— Из того важного, что надлежит знать вашему величеству, осталось досказать немного… Вслед за чудовищной пушкой со столь же тщательными предосторожностями провезли еще две, несколько меньших размеров. Я насчитал семнадцать медных орудий, причем наименьшее из них превосходит мощью и искусностью работы лучшие из тех, что имеются на Ипподроме.
— А еще орудия были? — спросил Джустиниани.
— Да, и много, капитан, но старые, недостойные упоминания… Уже спускались сумерки, когда я достиг конца обоза, хотя мчался во весь опор. На восходе третьего дня я пустился в обратный путь… Со мной пленник, которого августейшему совету небесполезно будет допросить. Как минимум он сможет подтвердить мои слова.
— Кто это?
— Командир авангарда.
— Как он к вам попал?
— Ваше величество, я уговорил его отъехать со мной в сторону и, улучив момент, передал его уздечку Хадифе. Шейх в детстве обучился водить верблюдов в поводу и уверяет меня, что вести лошадь гораздо проще.
Эта шутка несколько развеяла тягостное впечатление, оставленное докладом графа; зазвучал смех, после чего графа отпустили. Засим привели пленника и подвергли допросу; на следующий день начались завершающие приготовления к наступлению Магомета.
С величайшей тщательностью, обусловленной важностью момента, Константин поделил стены на участки, начав с внутренней стороны стен возле Золотых ворот, или Семи Башен, закончив у Синегиона. Что касается стены гавани, ее он обозначил как единый участок, расположенный между Главными воротами Влахерна и Акрополем, нынешним мысом Сераль; от мыса Сераль до Семи Башен были расставлены дозорные и патрули — было решено, что со стороны моря и скалистого берега нападения не случится.
После этого император назначил командующего каждым участком. Имена тех, кто удостоился этой чести, были уже упомянуты ранее, хотя не лишне будет добавить, что папский легат кардинал Исидор добровольно сменил рясу на латы и принял на себя командование со стороны гавани — образец воинского мужества, который должен был бы пристыдить безвольных греков, что супились, попрятавшись по своим кельям.
Проницательно предусмотрев, что основной удар будет нанесен по воротам Святого Романа и по двум соседним башням, Багдадской и Святого Романа — первая располагалась справа, а вторая — слева, император поручил их оборону Джустиниани.
Разместив на стенах и в башнях многочисленный гарнизон, мужественный император переправил туда пушки и боевые машины, а также щедрый запас снарядов.
После этого, заполнив водой глубокий ров, он провел смотр на Ипподроме, откуда несколько отрядов отправились на свои посты.
Объезжая вместе с военачальниками стены, которые успели расцвести знаменами и боевыми вымпелами, Константин несколько воодушевился и вспомнил о том, как Мурад, бессчастный воин, посылал на них янычаров; то был скорбный день.
— Неужели этот юнец Магомет превзойдет величием своего отца? — спросил император.
— Бог ведает, — ответил Исидор, осеняя себя широким крестом.
Довольные осмотром, всадники вновь приблизились к мощным воротам Святого Романа. Все, что можно было сделать, было сделано. Оставалось лишь ждать.
Глава VIМАГОМЕТ У ВОРОТ СВЯТОГО РОМАНА
В городе казалось, что апрель медлит так же, как и Магомет; месяц будто надумал припоздниться. Но вот наконец настал его первый день — небо заволокли тучи, с Балкан налетел ветер.
Бездействие юного султана объяснялось не безволием и не леностью. Два месяца ушло на то, чтобы дотащить пушки из Адрианополя; с ними продвигалась и армия, а продвигаясь, занимала, а точнее, заполоняла страну. Наконец прибыл и сам султан — так вышло, что вместе с ним прибыл и апрель; после этого Магомет уже не терял времени.
Примерно в пяти милях от стен на южной, дальней от моря стороне он развернул свое войско в боевую шеренгу, и по зову горна воины двинулись вперед, одновременно тремя рядами. Так высокая волна — могучая, изменчивая, шумливая, страшная — поднимается из глубин и накатывается на прибрежные утесы.
Около десяти часов утра шестого апреля император поднялся на крышу башни Святого Романа — уже говорилось, что башня эта располагалась слева от ворот, носивших то же имя. Рядом с ним были Джустиниани, кардинал Исидор, Иоганн Грант, Франза, Теофил Палеолог, дука Нотарас и ряд менее важных персон, греков и чужеземцев. Они пришли рассмотреть по мере возможности, как турки занимают свои позиции.
День был по-весеннему погожим, свежий ветерок разогнал дымку.
Пусть читатель представит себе эту крышу — просторную платформу, подняться на которую можно по деревянной лестнице, расположенной внутри башни; с четырех сторон ее защищают укрепления с массивными каменными зубцами, достаточной высоты, чтобы за ними мог укрыться даже самый рослый мужчина; чтобы дотянуться до амбразур, необходимо воспользоваться скамейкой. На платформе стоят самострелы и метательные снаряды, выстроенные как это принято на корабельной батарее, а за ними, на удобном расстоянии друг от друга, аркебузы на треножниках, мощные катапульты и небольшая пушка на высоком лафете — ее можно подкатить и поставить между метательными снарядами. Рядом с каждым орудием лежит в полной готовности снаряжение. Кроме того, к стенам прислонены копья, дротики, длинные луки и арбалеты; на ближнем к воротам углу развевается императорское знамя — древний греческий крест, сверкающий золотом на белом поле. Тут же находятся и защитники башни, по большей части это византийцы, поэтому приветствие их не свелось к простой воинской уважительности, ибо перед ними император, которому они привыкли поклоняться.
Они оглядывают его, отмечая с немалой гордостью, что на нем — стальной остроконечный шлем, а выправкой он ничем не уступает самым бравым из своих спутников, в том числе и знаменитому генуэзскому кондотьеру Джустиниани. Забрало императора поднято — и чтобы видеть самому, и чтобы видели его, — и, бросая украдкой взгляды на его лицо, благородное от природы, а сейчас еще и одушевленное сверх обычного, бойцы укрепляются и телом и духом.
Справа и слева соседние башни скрывают вид на стены, но к югу простирается равнина, холмистая и плодородная, по ней рассыпаны одинокие деревья и небольшие рощицы, тут и там виднеются брошенные дома. Нежная зелень на склонах напоминает тем, кому хорошо знаком этот вид, что трава уже вторглась в бывшие сады и на возделанные поля. Константин смотрит в молчании — он знает, что скоро и травы не останется тоже. Прямо за заполненным водою рвом, у подножия первой, или внешней, стены, бежит дорога, а за дорогой расположено кладбище, густо уставленное могильными камнями, а также бурыми и белыми склепами-мавзолеями; о незапамятных временах, когда эта окраинная зона не принадлежала мертвым, молчат даже хроники — так давно это было. От дальнего горизонта взгляд обреченного императора перемещается к кладбищу и задерживается на нем.
Тут кто-то из его свиты восклицает:
— Вслушайтесь! Что это за звук?
Все прислушались.
— Гром.
— Нет, на раскаты не похоже. Это барабан.
Константин и Джустиниани вспомнили описанный графом Корти огромный барабан, который везли перед артиллерийским обозом турок, и император хладнокровно вымолвил:
— Они идут.
Почти сразу после этих слов солнечный свет, слегка озарявший дали, вроде как затмился, и на вершинах далеких холмов словно показались гиганты, которые катили их, как дети катят снежные комья, — они двигались в направлении города.
Гул барабана не умолкал, приближаясь. Джустиниани, в силу своего богатого опыта, определил:
— Ваше величество, он тут, прямо перед нами; как ворота Святого Романа обозначают центр вашей обороны, так и этот барабан обозначает центр наступающей цепи — он регулирует движение от фланга до фланга.
— Полагаю, так и есть, капитан; смотрите, вон там, слева, — человеческие фигуры.
— А я, ваше величество, слышу звуки горна.
Некоторое время спустя кто-то заметил:
— Я слышу крики.
Еще кто-то произнес:
— Я вижу блеск металла.
Вскоре уже показались всадники; и пехотинцы и византийцы, тысячами высыпавшие на стены, наблюдали за ними с нервическим изумлением; куда бы ни обращали они взгляд, всюду видели подступающего врага, слышали его вопли, лошадиное ржание, гудение горнов и мерный бой барабанов.
— Клянусь именем Богоматери Влахернской, — произнес император, наконец оторвав взгляд от этого зрелища, — их орды и орды, от самого моря, которое от нас слева, и, судя по звуку, до Золотого Рога, который справа; тем не менее я разочарован. Я ожидал более великолепных упряжей, щитов и знамен, пока же вижу лишь пыль да черноту. Кроме того, я не различаю среди них знамени султана. Скажи, о достойнейший Иоганн Грант, — ибо мне доносили, что тебе неоднократно уже доводилось сражаться с этими ордами, — скажи, обычна ли для них эта непритязательность в облике?
Кряжистый немец ответил — выговор его затруднял понимание:
— Те, что слева, — это азиатское отребье. Они здесь, поскольку ничего не имеют, и уповают на то, чтобы исправить свое положение, вернуться богатыми, сменить драные чалмы на короны, а рубища из козьих шкур — на шелковые одежды. Взгляните, ваше величество: надгробия, что перед нами, прекрасно ухожены; завтра если какое из них еще и будет стоять, оно будет изуродовано. У тех, кого похоронили недавно, не останется ни кольца на пальце, ни монеты под языком. О да, через неделю все это отребье будет выглядеть куда презентабельнее! Лишь дайте им время превратить одежды, которые они сорвут с мертвецов, в новые тюрбаны. Но когда появятся янычары, разочарование вашего величества испарится. Смотрите, завиднелся их авангард — вон там, на всхолмии перед воротами.
Скорее справа от ворот, чем прямо перед ними, находилось небольшое возвышение; все глаза обратились туда, а там как раз завиднелся отряд всадников — они двигались медленно, но в безупречном порядке, доспехи и копья отсвечивали серебром. Справа и слева от первого отряда тут же показались еще два; тут бой барабана утих, а из войска, развернувшегося на равнине и внезапно остановившегося, на полном скаку вылетели вперед несколько групп; спешившись, они принялись рыть окоп.