнула отчаянным глазом на Виктора. Комиссар и поручик украдкой глянули на сценариста: проверяли, адекватна ли его реакция. Адекватна: сценарист поднялся, потянулся, как полковник, и рванул в вестибюль.
Лиза была одна - тактичные подружки удалились. Неунывающей девушке нравилось спать со сценаристом: и просто так, и престижно, и кое-какое в связи с этим привилегированное положение.
Виктор подошел и поведал малоприятную новость:
- У меня в номере пьяный Серега спит.
- Тогда ко мне, - решительно предложила она. - Моя соседка в Москву уехала.
В номере он обнял ее и положил подбородок на ее плечо. Она тихонько расстегнула его рубашку, ладошкой провела по волосатой груди, куснула за мочку ближайшего уха и шепотом сообщила в то же ухо:
- Я соскучилась по тебе, Витя.
В дверь постучали, и ласковый детский голосок позвал:
- Лизочка, можно тебя на минутку?
- Инка-ассистентка, змея, - почти беззвучно прошипела Лиза, выпросталась из-под простыни, натянула халат, открыла дверь на малую щель и в щель выскользнула в коридор.
Поспать по-настоящему перед ночной съемкой не удалось. Виктор глянул на часы (было без двадцати семь), вздохнул, спустил ноги с кровати, и, сидя, стал одеваться. Вернулась Лиза, села рядом, сказала:
- Тебя режиссер ищет.
Он встал, натянул портки, застегнул их, наклонился и поцеловал Лизу в щеку. Извинительно поцеловал.
Режиссер обитал в апартаментах, предназначенных для знатных иностранных гостей. И коврик афганский, и телевизор японский, и креслица финские. Режиссер и оператор возлежали в ожидании Виктора в кожаных креслах. Дождались.
- Чего надо? - грубо спросил сценарист.
- Я соскучился по тебе, Витя, - повторил Лизины слова режиссер.
- А я - нет, - признался Виктор и бухнулся на диван.
- Как отдохнул? - невинно поинтересовался оператор. Проигнорировав этот провокационный вопрос, Виктор сходу, чтобы не опомнились, сделал заявление:
- Никаких существенных изменений в сцене на болоте не будет. Перелопачивать ее - значит, перелопачивать весь замысел. Этого вы от меня никогда не дождетесь, - высказавшись, Виктор победоносно глянул на собеседников. Те скалились, чем его сильно рассердили:
- Развеселились тут! Хотите снимать авторское кино - снимайте по своим сценариям!
- Чего он орет? - недоуменно спросил режиссер у оператора. - Ты спросил его переделывать сцену? - Оператор отрицательно помотал лохматой головой. - Я просил его переделывать сцену?
- Просил, - перебил вопросительный монолог Виктор.
- Виктор, ты не прав, - с лигачевскими, умело воспроизведенными интонациями возразил режиссер. - Я просил тебя подумать над ней. Ты подумал?
- Буду я еще думать!
- Я понимаю, тебе некогда было, - мягко вошел в сложное сценаристово положение режиссер. Не сдержавшись, оператор восторженно хрюкнул. В отличие от оператора, Виктор сдержался. Только подышал некоторое время достаточно бурно. Отдышавшись, спросил:
- Тогда зачем я вам?
- Легкая корректировка диалогов в связи с натурой, Витя, - объяснил режиссер.
- На съемке. По мизансцене, - решил Виктор. - Тем более, что доблестный поручик, носитель, так сказать, идеалов столь любимого тобой, Андрюша, белого движения, лезть в болото категорически отказывается.
Бунт на корабле, бунт на корабле! Глаза режиссера округлились, как у Петра Первого, он встал, прошелся саженьими (как на картине у Серова) шагами по афганскому ковру, подумал, подумал и рявкнул:
- Он у меня в дерьмо полезет, охламон трусливый!
- Я про дерьмо не писал, - скромно напомнил Виктор.
- А ты напиши, напиши, чтоб я его туда загнал!
- Ну, режиссерский норов показал, и будя! - прервал идиотский монолог оператор. - Я так понимаю, что с творческими вопросами покончено? Тогда давайте чай пить. Чаю хочешь, Витя?
- Твоего - хочу, - ответил Виктор.
Оператор понимал себя великим докой по заварке чая, и действительно был им. Он приступил к священнодействию. Все свои многочисленные индийский, цейлонский, китайский, краснодарский, черт-те какой чаи, ведро с родниковой, каждодневно обновляемой водой, электрический чайник, два заварных он хранил в режиссерских апартаментах, потому что в его люксе, выбитом у администрации в связи с необходимостью надежно хранить пленку (в холодильнике) и камеру (в спальне на отдельной кровати) на законных основаниях толклись безответственные ассистенты, которые по легко