— Да, пусть Сергий читает. Передай ему бумагу.
Демид вручил Сергию одно из объявлений, которыми индийский князь в то утро увешал город. После первой же строки голос послушника стал прерываться, а в конце первой фразы он и вовсе смолк. Потом бросил взгляд на грека, и ответный взгляд исполнил его понимания и выдержки.
— Я прошу прощения, святой отец, — проговорил Сергий, поднимая бумагу повыше и рассматривая подпись. — Я знаком с купцом Уэлем и с похищенной девушкой. Знаю я и человека, носящего указанный здесь титул. Он называет себя индийским князем, хотя мне и неведомо, по какому праву. Случившееся глубоко меня поразило, но, если позволите, я стану читать дальше.
Закончив чтение, Сергий вернул листок Демиду.
Игумен сложил ладони перед грудью и произнес:
— Благодать не может длиться вечно!
Молодые люди обменялись взглядами.
Противник, заставший тебя врасплох, тем самым берет над тобой верх. Так это и было с греком. План его сработал безупречно, однако всю ночь его терзала одна мысль: что предпримет русский? Прочитав воззвание князя и увидев, какую неслыханную награду тот предлагает, Демид содрогнулся, но причиной был не ужас перед злодеянием, как он сказал игумену, и уж тем более не опасения, что толпа случайно наткнется на истину, а еще менее — страх, что кто-то из сообщников его выдаст, ибо, за исключением хранителя цистерны, все они уже бежали и находились на расстоянии пути длиною в ночь. Однако среди множества супротивников один всегда внушает нам самую болезненную тревогу. В данном случае это был Сергий. Он недавно явился в мир — покинуть далекий северный монастырь и оказаться в столице было равносильно второму рождению, — и трудно было сказать, на что он способен. Встревоженный этой неопределенностью, злоумышленник решил встретиться лицом к лицу со своим противником — если только тот был таковым — и подвергнуть его испытанию. Как именно он воспримет новость? Именно поэтому Демид сейчас так пристально наблюдал за неискушенным учеником достопочтенного отца Иллариона.
В ответном взгляде Сергия не было попытки скрыть боль, которую он испытывал. Он лишь пытался сдержать свои чувства. Ему, чуждому всякого притворства, нужно было одно — время подумать. И надо сказать, он не мог бы выбрать иной тактики, которая столь сильно озадачила бы Демида, которому не терпелось сделать следующий ход.
— Теперь ты знаешь, почему я отказался преломить с тобой корочку, — обратился Демид к отцу. — Я должен пойти и попытаться посодействовать изобличению этого злодейства. Награды велики, — он беззастенчиво улыбнулся, — и я не отказался бы по крайней мере от одной из них — от первой, ибо я видел эту девушку по имени Лаэль. Она меня заинтересовала, даже превратилась в определенную опасность. Был случай, — он помолчал и бросил взгляд на Сергия, — когда я даже предпринял попытку с ней познакомиться, но безуспешно. Индийский князь прав, она отличается пригожестью. Надеюсь, ты дашь мне свое дозволение принять участие в поисках.
— Ступай, и да ускорит Господь шаг твой, — отозвался игумен.
— Благодарствуй. Но есть еще одна просьба.
Он обернулся к русскому:
— Сергий высок ростом и, если ряса не искажает правды, могуч телом, а нам, помимо силы духа, может понадобиться и физическая сила, ибо кто ведает, куда может завести такая игра, с кем или с чем нам придется иметь дело? Прошу дать ему дозволение отправиться со мной.
— Более того, — ответил игумен, — я настаиваю на этом.
Сергий ответил безыскусно:
— Не сейчас. На меня наложено покаяние, должен сегодня в третьем часу читать часослов. Закончив, я с радостью пойду.
— Я огорчен, — ответил Демид. — Однако мне нужно спешить.
Поцеловав руку игумена, он удалился, после чего, поспешно покончив с трапезой, Сергий сложил несколько предметов, необходимых для отправления службы, на поднос и взял было его, но, остановившись, проговорил:
— После службы, святой отец, если будет на то ваше согласие, я приму участие в поисках.
— Даю свое согласие.
— Они могут занять несколько дней.
— Распоряжайся собой как потребуется. Это дело благое.
Святой отец протянул руку, Сергий уважительно приложился к ней и вышел.
Если молодой монах не слишком твердо придерживался всех священных установлений, предписанных с незапамятных времен для службы третьего часа, он, вне всякого сомнения, был прощен в высшем суде, перед которым предстоял, ибо никогда и ни от чего еще не испытывал такого потрясения, как от объявления князя. Ему удалось сохранить самообладание на глазах Демида. Говоря на языке той эпохи, некий святой покровитель тайно посоветовал ему остерегаться грека, и, памятуя об этом, Сергий не сплоховал по ходу разговора, но, едва он вышел из покоев игумена, его сразила мысль о страшной судьбе Лаэль. Он поспешил к себе в келью, дабы собраться с мыслями, но его будто преследовал зовущий его голос, — казалось, это ее голос, пронзительный, исполненный страха. Чуть позднее он начал откликаться: «Я слышу, но где ты?» Волнение его все нарастало, пока колокол не призвал его в часовню, — звук этот обрадовал его, ибо означал конец одиночества. Наверняка ее голос затеряется среди зычных ответов братии. Этого не произошло. Он звучал даже отчетливее. Дабы отмежеваться от него, Сергий попросил стоявшего рядом пожилого брата одолжить ему свой триптих. Однако в кои-то веки скорбная фигура Христа на центральной пластине не возымела никакого действия, как бы тесно ни прижимал ее Сергий к груди; хуже того, лицо мученика приняло ее черты, так что послушнику стало хуже прежнего, ибо к ее скорбным призывам добавился страдающий лик.
Наконец служба окончилась. Сергий помчался в келью, сменил черную рясу на грубое серое одеяние, в котором явился из Белозерья. Сложив наметку и аккуратно засунув ее под клобук, он двинулся в путь — такой же охотник, как и множество других; вот только, как мы скоро увидим, он оказался выносливее многих, а кроме того, он владел бесценной тайной.
На улицах повсюду судачили про награду, то и дело звучал вопрос: ее уже нашли? Жители города, включая женщин и детей, высыпали из домов. Они толпились на всех углах, и читателю, который хотя бы раз слышал пылкие препирательства греков, легко будет себе вообразить, в каком тоне там велись разговоры. Сергий, впрочем, шел своим путем, не обращая внимания на замечания, которые вызывали слоновьи уши его чужеземного капюшона, его высокий рост и затрудненный шаг.
Если бы кто остановил его и спросил: куда ты направляешься? — он вряд ли ответил бы на этот вопрос. Никакого плана у него не было, его направляла не столько определенная цель, сколько сердечная боль — он, точно сомнамбула, брел сквозь свет, явивший ему откровение, ибо Сергий понял, что любит пропавшую девушку, — понял это не по вещам прошлым, таким как воспоминания о ее душевной прелести и красоте, но по ощущению утраты, по внутренней агонии, по свирепому желанию выследить похитителя, по кровожадным позывам, каковых он еще никогда не испытывал. Он брел — и это было лучшим ответом взывавшему к нему голосу, ибо он означал: я иду.
Он миновал Ипподром, опередив всех, потом — двор Святой Софии, после этого прошел по террасам сада — ах, сколько могла бы ему поведать об увиденном одна купа деревьев! — потом по широкой лестнице на променад и по нему до порта Святого Юлиана, не замешкавшись ни на миг, пока не оказался на скамье возле угла стены, с которой подслушал историю Демида об эпидемии злодеяний.
Он даже и не думал про эту скамью, когда пустился в путь из монастыря; не думал он про нее и по дороге, не думал о зловещей истории, которую здесь подслушал; по странному наитию он сел туда же, где сидел раньше, опустил руку на край парапета и закрыл глаза. Странное дело — тот разговор прозвучал у него в голове почти слово в слово. Что еще более странно, теперь многое из того, что он тогда не понял, показалось очень важным; вслушиваясь, он истолковывал, и мятущийся дух его успокоился.
Примерно за час до полудня Сергий поднялся со скамьи, будто бы освеженный сном, — спокойный, рассудительный, полный сил. За это время он из отрока превратился в мужчину, способного к здравым мирским рассуждениям, — это немало встревожило бы отца Иллариона. Иными словами, теперь он видел мир таким, как есть: например, что в нем сосуществуют добро и зло и второе является столь же неотъемлемой частью замысла Творца, сколь и первое, что религия способна лишь регулировать и реформировать, что в последний день праведникам предстоит схватка с грешниками — говоря коротко, что Демид выполняет предписанную ему его природой и способностями роль, тогда как почтенный игумен, его отец, в меру слабых сил пытается делать противоположное. Но и это еще было не все. Новые представления, которые Сергий усвоил, облегчали размышления о природе зла. Второй раз выслушав историю эпидемии злодеяний, он, как ему представлялось, понял, что случилось с Лаэль. Он вспомнил, что, пересказывая этот исторический эпизод, Демид пытался убедить своего несогласного друга в том, как просто будет похитить и погубить девушку. Это указывало на место, где ее прячут: на Императорскую цистерну.
Первым побуждением Сергия было заручиться помощью индийского князя и немедля отправиться вызволять Лаэль; однако со скамьи он встал уже не слепым влюбленным. И не то чтобы любовь его остыла — о нет! Но прежде чем раскрыть другим тайну, нужно было кое-что сделать. Например, раньше любопытство его так и не разыгралось в достаточной степени, чтобы понудить заглянуть в цистерну. Разве не стоило убедиться в том, что ее можно использовать для предполагаемого им злодейства? Сергий развернулся и стремительно зашагал обратно — вниз по лестнице, вверх по террасам, через Ипподром. Тут его поразила одна мысль: насколько неуместно будет предстать перед хранителем цистерны в нынешнем его одеянии, ведь потом Демид с легкостью его опознает. А потому Сергий вернулся в монастырь и переоделся обратно в черную рясу и клобук.
По ходу дела ему еще раз пришлось пройти мимо двери игумена, и это натолкнуло его на новую мысль. Если его усилиями Демид будет обличен, что станется с его отцом? Если в неизбежном противостоянии тот станет защищать сына — а что может быть естественнее? — не встанет ли братство на его сторону? И как тогда ему, Сергию, чужеземцу, юному, не имеющему никак