Порой Магомета охватывало желание похитить княжну и увезти прочь. Дворец ее ничем не защищен, хватит одного ночного набега. Почему бы нет? Однако существовало две причины, обе весьма веские: первая — суровый старый султан, его отец, был человеком справедливым и к императору Константину относился по-дружески; а во-вторых — и это обстоятельство сдерживало принца еще сильнее, — он действительно питал к княжне искренние романтические чувства и мечтал подарить ей счастье: он любил ее ради нее самой — что совершенно объяснимо, поскольку в сознании восточного человека всегда существует тот, кто превыше всех.
Как и подобает влюбленному, Магомет безраздельно обратился мыслями к княжне, когда скользил по водам Босфора, оставив охранный знак на ее воротах. Он закрыл глаза, чтобы их не тревожило мерцание ряби, и, признав про себя, что она есть женственность в полном ее совершенстве, держал ее образ перед глазами, пока он не отпечатался в памяти навеки: лицо, фигура, повадка, даже платье и украшения — и пока томление не превратилось в неутолимый глад души.
Но ведь надо же было такому случиться, что его венценосный родитель как раз выбрал ему невесту, — собственно, остановку в Белом замке Магомет сделал, направляясь в Адрианополь на свадебные торжества. Его нареченная происходила из благородного турецкого семейства, однако родилась и выросла в гареме. Да, может, она полна очарования — настоящая королева сераля, но — увы! — родственница христианского императора дала принцу возможность увидеть в женщине добродетели, которых его невесте не достичь никогда, — плоды образования и воспитания, которые куда привлекательнее внешней красоты; завершив это мысленное сравнение, он ударил себя кулаком в грудь и вскричал:
— Ах, сколь Всеблагой пристрастен! Одарить эту гречанку всеми совершенствами и отказать мне в обладании ею!
Надо сказать, что страсть не лишила Магомета методичности. Решительно отказавшись от мысли преступить собственную осмотрительность и похитить княжну, он принялся обдумывать их разговор, и тут в мозгу его будто бы вспыхнул свет — свет, озарявший дорогу к цели.
Он дословно вспомнил ее ответ на доставленное ей послание якобы от него, где говорилось, что из-за того, что она христианка, он любит ее только сильнее, — и он отметил следующие слова: «Возможно, я стану чьей-то женой, но не поддавшись искусу власти или зову любви — причем словами этими я отнюдь не высказываю презрения к нежному чувству, поскольку, как и все признанные добродетели, оно имеет начало от Бога, — нет, шейх, дабы проиллюстрировать то, что в противном случае может остаться для принца не до конца ясным, скажи ему, что я бы, может, и стала его женой, если бы тем самым смогла спасти веру, которой придерживаюсь, или как-то ей споспешествовать».
Он разъял ее высказывание на части… «Возможно, она выйдет замуж». Неплохо!.. «Возможно, она выйдет замуж за меня» — при условии… При каком условии? Он вновь ударил себя кулаком в грудь, на сей раз со смехом.
Гребцы взглянули на него в изумлении. Но какое ему до них было дело? Он придумал, как сделать ее своей…
— Константинополь есть Греческая церковь, — пробормотал он, сверкая глазами. — Я захвачу этот город к своей собственной славе — а ей достанется слава спасения Церкви! Вперед, на Константинополь!
Можно с уверенностью сказать, что именно в этот момент судьба почтенной столицы была решена окончательно.
Через час после возвращения в Белый замок принц призвал к себе Мирзу, изумив его своей искрометной радостью. Он обнял эмира рукой за плечи и пошел с ним рядом, говоря и смеясь, будто в опьянении. Такой уж он был человек, что, дабы выпустить чувства наружу, ему требовались не только слова, но и действия. Через некоторое время к нему вернулось здравомыслие.
— Ну же, Мирза, — произнес он, — встань передо мной… Ты, полагаю, любишь меня?
Мирза ответил, преклонив колени:
— Правдивы слова повелителя.
— Я тебе верю… Встань, возьми перо и бумагу и пиши, стоя здесь передо мной.
С соседнего стола принесли писчие принадлежности, и эмир, вновь преклонив колени, принялся писать под диктовку повелителя.
Нет нужды полностью приводить здесь этот документ. Достаточно сказать, что он с необычайной точностью — Завоеватель обладал изумительной памятью — фиксировал уже приведенные ниже слова индийского князя касательно обязанностей соглядатая в Константинополе. Эмир писал, и чувства его постоянно сменялись: сперва лицо вспыхнуло, потом побледнело; руке случалось дрогнуть. Магомет пристально наблюдал за ним и наконец вопросил:
— Что тебя смущает?
— Воля повелителя — и моя воля, — прозвучал ответ, — однако…
— Говори — говори не таясь.
— Повелитель отсылает меня прочь, и я боюсь потерять свое место одесную от него.
Магомет от души рассмеялся.
— Оставь эти страхи, — проговорил он серьезным тоном. — Да, туда, куда ты отправляешься, десница моя не дотянется, но все мысли мои там. Выслушай — здесь, у моих коленей.
Он опустил упомянутую десницу на плечо Мирзы и нагнулся к нему:
— Ах, мой Саладин, полагаю, тебе не случалось влюбляться? Так вот, я влюблен. Не поднимай глаз, иначе… иначе ты подумаешь, что моя щека под бородой превратилась в девичью.
Мирза не поднял глаз, однако знал, что повелитель его залился краской.
— Я отдал бы все, кроме меча Османа, за то, чтобы всякий день и час находиться там, куда ты отправляешься, ибо именно там ее дом… Я вижу на твоей руке кольцо — рубиновый перстень, который я подарил тебе в тот день, когда ты выбил из седла необрезанного посланника Хуньяди. Верни мне этот дар. Вот так. Видишь, я надеваю его на третий палец левой руки. Говорят, всякий, кто взглянет на нее, не может не влюбиться. Предостерегаю тебя, и, пока цвет этого рубина остается неизменным, я буду знать, что ты держишь слово чести — хотя ты и влюбишься в нее, ибо противостоять этому не в силах, ты ради меня, ради моей любви к ней… Подними взор, мой сокол, — подними и принеси клятву.
— Клянусь, мой повелитель, — отозвался Мирза.
— Теперь я скажу тебе все. Она — родственница гяура, императора Константина, которую мы видели здесь в день приезда. Да видел ли ты ее? Я позабыл.
— Не видел, повелитель.
— Ты все равно узнаешь ее с первого взгляда; красотой и грацией она — словно дочь гурий, которые прямо сейчас подносят напиток бессмертия всем, кого возлюбил Аллах, даже Пророку.
Тон Магомета изменился.
— Перо и бумагу.
Взяв в руки инструкции, он скрепил их своей подписью — той же самой, что стояла и на охранном знаке на воротах Терапии.
— Вот — храни их бережно, ибо, прибыв в Константинополь, ты станешь христианином. — Он снова рассмеялся. — Мирза — Мирза, с которого Магомет взял клятву, которому доверил тайну своего сердца, — и христианин! Тем самым грех вероотступничества переходит на меня.
Мирза взял инструкции.
— О другом я предпочел не писать. Чем я могу это написать, кроме собственной крови, столь животрепещущая это задача! Однако вот чего я от тебя жду. Слушаешь? Для тебя она станет зеницей ока. Сообщай мне о ее здоровье, о ее передвижениях, с кем она встречается, что делает и говорит; оберегай ее от любых невзгод; если кто-то дурно о ней отзовется, убей его, причем делай это все от моего имени и не забывай, о мой Саладин, — именем твоей надежды на райский сад и ложе в раю — не забывай, что, прибыв в Константинополь, я должен получить ее из твоих рук такой же непорочной, какой оставил… Ты выслушал мою волю. Нынче вечером я пришлю деньги к тебе в покои; нынче же вечером ты тронешься в путь, дабы твой отъезд поутру не пробудил любопытства у какого-нибудь идиота… Поскольку ты будешь моим представителем, веди себя по-королевски. Короли себе не изменяют… Более тебе не нужно ничего, кроме этой печатки.
Он достал из-за пазухи крупное кольцо — резьба на изумруде совпадала с подписью под инструкциями — и вручил его Мирзе.
— Если хоть один паша, или беглербей, или губернатор города или провинции, принадлежащей моему отцу, откажет тебе в любой твоей просьбе после того, как ты покажешь ему это кольцо, доложи — и зиндан покажется ему не столь уж страшным в сравнении с моим гневом. Я сказал все. Ступай… О награде поговорим при следующей встрече… Нет, погоди! Сообщаться мы будем через этот замок — для этого я пришлю тебе в Константинополь особого человека. И помни: в твоих посланиях на каждое слово про город должно быть по два про нее… Вот тебе моя рука.
Мирза поцеловал ее и вышел.
Глава IVЭМИР В ИТАЛИИ
Теперь нам ведомо, кто такой граф Корти и зачем именно он прибыл в Константинополь: это тайный соглядатай Магомета, и, говоря коротко, миссия его состоит в том, чтобы держать город под наблюдением и докладывать повелителю обо всем, что может способствовать успеху его завоевательных планов. Ведомо нам и то, что он получил особое поручение касательно княжны Ирины.
Даже из самого поверхностного осмысления этих открытий становится ясно, что далее эмира следует называть его итальянским именем, с титулом или без. Но прежде чем отказаться от его прежнего имени, мы должны уяснить для себя, остается ли он теперь, когда стоит на палубе своей галеры, дожидаясь запрошенного дозволения императора Константина, прежним Мирзой, удостоившимся столь высокой чести от Магомета, — пусть и сменившим титул.
С того самого момента, когда судно оказалось в виду города, он не покидал своего места на крыше каюты. Моряки, время от времени бросавшие на него взгляд, считали, что он зачарован видом, ибо стоял он недвижно и смотрел неотрывно. Впрочем, на лице его не отражалось ни восхищения, ни упоения. Человек с острым взглядом может смотреть на гору и не видеть ее; в самый разгар битвы он может быть глух к ее грому; в критический момент он может быть настолько поглощен мыслью или ощущением, что не почувствует ничего больше. Если, допустим, то же самое происходило сейчас с эмиром, в душе его, видимо, совершилась перемена, вызвать которую могла лишь некая очень важная причина. Некогда он был полностью удовлетворен своим положением, горд уже обретенной славой, счастлив собственной властью над сложившейся ситуацией, упоен тем, что повелитель положил руку ему на плечо и обратился к нему по-дружески, называя то своим Саладином, то своим соколом.