После паузы патриарх взмахнул рукою и изрек:
— Братия, возможно, Сергий, которого мы все выслушали, говорил правду и речь эту вложил ему в уста сам Святой Дух. Проявим терпение, дадим ему договорить.
Повернувшись к Сергию, он дал ему знак продолжать.
— Триста епископов и пресвитеров, оставивших вам ваши Символы веры, о люди и братия, — продолжал проповедник, — взяли два завета из Символа веры Господа нашего, а к ним добавили свои. Видел ли кто из вас текст, исходящий от самого Господа, в котором Он говорил бы, что в материи един с Богом? Где Господь наш требует веры в Святого Духа как необходимого условия спасения? «Я есмь путь», — сказал Господь. «Нет, — отвечают эти триста, — мы есть путь, и, дабы спастись, нужно веровать в нас так же, как и в Бога и в Сына Его».
Слушатели, только что ярившиеся, в их числе и игумен, взирали на проповедника с благоговением; сила его слов осталась прежней, даже когда изменилась манера его речи: голова слегка склонилась, голос зазвучал умоляюще.
— Дух, по чьему настоянию я осмелился обратиться к вам, братия, возглашает, что задача моя почти выполнена.
Он взялся за край Панагии, и всех присутствовавших сильнее прежнего поразило его сходство с их идеалом Благословенного Учителя.
— Настойчивость моя вызвана тем, что вы нанесли оскорбление Тому, кто в милости своей присутствует среди нас; воистину, в минуты глубокого раскаяния нам свойственно с особой благожелательностью внимать тому, что нам говорят ради нашего же блага; а посему, поскольку все вы наделены разумом, прошу вас подумать. Если Господь действительно оставил нам Символ веры, который содержит в себе все необходимое для спасения, что Он мог иметь в виду, кроме того, что мы должны пребывать в спасительной чистоте, пока Он не явится снова, в той же славе, в какой и ушел? А если таков Его замысел, но злокозненные люди добавили свои заветы к простой вере, которую Он нам внушил, затруднив для нас путь в ту обитель, что Он нам приготовил, не являются ли они узурпаторами? А те Заветы, которые они заставили нас принять, не несут ли в себе опасность для наших душ?
Далее. Всесилие Символа веры Господа нашего, по которому Его может опознать всякий усомнившийся, Его мудрость, недоступная человеческому разуму, состоят в том, что Он позволяет нам иметь собственное мнение по вопросам, не относящимся к вере, не ослабляя при этом нашей связи с Великим Учителем и не ставя под сомнение Его обещания касательно нашей участи. Таким, например, вопросам, как обряды, каковые есть лишь внешние проявления веры и формы поклонения, и проведение двух церковных таинств, и Бог и происхождение Его, и где — тут ли, там ли — находится Небо, — и прочее в том же духе. Ибо воистину Господь знал нас, знал, что природе нашей свойственно вдаваться в тонкости и пытаться постигнуть то, что знать в этой жизни нам не положено; знал Он, что мысли наши беспокойны и текучи, точно воды реки, стремящейся к морю.
Далее, братия. Если Апостольская церковь несла мир своей пастве — и приверженцы ее жили вместе, и не было между ними никого нуждающегося, не свидетельствует ли ваш сегодняшний опыт о том, что в ваших Церквях, тех, что зиждутся на Символе веры трехсот епископов, все совсем иначе? Более того, или вы не видите, что теперь, когда у вас появилось несколько Церквей, меж вас обязательно найдутся выскочки и корыстолюбцы, которые пойдут и, в свою очередь, будут создавать свои храмы, в результате чего соперничающих Церквей на земле будет столько, что религия превратится в бремя для бедных и в жупел для дураков, которым доставляет удовольствие утверждать, что Бога не существует. Насколько лучше, когда в деревне существует один храм Божий, где служит один священник, но врата этого храма всегда открыты, чем пять или десять, и в каждом из них служитель требует мзды, а храм заперт от субботы до субботы? Для того чтобы вера сохраняла целостность и могла вести священную войну против греха, его оплотов и воинов, ей нужна дисциплина — и насколько лучше иметь одну Церковь, сильную своим единством, чем сотню разноименных и разделенных между собой!
Иоанн Богослов, тот, которому Дух повелел: «Итак, напиши, что ты видел, и что есть, и что будет после сего», — выполнил его завет и в конце книги своей предупредил нас: «И я также свидетельствую всякому слышащему слова пророчества книги сей: если кто приложит что к ним, на того наложит Бог язвы, о которых написано в книге сей». Нет, братия, по моей мысли преступления худшего, чем добавлять собственные заветы к Символу веры, и, по моим понятиям, ни у кого нет более оснований бояться этих язв, чем у священника или проповедника, который, из гордыни или честолюбия или из страха потерять должность или доход, осознанно встает препятствием на пути возвращения к Церкви апостолов и ее единству. А поскольку ведомо мне, что такое жизнь в божеском смирении и чем заняты мысли ваши в тиши ваших келий, вам отныне есть о чем подумать. Мир вам, люди и братья!
Отшельник преклонил колени перед проповедником и, неудержимо рыдая, приложился к его руке; слушатели недоуменно переглядывались, но теперь настал черед игумена. Приблизившись к вратам, он произнес:
— Этот человек, ваше святейшество, наш, из нашего братства. В вашем присутствии он опорочил Символ веры, каковой является той скалой, которую Отцы выбрали основанием для нашей пресвятой Церкви. Он даже попытался предложить собственный Символ веры и представил его нам на одобрение — вам на одобрение, ваше святейшество, на одобрение его величества, христианнейшего императора, и всем нам также. По всему этому, равно как и потому, что никогда еще за всю историю нашего древнего и достопочтенного братства не водилось в нем ереси даже в мыслях, мы требуем, чтобы сей отступник был передан нам для суда и приговора. Передайте его нам!
Патриарх стиснул руки и, сотрясаясь, будто в корчах, возвел очи горе, будто спрашивая у Небес совета. Его сомнения и колебания были очевидны, и каждый слышал сердцебиение своего соседа — такая тишина вновь объяла огромный храм. Княжна Ирина поднялась со стула, побелев от страха, и попыталась привлечь к себе внимание императора, однако и он тоже застыл, дожидаясь ответа патриарха.
Тогда, со своего места за спиной у игумена, заговорил Сергий:
— Не сокрушайтесь сердцем, ваше святейшество. Передайте меня моему братству. Если я не прав, я заслуживаю смерти; если же я говорил по велению Духа — Господь всемогущ и защитит меня. Я не боюсь суда.
Патриарх вперил в него взор, на его впалых щеках блеснули слезы; он по-прежнему колебался.
— Предоставьте меня им, ваше святейшество! — продолжал Сергий. — И да не терзают вас в этой связи укоры совести; я не прошу ныне, чтобы вы передали меня моему братству, — я сам пойду с ними по собственной доброй воле. — А потом, обращаясь к игумену, добавил: — Ни слова более, прошу. Как видишь, я готов следовать, куда скажешь.
Игумен передал его братии, и по его знаку хоругвь подняли, пронесли по проходу, вынесли из храма; братья следовали за нею.
В момент, когда процессия тронулась, Сергий воздел руки и вскричал — так, чтобы его услышали поверх громкого ропота:
— Призываю вас в свидетели, ваше святейшество, — и императора тоже! Дабы никто не мог судить меня как отступника, услышьте мое признание: я верую в Бога и в Иисуса Христа, Сына Его.
Многие из присутствовавших остались и причастились таинств; но куда больше было тех, что поспешили прочь, — и довольно скоро храм опустел.
Глава IXГРАФ КОРТИ — МАГОМЕТУ
Отрывок:
Велик Аллах, и Магомет — Пророк его! Да пребудет мой повелитель в добром здравии и да исполнится все, чего желает сердце его!.. Три дня прошло с тех пор, как имел я счастье лицезреть княжну Ирину, однако исправно являюсь к ней в дом. На все расспросы слуга отвечает одним и тем же: «Княжна в часовне, молится. Она, увы, в сильнейшем душевном смятении и просит всех ее простить». Зная, что сведения эти вызовут тревогу у повелителя, я прошу выслушать, чем, по моему мнению, вероятнее всего, объясняется ее недуг… Прошу повелителя обратить свое внимание на мой отчет об особой службе в Святой Софии, о которой я имел честь доложить в тот же вечер, когда она имела место. Высказанное мною предположение, что принятие Святых Даров в высочайшей форме было продуманным шагом со стороны патриарха, который стремился к примирению двух фракций, подтвердилось, однако затея эта закончилась полным провалом. В результате фанатизм греческой партии воспламенился до невиданных пределов. Нотарас, по всей видимости подталкиваемый к тому Геннадием, вынудил ее членов заподозрить его величество, равно как и патриарха, в пособничестве великолепной проповеди, произнесенной иноком Сергием; дабы бросить вызов их власти, братство Святого Иакова вчера вечером провело в стенах монастыря суд, куда был вызван проповедник. Он защищался и вынудил их признать свою правоту в том, что их Церковь не является Первозданной апостольской церковью, что их Символ веры есть недопустимое расширение двух заветов, оставленных Иисусом Христом во имя спасения мира. Невзирая на это, они провозгласили его отступником и еретиком, подстрекателем к беспорядкам и присудили отдать его старому льву из Синегиона, Тамерлану, давно заслужившему славу людоеда… Повелителю надлежит также знать, что по городу ходят слухи, которые приписывают Символ веры из десяти слов — «Я верую в Бога и в Иисуса Христа, Сына Его» — княжне Ирине; ее действия служат косвенным тому подтверждением. Сразу же после завершения обряда в Святой Софии она поспешно направилась во дворец, где умоляла императора спасти монаха от его братьев. Казалось бы, повелитель, император должен был удовлетворить ее просьбу: чувства его к ней превосходят по теплоте обычную дружбу. Молва утверждает, что он в свое время предлагал ей свою руку. В любом случае, будучи человеком мягкосердечным — слишком мягкосердечным для своего высокого положения, — он, казалось бы, должен был умилиться при виде красавицы в слезах. Увы, политические обстоятельства держат его в кулаке. Церковь почти единодушно выступает против него, а что касается монашеских общин, то лишь этот самый монастырь Святого Иакова был доселе его верным сторонником. Что предпринять этому несчастному? Спасти проповедника — но это будет означать конец ему самому. Судя по всему, княжна поняла, что вмешательство императора невозможно. Остается лишь уповать на милосердие Небес — и она затворилась в своем святилище. О полная луна из всех полных лун! И — увы! — луну эту затмило облако, хотя оно и не плотнее молодого утреннего тумана. Повелитель — или Аллах — должен вмешаться незамедлительно!