Вечный всадник — страница 2 из 29

I

Ютти жил высоко в горах, но в стороне от главной вершины, куда летом пробирались альпинисты. Ютти боялся людей. Последнее время они не тревожили его, а прежде ему казалось, что они охотятся за ним. Люди внимательно разглядывали остатки его пищи, вертели в руках обглоданные им кости, даже брали их с собой, не раз шли по его следу, но Ютти всегда удавалось скрыться.

Он знал в горах каждую расщелину, каждый камень и передвигался со скоростью и сноровкой снежного барса, а иногда быстрее его, и после очередной схватки новая шкура этого редкого зверя устилала пол пещеры Ютти. Немало красивых мягких шкур подарил Ютти снежной девушке Атти. Она жила тоже в стороне от туристских троп, но пониже, где дышалось легче и даже летом росли цветы, и Ютти, перескакивая с камня на камень, любил мчаться навстречу девушке. Он с радостью и удивлением смотрел на Атти, как на единственную диковинку, украшающую его жизнь.

Ютти привык к охотничьим победам, научился предугадывать движение снежных лавин, хорошая пища поднимала его настроение, давала силу, но все это было обыденным, а каждая встреча с Атти заново восхищала его, заставляя делать то, что в обычной обстановке даже не приходило ему на ум. Ютти ходил на руках, прыгал, подражая диким козам, чванливо и напыщенно поводил головой, изображая орла, и, выпятив грудь, напрягая мускулы, показывал самого себя, готового защитить Атти от кого угодно. Его вдохновляло упругое тело Атти, гордо и красиво посаженная головка и обладающие неведомой силой карие глаза, смотревшие на него то в упор, то сбоку, а то и с высоты, всюду преследующие его глаза, от блеска и силы которых он то немел, то наполнялся смелостью, энергией и буйной фантазией.

Ютти считал Атти единственной и самой красивой снежной девушкой на свете и думал правильно, так как другой снежной девушки не существовало. Атти он нравился, но она не спешила перебираться в его пещеру, хотя прекрасно знала, что иного снежного мужчины в горах нет. Может, в ней играло природное женское кокетство, или, вопреки действительности, она ожидала появления другого снежного принца, или хотела, чтобы барсовые шкуры покрыли не только пол, но и стены пещеры, опасаясь, что после ее перехода к Ютти он на радостях обленится и станет меньше охотиться, а может, мечтала, чтобы ради нее Ютти совершил что-то доселе необычное, например, стоял на голове и одновременно поводил ею, изображая орла, а может, просто проверяла его чувства.

Ютти был терпелив и не торопил события. Ему доставляло удовольствие видеть Атти, быть рядом с нею, помогать девушке и просто думать о ней.

Напялив на себя новую козлиную шкуру с проделанными в ней дырками для рук, Ютти спешил вниз, к пещере Атти, камни пружинили под его ногами, облегчая бег, а сердце стучало все быстрее и от бега, и от теплого, светлого чувства.

Ютти вбежал в пещеру, но Атти там не оказалось. Вещи лежали на своих местах, в том числе и подаренные им различные предметы, найденные в мешке, оброненном кем-то из людей в труднодоступное ущелье. Ютти всегда гордился своими подарками, но про себя, не показывая этого девушке, а сейчас он даже не подумал о них и его стала охватывать неясная тревога. Атти обычно далеко и на большое время не отлучалась. Она ходила за водой к роднику, собирала хворост и лишь в теплые дни могла подолгу лежать среди цветов и смотреть на небо, следить за проходящими тучами, ожидая, когда они откроют солнце, и радуясь, когда само солнце пробьется сквозь них. Ютти располагался рядом с девушкой, тоже следил за солнцем и вместе с ней радовался каждой удаче доброго светила. Это были счастливые минуты в его жизни, и потом, в холодные вечера, когда снег забивал вход в пещеру и дыру в стене, мешая выходу дыма, отчего приходилось тушить огонь, когда от мороза не спасали даже теплые и нежные шкуры, мерзли ноги и непроизвольно начинали стучать зубы, Ютти вспоминал эти мгновения, но не расслаблялся, а, наоборот, вставал, размахивая руками, прыгал на одном месте, пока не разогревался, затем пробивал отверстие в забившем выход снеге и, утопая по пояс в рыхлом белом болоте, неудержимо стремился к Атти, неся ей в найденном мешке сухую козлятину и чудесные камни, которые при ударе друг об друга высекали искру и радостную улыбку на лице девушки.

Но теплые дни еще не наступили, еще даже не зацвели цветы, в углу пещеры лежал хворост, в сосудах из оброненного людьми мешка стояла вода. «Может, Атти решила пополнить свои запасы?» — подумал Ютти. Он посчитал, сколько времени должно уйти на это, и стал ждать девушку, но прошло положенное время, даже то, что Ютти добавил на всякую случайность, и тогда отчаяние вытолкнуло его из пещеры, хотя он и знал, что искать Атти в горах дело нелегкое. Сначала Ютти побежал к водопаду, затем в открытый ветрам лесок, где обычно валялись сучья, по дороге осматривая ущелье, куда, оступившись, могла упасть Атти. Но девушки нигде не было. Ютти вдруг перестал чувствовать себя Ютти — сильным охотником, который знает, для кого добывает пищу и ради кого готов вступить в смертельную схватку с любым хищником. Ютти вдруг ощутил, что из его жизни ушло самое главное, силы стали покидать его, и он, ушедший в себя, потрясенный горем, даже не обратил внимания на то, что за высоким камнем затаился барс, мечтающий отомстить ему за гибель своих собратьев, и ниже опустился орел, радуясь слабости этого надоевшего ему охотника и ожидая момента, когда он сможет вонзить свой клюв в его горло, наполненное теплой и душистой кровью.

Ютти вспомнил, что раз в году Атти навещала могилу своих родителей, похороненных под грудой мелких камней по ту сторону гор. Атти уходила туда в дни, когда снег в горах оставался только на самых вершинах, а сейчас еще не растаял даже в лесу. Рано еще Атти навещать родителей. Ютти отогнал от себя спасительную мысль. В ту же секунду, осмелев до наглости, открыто вышел из-за камней и приготовился к прыжку барс, еще ниже разминая клюв, опустился орел.

«Но я не видел Атти мертвой!» — вдруг подумал Ютти и почувствовал, что постепенно оживает. Атти нет здесь, но где-то она должна быть, и он, сильный охотник, найдет ее, найдет во что бы то ни стало!

Силы и уверенность наполняли Ютти, и, почуяв это, стал пятиться назад барс и набирать высоту орел.

Ютти поднял голову и увидел громадную птицу.

«Не могла же она утащить Атти! — подумал он. — Девушка достаточно ловка, чтобы увильнуть от самого большого орла. И она просто так не сдалась бы этому хитрому барсу, спрятавшемуся за камень и сверкающему оттуда злыми, полными дикого безрассудства глазами». Он, Ютти, наверняка нашел бы место их борьбы и в худшем случае останки девушки.

«Люди? — мелькнуло в голове Ютти. — Да, люди! Кто же еще!» Это они охотились за ним, это они похитили у него Атти!

Ненависть вспыхнула в его душе, появилось неодолимое желание отомстить людям за долгое унизительное преследование, за Атти.

«Но людей очень много. И у них есть длинные предметы, при помощи которых они в мгновение валят с ног здоровенного кабана». Нет, ему не совладать с ними! — понял Ютти и от бессильной злобы, в отчаянии понесся вниз, туда, где, по его расчетам, должна находиться Атти. Он бежал, забыв об опасности, и спустился по склону так низко, как раньше никогда не позволял себе, и даже не заметил, что выскочил на протоптанную людьми тропинку.

Люди увидели его первыми. Это были туристы. Подъем в гору утомил их, требовалась разрядка, а тут подвернулся им явно оригинальничающий заросшими волосами субъект в длинной шкуре, и они дружно рассмеялись.

Ютти поднял голову, увидел людей, тут же хотел бежать, но задержался, так как они показались ему не такими страшными, как прежде, когда шли по его следу, они стояли и улыбались, разглядывая его и даже не помышляя о нападении.

— Ну и хиппарь! — сказал один из туристов.

— Перший класс! — согласился другой.

— А может, это снежный человек? — восторженно пролепетала девушка с громоздким рюкзаком и тонкими чертами гриновской героини.

Взрыв смеха потряс группу, расхохотался даже ее руководитель, штатный тренер турбазы, который вообще никогда не смеялся, так как устал от бесконечного лазания по горам и от беспечных туристов, ржущих по любому поводу.

— Хватит, — произнес он, напустив на лицо серьезность и ответственность за порученное ему дело.

Группа невозмутимо двинулась вперед, обернулась лишь девушка, признавшая в Ютти снежного человека. Она нежно, по-доброму посмотрела на него из-под пригибающей ее к земле ноши, чем-то напомнив ему Атти, и у Ютти снова защемило сердце, опять в его душе закипела ненависть к людям, которые похитили у него любимую и, возможно, сейчас так же мучают ее, как и эту девушку, водрузив на ее спину громадную поклажу.

В то же время его озадачило миролюбие людей — не хитрость ли это? Но другого выхода у Ютти не было, и он побежал наверх, сначала в пещеру Атти, где по-прежнему было пустынно, а потом и в свою, набрал в мешок еды, положил туда камни, высекающие огонь, несколько любимых Атти блестящих камешков, самый острый топорик, барсовую шкуру для ночлега и уже медленно, осторожно начал спускаться вниз к людям, где томилась и ждала его Атти, которую он непременно спасет и, если будет надо, станет бороться за нее беспощадно, потому что без нее нет ему на земле жизни.

II

Солнце палило на всю мощность, прямо перпендикулярно вонзая лучи в тела отдыхающих и издеваясь над людьми, готовыми ради загара разрушать свою вегетативную нервную систему. Но у солнца свои заботы, а у людей — свои, и кто поверит людям, что они хорошо отдохнули на юге, если их тела и лица не потемнеют до такой степени, что некоторых из них можно будет принять за гостей из быстро развивающихся стран.

Солнце вершило свое дело настолько уверенно и методично, что кое-кто из людей сдавался, покидал належанные на пляжах места и сонно разбредался по домам и близлежащим столовым. Жара почти что обезлюдила набережную, пусть на время, но все же отлучила людей от торговых точек. Оживление царило лишь у винно-пивных автоматов. Холодное пиво иллюзорно возвращало бодрость, рыбешка, продававшаяся тут же не менее высохшим старичком по рублю за штуку, создавала видимость праздничного настроения, а сухое вино по двугривенному за стакан будоражило душу и развязывало языки. Поэтому у автоматов всегда было людно и шумно, за исключением тех случаев, когда не завозились напитки или отсутствовали механик Евгений и приходящаяся ему женой кассирша по размену монеты Наташа. Это случалось крайне редко, обычно не чаще пяти-шести вечеров за сезон, когда в местном концертном зале играл какой-нибудь известный скрипач, пианист или симфонический оркестр. В такой вечер Евгений тщательно брился, разыскивал и четко обозначал потерявшийся в суете буден пробор, надевал модный финский костюм и выходил во двор небольшого домика, где они с женой снимали комнату; в ожидании супруги он нервно прогуливался по узкой каменной дорожке, на которой трудно было разойтись двоим и которую хозяева наверняка бы ликвидировали и засадили фруктовыми деревьями, если бы имелась возможность передвигаться по воздуху.

Наташа готовилась к походу в концерт не менее тщательно, придавая пышность и воздушность слежавшейся прическе, четкость линии бровям, и, облачившись в фирменный джинсовый костюм, купленный за полцены у сильно загулявшей курортницы, выходила вместе с мужем на набережную. Они шли чинно, не оглядываясь по сторонам, только Наташа не без удовольствия косила глаза на женщин, заметивших на ее руке кольцо с бриллиантом. Евгения и Наташу вполне можно было принять за респектабельную курортную пару, по крайней мере Евгений в эти минуты чувствовал себя не менее чем преуспевающим доктором наук, часто издающим свои книги, на гонорар от которых он подарил жене кольцо с драгоценным камнем. А на самом деле все было гораздо прозаичнее. Еще три года тому назад Евгений работал в КБ большого города инженером и, будучи по натуре человеком нервным и обидчивым, считал, что заведующий отделом Муравьев из-за злого умысла не повышает Евгения в должности и тем самым лишает тех материальных благ, которые он заслуживает. Евгений мог доказать начальнику, что достоин лучшей участи. Для этого нужно было сдать кандидатский минимум, поступить в заочную аспирантуру и защититься, но, как считал Евгений, этот путь для него унизителен, так как в течение нескольких лет ему по-прежнему придется находиться под началом Муравьева и терпеть его издевательства. Разумеется, можно было подыскать другое КБ, но, по мнению Евгения, это не гарантировало его от другого Муравьева. И тогда Евгений избрал путь, ведущий к материальному благополучию и одновременно наносящий Муравьеву и ему подобным непоправимый моральный и научно-технический урон, связанный с утечкой из КБ и вообще из науки его, Евгения, мозгов. С гордым видом победителя он подал Муравьеву заявление об уходе с работы по собственному желанию. Последние два слова он подчеркнул дважды, символизируя этим истинное наличие у себя такого желания. Муравьев пробежал заявление глазами и, к удивлению. Евгения, не рухнул всем своим могучим телом на стол и не закатил глаза от глубокого обморока, а спокойно поставил свою подпись. «Видимо, не понял значения происходящего», — подумал Евгений и в знак протеста на следующий день снял с работы свою жену Наташу, трудящуюся на секретарской должности в одном из химических НИИ.

Целую неделю он ждал месткомовских гонцов от раскаявшегося Муравьева, еще неделю выделил на то, что в КБ будут искать ему полноценную замену и не найдут, в результате полетит план, вместе с ним и премия, и тут уж сам Муравьев приползет к нему и на коленях будет умолять вернуться обратно.

Прошел месяц, но не появлялись ни гонцы, ни признавший свои ошибки Муравьев. Наташу просили не уходить с работы, хотя бы отработать две недели с момента подачи заявления, но она не согласилась, считая это сделкой с совестью и представляя себя по меньшей мере женой декабриста, последовавшей за супругом в далекую ссылку.

«Они еще пожалеют!» — многозначительно произнес Евгений, доставая с антресолей просторные чемоданы. Дорога, ведущая его к желанным материальным благам, лежала через курортный городок, где ощущалась нехватка в технических силах, способных обеспечить бесперебойную работу винно-пивных автоматов.

Однажды, находясь там на отдыхе, Евгений познакомился у пивного автомата с полным человечком, который, крякая от удовольствия, потягивал пиво и после очередного стакана вытирал со лба пот большим клетчатым платком.

— Жарко! — с улыбкой, как бы извиняясь, объяснил он Евгению. — Но чувствую себя отлично!

— У вас здоровый организм, — заметил Евгений.

— Не жалуюсь, — удовлетворенно произнес человечек. — Все дело в климате. Горы, море, с другой стороны степь, сухой воздух, короче говоря, грех не быть здесь здоровым.

— Выходит, вы местный? — спросил Евгений.

— Выходит, — процедил человечек, его маленькие узкие глазки неожиданно забегали по сторонам и, резко остановившись, застыли на Евгении: — А вы кто будете?

— Курортник.

— А по профессии?

— Инженер-механик.

— Очень нужная профессия, — вздохнул человечек. — У нас в городке вам бы не было цены!

— Это почему? — поинтересовался Евгений.

— Дефицитная профессия. Я бы давно уволил механика по этим автоматам, но не могу найти ему замену, — вздохнул человечек. — Пьет, сволочь, и вообще ведет себя как приехавший с дальнего Севера курортник, деньги швыряет на ветер и к тому же еще хвастается этим, болтает черт знает что! Трепач! В торговле! Вы понимаете, что это такое?!

— Нет, — искренне признался Евгений.

— Тогда вы ничего не понимаете, — покачал головой человечек. — Вы только не подумайте, что я боюсь его болтовни. У меня в делах полный ажур. Я работаю аккуратно, меня даже зовут знаете как?

— Нет.

— Аккурат Аккуратович! А вас?

— Евгений.

— Что-то знакомое. Ах да, есть известный поэт с таким именем. Но поэт мне не нужен, а инженер-механик вот как требуется! — сказал Аккурат Аккуратович и провел по горлу рукой.

— Странный у вас механик, — заметил Евгений. — И ведет себя странно. Я инженер и ничего лишнего позволить себе не могу.

— У нас вы все могли бы! — загадочно улыбнулся Аккурат Аккуратович, достал листочек бумажки и написал номер телефона. — Это на всякий случай. Нужно будет — позвоните. Спросите Бондарева. Я вижу, вы человек интеллигентный, не подведете. А я вас не обижу. И не бойтесь, у меня во всем полный аккурат!

Евгений вспомнил об этом разговоре через два года, когда незримый и негласный конфликт с Муравьевым достиг апогея. Предварительно созвонившись, Евгений выехал для переговоров с Аккурат Аккуратовичем.

— Вовремя приехали, скоро сезон начнется, — радушно встретил его Аккурат Аккуратович и сразу перешел к делу: — У меня во всем полный аккурат. И сухое вино, и особенно пиво согласно правилам торговли имеют границы крепости. Пусть будут низшие границы. Это никого не волнует. Ни закон, ни даже потребителей. Они мечтают лишь о том, чтобы было пиво, и в жару потребляют его в таком количестве, что довольны все — и потребители, и закон, и мы, работники торговли!

— Понимаю. Но я еду сюда не один, а с женой, — сказал Евгений.

— Это сложнее. Хотя жену, пожалуй, можно посадить на размен монеты. Но куда же тогда девать Ларису? Ладно, это моя забота! — протянул руку Аккурат Аккуратович. — Дело сделано! До встречи!

Евгений переехал в курортный городок в конце апреля, легко снял неплохую для юга комнату и приступил к руководству автоматами. Получку они с женой получили в конторе местного торга, а через час к Евгению подошел Аккурат Аккуратович и вручил ему конверт.

— Первый раз! Надо отметить! — засуетился Евгений.

— Надо! — спокойно сказал Аккурат Аккуратович, направляясь к винному автомату. Он помыл два стакана, поочередно подставил их под струйку вина и, наполнив, поставил на столик.

— Вот так! — сказал Аккурат Аккуратович. — Дай бог не в последний!

— Спасибо, — покраснел Евгений.

— Не за что. Каждому свое, — многозначительно произнес Аккурат Аккуратович. — Сейчас без техники никуда. Не случайно говорят, что мы живем в век прогресса. Какой хитрый автомат! Наливает грамм в грамм! Но ты, человек, сделай так, чтобы он наливал на пять граммов меньше. Нормы почти что допускают. И никто ничего не заметит, а мы сразу почувствуем. Твое дело. Можешь этим и не заниматься. Но я хочу тебе дать простор для творчества! Чтобы ты не закисал. Понимаешь, инженерик?!

Евгения покоробило это наглое предложение и особенно слово «инженерик», произнесенное с явным пренебрежением, до которого не доходил даже сам Муравьев.

Евгений хотел вспылить, поставить на место этого зарвавшегося торгаша, но почувствовал всю безысходность своего положения (не возвращаться же обратно в КБ) и смолчал, плотно сжав губы. В ту же секунду он решил отомстить этому Аккуратовичу, доказать ему, что он не «инженерик», а инженер с большой буквы, с самой что ни на есть пребольшой в человеческом понимании размеров шрифта. И Евгений очень скоро и умело сделал так, что автомат стал недоливать вино и пиво, но не на пять граммов, а только на четыре. Евгений считал, что этим он проявил гуманизм по отношению к потребителям и одновременно одурачил Аккурат Аккуратовича. У того действительно не сходилась бухгалтерия, он стал нервничать, подозрительно посматривать на автоматы и даже замахиваться на них рукой. Но не один Аккурат Аккуратович нервировал Евгения, его раздражали подвыпившие клиенты, смотревшие на механика как на официанта и при любой неисправности автоматов вопившие истошным голосом: «Механик! Механик!» Евгений вспоминал ребят из КБ, сердце сжималось от тоски по привычному и, казалось, навек потерянному образу жизни. Да еще жена говорила: «Не могу я смотреть на эти пьяные рожи. То нахально глазами раздевают, то глядят как на жулика, пытающегося их непременно обсчитать. А вчера подошел ко мне завсектором из нашего НИИ и от удивления рот разинул. А я говорю: «Следующий! Проходите быстрее, не задерживайтесь!» Стыдно стало. Я теперь всегда с опаской поглядываю на очередь — как бы не встретить кого-нибудь из наших. Из наших… Не наши они уже теперь».

От горьких слов жены еще больше щемило сердце, на нижние ресницы накатывалась слеза, но тут перед взором Евгения вставало холодное, невозмутимое лицо Муравьева, и сентиментальность мгновенно испарялась, оживали старые душевные раны, и начинали казаться мелкими и ничтожными все другие обиды.

«Зато здесь хорошую денюжку платят! — говорил Евгений жене. — Мы еще покажем этому Муравьеву, мы еще посмотрим — кто — кого!» Заочная борьба с бывшим начальником велась повседневно и сравнительно скоро увенчалась первой значительной победой, выразившейся в покупке золотого кольца с малюсеньким, но настоящим бриллиантом. Евгений торжественно надел кольцо на палец Наташе. Она прижалась к Евгению и еще раз подумала, что поступила правильно, отказавшись от двухнедельной зарплаты и последовав за мужем на этот курорт. От перенесенных страданий и нахлынувших чувств слезы брызнули из глаз Евгения, и он, не скрывая их, гордо приподнял подбородок:

— Это слезы счастья, Наташа! И мы еще покажем, кто мы и на что способны!

— Ты у меня самый лучший! — ворковала на груди у Евгения жена, любуясь своим колечком.

Походы на симфонические концерты Евгений считал маршами протеста, желая ими показать, что он нисколько не опустился, по-прежнему в высшей степени интеллигентный человек, у которого, вопреки проискам Муравьева, растет благосостояние и респектабельность.

Евгений и супруга специально проходили мимо винно-пивных автоматов, презрительно поглядывая на ошеломленных и изнывающих от жажды клиентов, которые при виде столь шикарной пары начинали думать, что от жажды у них начинаются галлюцинации и они видят не механика с кассиршей, а иностранных господ туристов или большое курортное начальство.

Далее супруги следовали мимо особняка Аккурат Аккуратовича, из садика которого надрывался дешевенький проигрыватель, вещающий миру голосом Аллы Пугачевой о том, что не все могут короли.

— «Аккорд» держит, сквалыга! — усмехнулась Наташа. — А что ему стоит купить «Грюндик»?!

— Ничего не стоит, — согласился Евгений. — Зато у него все и всегда в аккурате! Осторожный человек. Этого у него не отнимешь! Но до ужаса бескультурный!

С видом явного интеллектуального превосходства продефилировав мимо особняка Аккурат Аккуратовича, супруги выходили на кишащую курортниками набережную. Чего бы только ни отдал Евгений за встречу с Муравьевым, но мог ее и отложить, надеясь в дальнейшем предстать перед ним в еще более великолепном и неотразимом обличии — в фирменном чистошерстяном костюме, в японских часах фирмы «Сейко» самой последней модели и наимоднейших узконосых туфлях с высоченным каблуком. Но пока этот момент не наступил, болела душа, и поэтому на концерте, при звуках старинной сонаты, Евгению начинало казаться, что он распят на винном автомате и не один Муравьев, а десятки Муравьевых глумятся над ним, выплескивая ему в лицо недопитое пиво, и мало этого: видя его жажду, медленно и смачно потягивают сухое неразбавленное вино, отказывая ему даже в единственном глотке. А он терпит это надругательство и ради сохранения своего достоинства, и ради достоинства всех обиженных этими Муравьевыми. Беснуется солнце, мучает жажда, силы покидают распятого мученика, но тут трагичного Баха сменяет нежный Равель, и Евгению чудится, что кто-то из его рук и ног выдирает гвозди, — это заботливый и деловой Аккурат Аккуратович. Стоящая рядом с ним Наташа тут же смачивает йодом раны и ловко бинтует их. Вытащен последний гвоздь, забинтована последняя рана, и Евгений даже неожиданно для себя взмывает вверх и уже в не замызганном пивом венгерском джинсовом костюмчике, а в самом высококачественном джинсовом облачении фирмы «Вранглер», взмывает под радостные крики и аплодисменты товарищей по КБ, товарищей по несчастью и честных тружеников всего света. Недолго длится этот блаженный и ни с чем не сравнимый по ощущениям полет, Равеля сменяет современный композитор, а это означает, что концерт приближается к концу и впереди нудная работа под солнцепеком у осточертевших винно-пивных автоматов. Успокаивало лишь то, что эта работа не доставляла Евгению особых хлопот. Автоматы были хорошо отрегулированы, механика требовали редко. Раза два-три в день к нему подходили, как правило, пожилые, нервные клиенты и требовали, чтобы он прогнал расположившуюся рядом с автоматами группу заросших волосами юнцов в грязноватых майках и шкурках, по мнению клиентов, мешающих своим непотребным видом нормальному отдыху и потреблению напитков.

Евгению тоже не нравились грязные одежды юнцов, но он считал, что своим видом они протестуют против всякой несправедливости и тем самым против бесчеловечных действий Муравьева. Поэтому Евгений отвечал нервным клиентам, что у нас в стране демократия: кто не хочет мыться и стричься, тот не моется и не стрижется, и если не наносит этим вреда обществу, то никто не имеет права посягать на его личность, но если клиентам не по душе это хипповое собрание, то они могут перейти к автоматам на другом конце набережной. Нервные клиенты подозрительно косились на Евгения, но не жаловались, по крайней мере заявлений в торг на него не поступало.

На следующее после концерта утро, ровно в одиннадцать Евгений включил автоматы и радостно обомлел, увидев среди группы хипповых юнцов здоровенного детину, настолько первобытного вида, настолько заросшего и в такой немыслимой шкуре, что, наверно, сам Муравьев вздрогнул бы от ужаса и страха, встретив этого хиппаря, несомненно протестующего против всякого мракобесия и унижения человеческого достоинства в любой форме.

III

Ютти спустился к перевалу, за которым горбились маленькие горы, а за ними, по его расчетам, должны были находиться люди. Но людей он увидел раньше, чем думал. Укрывшись в больших шипящих мешках, они передвигались по ровной, хорошо утрамбованной полоске твердой земли, ныряющей между горами и, видимо, ведущей к людским пещерам. Преодолев страх, Ютти спустился на эту полоску и пошел вдоль нее. Люди в мешках проносились мимо, не обращая на Ютти внимания, а он, услышав приближающийся шум, каждый раз крепко сжимал в руках топорик, ожидая внезапного нападения.

Постепенно Ютти успокоился и даже стал вглядываться в прозрачные стенки движущихся мешков, но ни в одном из них не увидел Атти.

Неожиданно его взору открылось море. Издалека и с высоты оно не казалось бескрайним, и Ютти принял его за горное озеро очень больших размеров. А вот людские пещеры, построенные над землей, настолько поразили его воображение, что на какое-то время он забыл об Атти и о всякой опасности. Он не ожидал, что пещер будет так много. Он даже не представлял себе, что людей такое громадное количество, что они живут вместе, и с грустью вспомнил о своей одинокой судьбе и о том времени, когда он жил с родителями и рядом была семья Атти, как они сообща охотились и потом, уминая добычу, грелись у очага. Ютти подумал, что поступил правильно, не вступив в борьбу с людьми. Он не справился бы с ними и навсегда потерял Атти.

Полоска привела Ютти прямо к пещерам, и он позавидовал людям, построившим для себя такие просторные и удобные жилища. Ютти удивляло миролюбие людей, ему было непонятно: почему они раньше охотились за ним, а сейчас не трогают его, но отняли у него Атти? Их много, страшно много, и, видимо, трудно будет разыскать среди них любимую. Поэтому Ютти решил терпеливо ждать встречи с ней.

Солнце выползало из-за моря, как бы заманивая людей на пляжи, гладило их ласковыми ультрафиолетовыми лучами, чтобы потом, когда они разомлеют от неги и блаженства и потеряют над собой контроль, превратить пляжи в гигантские сковородки.

Ютти позавтракал сухой козлятиной, напился воды из фонтанчика и подумал, что будет делать, когда кончится еда. Не подниматься же за ней в горы? Позволят ли люди ему охотиться здесь? И вообще: где они берут пищу? — ведь поблизости не видно никаких животных. Ютти вышел на перекресток нескольких полосок и вздрогнул, увидев группу очень похожих на себя людей. Их было четверо — двое юношей и две девушки. У всех четверых волосы спадали до плеч, тела прикрывали короткие шкурки неведомых Ютти животных, а вот животы и ноги укрывала выгоревшая, вытертая материя с массой заплат. В первый момент Ютти подумал, что это тоже снежные люди, только с других гор, но, внимательно разглядев их, он понял, что ошибся, что у этих людей слабые руки, которые не справятся ни с барсом, ни даже с обычной горной козой, а на лицах и в телах вялость и леность, совершенно несвойственные снежным людям. Зато все четверо приняли Ютти за человека из своего клана, они поразились его фирменной шкуре, наверняка твердому характеру, который позволил ему довести себя до такого первобытного вида — мечты каждого хиппаря.

Они подошли к Ютти и, не скрывая восторга, стали знакомиться.

— Рем, — представился первый юноша.

— Ромул, — протянул руку второй.

Ютти не знал, что делать с ней, и в ответ инстинктивно протянул свою руку ладонью вверх. Ромул ударил по ней своей рукой и рассмеялся:

— Порядок! Будем знакомы!

«Интересно они знакомятся», — подумал Ютти и на всякий случай нащупал рукой острый топорик.

— БТ, — в книксене присела перед ним первая девушка и протянула руку для поцелуя.

Ютти решил тоже проявить миролюбие и, как Ромул, сильно ударил по руке девушки. БТ вскрикнула от боли и испуга, а остальные трое рассмеялись, приняв этот неожиданный жест Ютти за оригинальную шутку.

— А это наша Мальборо! — с гордостью произнес Рем, показывая на вторую девушку.

Хорошо скроенное создание с длинными ногами, гибкой фигурой и нахальным взглядом небрежно кивнуло головой. Ютти подумал, что она могла бы жить в горах и со временем ее можно было бы брать с собой на охоту; конечно, ей далеко до Атти, та более легкая и сильная, но с такими задатками вполне можно стать снежной женщиной.

Мальборо даже не подозревала о своих возможностях в этом направлении, но ее заинтересовал необычный наряд Ютти, и она выдавила из себя несколько слов:

— А как вас зовут?

— Как зовут? — переспросил Рем, удивленно глядя на молчащего Ютти.

— Не стесняйся, говори, — улыбнулся Ромул, — ведь я по паспорту Роман, Ромка, а ты кто?

— Ютти! — догадавшись, что от него хотят, выдохнул Ютти.

— Ютти? — удивилась Мальборо. — Вы из Финляндии?

Ютти не понимал, что они спрашивают, и занервничал, судорожно сжимая мешок.

— Да ты не волнуйся, — стал его успокаивать Рем. — Тут все свои. Может, ты язык не понимаешь. Шпрехен зи дойч? Суоми?

— Нет, он не оттуда, — уверенно сказал Ромул и заговорщически подмигнул Ютти: — Может, ты из Ельца или Клинцов? Я тоже раньше стеснялся, говорил, что из Киева, а сам я родом из Конотопа. Теперь не стесняюсь, говорю прямо: «Из Конотопа!» Это даже оригинально. Москвичей здесь как нерезаных собак. А из Конотопа я один! А ты откуда? Чего молчишь?

— Не с гор же свалился? — спросил Рем, показав на ближайшую гору.

Ютти наконец догадался, что от него хотят, но, вспомнив прежние преследования, показал на горы в противоположную сторону от своей пещеры.

Юноши и девушки расхохотались его очередной, по их мнению, шутке, к тому же сказанной с такой тоской на лице и грустью в глазах, что не засмеяться было просто нельзя.

— Караим? — в ответ пошутил Ромул, толком не зная значения того, что спрашивает.

— Ютти! — громко произнес Ютти, решив, что люди забыли, как его зовут.

— Пошли, — сказала БТ, — от него сейчас ничего не добьешься. Забалдеет — сам расколется.

— Пойдемте с нами, — на всякий случай на «вы» обратился к Ютти Ромул: «Вдруг этот тип на самом деле из Финляндии или из Швеции! У них там тоже немало оригиналов! И почище наших!»

Ромул был самым старшим в группе по возрасту и по положению — все остальные его слушались. Он прекрасно понимал, что они не имеют ничего общего с западными хиппи, больше выпендриваются, чем протестуют, а если и протестуют, то только против принципа «каждому по труду, от каждого по способностям». Трудиться они не любили, особенными способностями не обладали, а жить хорошо хотели. Но общество не шло им навстречу. И это несовпадение они объясняли местью общества за то, что они особенные, не такие, как все, а вся особенность их заключалась в нечесаных шевелюрах и рваной, заношенной одежде. Ромул прекрасно понимал это, но такая игра его устраивала и в какой-то мере успокаивала — он работал грузчиком в овощном магазине, и без образования надеяться на большее ему не приходилось, а тут он чувствовал себя на высоте положения, чуть ли не начальником, которого не только слушаются, но уважают и даже любят. У Ромула был давний роман с Мальборо, а проще — с Веркой, машинисткой из Брянска. Они списывались и каждый год проводили отпуск в этом курортном городке. В прошлом году они приняли в свою компанию Рема и БТ. Рема звали Николаем, жил он в Кременчуге, закончил ПТУ, но не пошел на завод и находился в основном на иждивении родителей, зарабатывая немного на почте за доставку в ночное время срочных телеграмм.

БТ по паспорту значилась Люськой, работала она секретарем в одном из московских жэков, но не хвасталась московской пропиской, понимая, что в жизни для девушки очень многое значит внешность, а данные у нее были весьма средние, и, как считали ее подруги, она, если брать в расчет туристов, могла претендовать на замужество лишь с представителем очень дружественной нам Болгарии. Ее потому и прозвали по названию болгарских сигарет — БТ.

Зато Мальборо, обладая незаурядной внешностью, могла рассчитывать на иное, и не случайно ей дали имя американской сигаретной фирмы.

Ромул знал цену каждому в своей группе и нисколько не удивился, когда заметил, что Мальборо не без любопытства рассматривает Ютти, подозревая в нем финна или другого фирменного иностранца. Ее подозрения увеличились, когда вся группа уселась у винно-пивных автоматов, и Ютти достал барсовую шкуру и расстелил ее на асфальте. Мальборо с непривычной для себя элегантностью уселась рядом с Ютти, нежный мех вызвал в ней бурю приятных чувств, и скользивший по морю прогулочный катер превратился в ее воображении в прогулочную трансатлантическую яхту. На капитанском мостике в белом джинсовом костюме и ковбойской шляпе стоял Ютти, рассматривая в подзорную трубу загадочный иноземный порт с тропическими пальмами, обезьянами и бананами, которые можно было бесплатно и без очереди сорвать с любого дерева. А внизу на палубе в кресле-качалке сидела Мальборо и курила «Кент». На ней была розовая туника, синие джинсовые туфли и белый тюрбан. Кресло раскачивал слуга-негр и пел голосом Джо Дассена нежную любовную песню.

— Миледи! — обратился к ней с капитанского мостика Ютти. — Не хотели бы вы попробовать джина со льдом?

— Хочу с тоником! — капризно ответила Мальборо.

— Тоник кончился, — неожиданно высказался негр голосом официанта из брянского ресторана «Десна».

— Милый друг! — сказала Мальборо Ютти. — Как ты думаешь, в этом порту есть тоник?

— Там все есть, даже сервелат! — скрипящим от многочисленных выпивок голосом ее родного брата проговорил негр.

Этот слуга стал раздражать Мальборо, и она пригрозила ему:

— Пой Джо Дассеном, а не то уволю!

Слуга ничего не ответил ей, но скорчил злую гримасу.

— Ютти! — изо всех сил закричала Мальборо. — Он устроит на корабле восстание — и мы никогда не попадем в Гонолулу!

— Кукиш с маслом! Тебе никогда не видать Гонолулу! — зло проговорил негр голосом предместкома из конторы, в которой работала Мальборо.

— Ютти! — завопила Мальборо. — Ютти, ты слышишь меня?! Пусть он поет Джо Дассеном!

— Я исправлюсь, миледи! — снова заговорил своим голосом слуга-негр, но запел песню из репертуара Льва Лещенко.

«Обман! Кругом сплошной обман!» — подумала Мальборо, пришла в себя и увидела в море удаляющийся прогулочный катер, перед собой винно-пивные автоматы и курортников, а из грез наяву осталась одна барсовая шкура. Мальборо еще раз пощупала ее, сомнений не было, она сидела на шкуре из настоящего натурального меха, и рядом с ней находился загадочный необычный хиппарь с целеустремленным взглядом, он впивался им в проходящую перед ним вереницу отдыхающих, как будто искал в ней кого-то позарез ему нужного, даже больше — необходимого как воздух, не замечая, что слева от него расположилось отнюдь не дурное создание, относящееся к нему с интересом и весьма благосклонно.

Евгений включил автоматы и, заметив Ютти, сразу подошел к нему.

— Евгений, — улыбаясь сказал механик и протянул руку.

— Ютти, — улыбнулся Ютти, сильно стукнув ладонью по руке Евгения.

«Это у них такой обычай», — подумал Евгений и сказал:

— Вы бы наверняка не понравились Муравьеву. Я ему тоже оказался не но нраву, и он пытался сгноить меня на маленькой ставке. Но не на того напал! Мы еще посмотрим, кто — кого! Увижу — мимо пройду, руки не подам, а вам — всегда пожалуйста!

Евгений решил показать Ютти свое расположение снова протянул руку и опять получил по ней сильный удар.

— Ютти! — четко произнес Ютти, удивляясь, что люди плохо запоминают его имя.

— Евгений! — еще раз представился Евгений, предварительно убрав руки за спину. — Давайте выпьем за наше знакомство!

Он на минуту скрылся в помещении за автоматами и вынес оттуда чайник с вином и два стакана.

— Это настоящее, — гордо прошептал он, наполняя стаканы до самых краев. — Чтобы жизнь была полная!

Солнце закончило свое заигрывание с курортниками и обрушило на них поток разящих лучей. Хотелось пить и Ютти: последовав примеру Евгения, одним большим глотком осушил стакан.

— Еще? — спросил Евгений и протянул руку за стаканом, но, увидев замахнувшегося соседа, успел вовремя убрать ее, и Ютти, промахнувшись, попал по столу.

Ютти подумал, что человек не хочет больше контактировать с ним, и направился к расстеленной на асфальте шкуре, а Евгений, недоуменно пожав плечами, взял в руки чайник, стаканы и понес их в помещение за автоматами, удивляясь силе воли этого хиппаря, отказавшегося не только от общения с ним, но и от бесплатной выпивки.

Ютти опустился на шкуру и вдруг почувствовал, что одна рука Мальборо обнимает его за спину, а другая протягивает наполненный стакан.

«Ударить или нет?» — подумал Ютти. До спины он не дотянется, а если ударить по руке со стаканом, то выльется жидкость. Ютти взял стакан и выпил вино. После этого одна рука девушки убрала стакан и легла на его колено, а вторая нежно и приятно прошлась по позвоночнику. У Ютти закружилась голова, соседство Мальборо возбуждало его и уводило прочь от того, ради чего он очутился здесь.

— Атти! — собрав остатки сознания, закричал Ютти и протянул руки к проходящей мимо него толпе.

— О жене вспомнил! — усмехнулся Ромул.

— Дай ему еще стаканчик — обо всем забудет! — подзадорил Мальборо Рем. — Слабак! У нас в Кременчуге таких можно встретить только в диетической столовой!

— Дистрофик! — резюмировал Ромул и добавил: — Или законченный алкаш. От рюмки косеет!

А Ютти протягивал руки к людям, как бы желая сказать: «Ну что плохого я сделал вам? Отдайте мне мою Атти, мою любовь, мое счастье, мою жизнь!»

IV

Солнце закончило свою зверскую работу и, словно опасаясь мести обожженных жертв, благоразумно пряталось за горы. Автоматы работали четко, стараясь обслужить возможно большее число травмированных солнцем курортников.

Евгений заметил, что теперь все без исключения клиенты кажутся ему вполне приличными людьми, пропасть, разделявшая его и их интеллекты, куда-то исчезла, да и не в ней оказалось дело — клиенты способствовали росту товарооборота местного торга и, самое главное, его, Евгения, процветанию. Евгений заново отрегулировал автоматы, и они стали недоливать ровно пять граммов, приведя в соответствие бухгалтерию Аккурата Аккуратовича, тем самым успокоив его, не такого уж плохого человека (а у кого нет недостатков?) и, что тоже немаловажно, увеличив долю прибыли механика и кассирши.

Наташа перестала бояться встречи со своими прежними сотрудниками, считая себя более передовым человеком, находящимся намного ближе к жизни, чем они, прозябающие среди колб и реторт и получающие по сравнению с ней сущие копейки. Семья готовилась нанести Муравьеву второй и на этот раз комбинированный удар — на прицеле были серьги с бриллиантами для Наташи и японские золотые часы для Евгения. Муравьев об этом даже не подозревал, и тем неожиданнее и сильнее должен был подействовать на него удар. Кому Евгений мог рассказать об этом, а поделиться наболевшим очень хотелось, пожалуй, только с Ютти, ярко и гневно протестующему хиппарю, но он весьма недружелюбно отнесся к механику. И еще удивляло, что Ютти по-прежнему днями просиживает со своей компанией у автоматов, но не пьет ни вина, ни пива. «Это весьма смахивает на голодовку!» — восторженно подумал о нем Евгений и был недалек от истины. Ютти давно уже прикончил захваченную с собой козлятину, а зверей для охоты не было.

— Хочешь есть? — однажды спросил у него Ромул.

Ютти молчал.

— Жрать хочешь? Ам-ам? — пояснил Рем, имитируя принятие пищи.

Ютти утвердительно кивнул головой и несказанно обрадовался тому, что сможет утолить голод, и тому, что люди оказались значительно лучше, чем он думал. Многое в их жизни поначалу его пугало, особенно умение двигаться по воде и даже небу. А потом после долгих и мучительных размышлений стало восхищать и это, и умение делать другие чудеса, и не просто чудеса, а полезные для жизни. «Вот бы перенести их в горы!» Но быстро передвигаться по земле, да еще в длинных мешках, которые однажды при нем столкнулись и покалечили много людей, он бы никогда не стал. Куда лучше ходить по земле, как он и другие умные люди. Их множество, и они придумали и сделали много интересного. Но ведь Ютти тоже человек, к тому же попавший в беду, а люди пока ничем не поделились с ним и даже не предложили пищу. Это больше всего поражало Ютти. У себя в горах он первым делом накормил бы пришельца. Он даже стал думать, что люди хотят уморить его голодом. Но вот наконец один из них, видимо, предлагает ему еду. Значит, люди решили позаботиться о нем! А как могло быть иначе? Ведь они люди! И они должны помочь ему в поисках Атти!

— Атти! — закричал Ютти. — Атти! Атти!

— Может, спагетти? — спросил Ромул. — Спагетти! Спагетти!

— Атти! Атти! — стоял на своем Ютти и показал рукой на Мальборо, чтобы люди поняли, что он ищет девушку.

— Смотрите, ему еще и баба нужна! И пожрать не дурак, и развлечься с бабой! Губа не дура! — захихикал Рем.

— Тебе нужна Мальборо? — озабоченно спросил Ромул. — Мальборо?! Мальборо?!

— Атти! Атти! — твердо произнес Ютти.

— А Одри Хепберн не хочешь? Одри Хепберн! Одри Хепберн! — издеваясь, предложил Рем.

Ютти отрицательно покачал головой:

— Атти!

Он догадался, что эти люди не знают Атти и предлагают ему другую девушку. Значит, они как-то хотят помочь ему. Тогда пусть найдут его любимую. И они помогут ему, поскольку знают теперь, как ее зовут.

— Так что же тебе надо — бабу или ам-ам? — снова захихикал Рем.

— Ам-ам! — кивнул головой Ютти, с удивлением для себя вымолвив новые слова.

Все рассмеялись от того, как испуганно и странно произнес он их.

— Тогда башли на бочку, сеньор! — картинно поклонился Ромул, но побоялся протянуть руку.

Ютти в растерянности молчал.

— Жрать хочет, а жмотничает! — констатировала БТ.

— Валюту жалеет, скупердяй! — угрюмо заметила Мальборо.

— А вы жмот, сударь! Жмот! Жмотище! — заключил Ромул.

— Ютти! — сказал Ютти, подумав, что его называют другим именем.

— Дураком прикидывается! На дармовщинку пожрать хочет! — съязвила БТ. — Не на таких напал!

— Придется реквизировать у него барсовую шкуру! — решил Ромул. — Тем более он задолжал нам за жилье!

— А конфликта не будет?! — предупредила Мальборо.

— Не будет, — сказал Ромул. — Совершим товарообмен. За шкуру дадим ему майку, трусы и пляжные туфли. Он, видимо, нудист, но у нас это могут не понять, и нагорит всем. Придется ему приодеться!

Рем отвел Ютти в свою комнату, где они вместе ночевали, свернул шкуру, а взамен сунул ему туфли, плавки и майку с головами четырех популярных певцов. Увидев, что Ютти растерялся, он помог ему облачиться в новое одеяние. Ютти этому не сопротивлялся, даже обрадовался, давно заметив, что так одеты многие люди, и помня, что отец с детских лет приучал его отличаться не одеждой, а силой и ловкостью.

— АББА! — сказал Рем, показывая на изображенный на майке популярный эстрадный коллектив.

— Ам-ам? — переспросил Ютти.

— Они? — усмехнулся Рем и тихо сказал: — У тебя валюта есть? Не бойся. Мы сейчас с тобой вдвоем. Никто не узнает. Есть?!

Ютти догадался, что у него что-то спрашивают, и, для того чтобы увильнуть от вопроса, полез в свой мешок, достал оттуда несколько прозрачных камешков, с которыми он и Атти забавлялись, наблюдая, как они блестят и переливаются под солнечными лучами, и высыпал их на ладонь Рему.

— Это мне? — от удивления выпучил глаза Рем.

Ютти ничего не ответил, поеживаясь от непривычного ощущения материи, а взбудораженный Рем со шкурой под мышкой и камнями в руке выскочил из комнаты.

— Камешки необработанные, покажем ювелиру! — осмотрев их, посерьезнел Ромул. — А он — ничего, этот фирмач, совсем не похож на акулу капитализма! Легко расстается с ценностями! Даже удивительно!

— А ты этих акул видел? — съязвила БТ.

— В «Крокодиле»! Сколько угодно! — с претензией на остроумие отпарировал Ромул.

— Как бы мы все не угодили в этот «Крокодил». Вместе с акулами! — сверкнула глазами осторожная Мальборо. — А вдруг это не фирмач? А вдруг это…

— Оттуда? — ухмыльнулся Ромул. — Чепуха! До такой маскировки они еще не дошли!

— А кто же он тогда? — спросила БТ.

— Кто? Кто есть кто? Кто же он? — не найдя сразу ответа, стал тянуть время Ромул, чтобы не уронить перед компанией авторитет всезнающего человека. — Я думаю… Да, я почти не сомневаюсь, что это какой-нибудь большой ученый, по всей вероятности — академик. Они очень странные люди, чудаки, одним словом — того.

— А откуда у него камешки? — засомневалась Мальборо.

— Он — геолог, точно геолог! — нашелся Ромул, и все ему поверили.

Камешки, а заодно и барсовую шкуру отнесли местному ювелиру, именующему себя, судя по вывеске, мастером по обработке полудрагоценных камней, которые изредка еще выбрасывало на берег когда-то богатое ими море. Ювелир объяснял этот факт очень просто: «Нельзя же у моря только брать, лишь брать и брать, вы ему и дайте что-нибудь, а уж потом берите. Море не успевает за вашими потребностями. Вы думаете, что в море мало только сердоликов или опалов? А где бычки?!»

Ювелир сразу отложил в сторону пять из принесенных Ромулом семи камней, а два поднес ближе к глазам и, будучи не в состоянии скрыть радость, причмокнул от удовольствия:

— Откуда они у вас, молодой человек?

— Камни необработанные! — со знанием дела ответил Ромул.

— Понимаю, — протяжно и нудно произнес ювелир. — Значит, желаете сказать, что по профессии вы геолог. Я вас правильно понял?

— Правильно, — нервно вымолвил Ромул.

— Я вам охотно верю, охотно, понимаете? — продолжал свою игру ювелир. — Вы и шкуру принесли…

— Необработанную, — прервал его Ромул.

— Понимаю, вы еще и охотник, так сказать, по совместительству с геологической деятельностью еще и охотитесь, это сейчас очень модно…

— Что модно? — явно нервничая, не выдержал Ромул.

— Модно работать на двух ставках. Видимо, неплохо зарабатываете? А? — вопросительно уставился на Ромула ювелир и, увидев, что клиент достаточно сильно разволновался и потерял уверенность, резко закончил: — За все получите пятьсот рублей!

— За шкуру? — быстро пришел в себя Ромул и решил перехватить инициативу. — Меха сейчас, сами знаете, в цене. Выходит, пятьсот за шкуру?

— За мою веру к вам! — побагровел от деланного негодования ювелир. — Пятьсот! Наличными! На юге! У моря! Вы меня понимаете?!

— Ладно, — после небольшого раздумья сдался Ромул. — На юге деньги имеют особый аромат. Вы правы.

— У меня такая профессия, — перешел на прежний заунывный тон ювелир. — Я не могу ошибаться.

— Все. Давайте башли! Меня друзья ждут! — закончил разговор Ромул.

Ювелир молча отсчитал ему пятьсот рублей, хотел что-то сказать, но, посмотрев на Ромула, только развел руками: мол, как хотите, сделка завершена, всех вам благ, катитесь к черту.

Деньги разделили на четыре части.

— Может, ему отвалим? Немного? — предложила Мальборо.

— С какой стати? — возразил Ромул. — Ведь мы его кормим!

Действительно, они доставали Ютти пищу. Они заходили в столовую самообслуживания, набирали на раздаче холодные закуски и, чтобы не расплачиваться, не доходили до кассы, даже до горячих блюд, где их мог заметить кассир, и возвращались обратно. Ютти питался салатами из огурцов и капусты, творогом и кефиром, а жаждал мяса, без которого не обходился ни один день его жизни в горах. Ютти готов был вынести любые трудности, мучения, даже одно из самых тяжелых для него испытаний — голод, но боялся обессилеть и быть не в состоянии спасти Атти. Он долго присматривался к работе столовой и увидел, что люди в конце раздачи получают мясо, а отдают за него то, что Ромул и Рем называют башлями. Ютти сидел на полу и думал: «Они взяли у меня шкуру, я отдал им цветные камешки. Неужели им будет жалко дать мне совсем ненужные для охоты и разведения огня пустяковины, за которые дают мясо?!»

Ромул закончил дележку денег и побледнел, увидев, с каким решительным видом к нему направляется Ютти.

— Башли! — подойдя к Ромулу, с горским акцентом вымолвил Ютти.

— Чего? — от неожиданности переспросил Ромул.

— Башли! — повторил Ютти и нахохлился, как орел перед нападением на добычу.

Таким его Ромул еще никогда не видел и, забыв о своем авторитете, промямлил:

— Ты извини, Ютти. Мы просто не успели вручить тебе твою долю. — Затем он полез в карман и вытащил оттуда десятку: — Ничего не поделаешь. Придется скинуться!

Все последовали его примеру, и, получив деньги, довольный Ютти побежал к столовой. Там он, как все люди, взял поднос и стал в очередь. Когда он молча появился перед девушкой, отпускающей вторые блюда, и пронзил ее голодным и диковатым взглядом, то она настолько опешила и растерялась, что вместо слов: «Мясо кончилось» — подала ему отложенную для себя порцию и вместо рожков положила туда картофель-фри. В конце раздачи он отдал кассирше все четыре десятки.

«Проверка пришла!» — смекнула она, тут же вернула три десятки, а с четвертой сдала точно, хотя обсчитывала каждого клиента на две-три копейки, что в конце дня давало немалую прибыль. А тут она перепугалась и уже до закрытия не обсчитывала никого. Увидев и на следующий день Ютти, она решила, что если на ее след напали и если этот, работающий под хиппи, товарищ не перестанет здесь столоваться, то ей придется перевестись в другую столовую или даже поменять профессию.

Насытившись хорошим куском мяса, Ютти почувствовал прилив сил и в надежде встретить Атти до позднего вечера дежурил на набережной. Он вернулся в комнату, которую снимал Рем, только после того как набережная опустела полностью. Рема дома не было. Он вернулся вместе с Ромулом и девушками уже за полночь. Вся компания, изрядно накачанная коньяком и шампанским, нетвердо держалась на ногах, но излучала веселье и даже радость.

— Погуляли — финиш! — первой объяснилась БТ.

— Отходную справляли! Завтра уезжаем! — доложил Рем, и все вдруг замолчали, сообразив, что нескоро им придется так здорово погулять на немалые и шальные деньги, расплачиваться беспечно, бросая десятку на чай, да еще в интуристовском ресторане, плясать до упада, затем голенькими искупаться в море, согреться коньячком, когда еще?

Пьянее всех был Ромул, но вида не подавал и даже сумел сосредоточиться. «Отдых как отдых, — думал он. — Но погуляли сегодня славно! Рассказать в Конотопе — никто не поверит. Здорово здесь. И уважение, и клевая баба. Разве ее заманишь в Конотоп? Но, возможно, и на следующий год они увидятся. Если бы точно знать, то работать было бы веселее. А то скука. Туда — ящики с картошкой, обратно — пустые, туда ящики с яблоками, обратно — пустые. Еще хорошо, когда с яблоками. А вот пойдет капуста…»

Молчание длилось недолго. Первым его нарушил Рем. При одном воспоминании о ночных дежурствах на почте, беготне по уснувшему городу, когда по десять — пятнадцать минут ждешь, пока тебе откроют дверь и, чертыхаясь, примут срочную телеграмму, а она о внезапном приезде нелюбимого родственника или вообще чужого человека, бывает, о смерти близкого, и тогда начинаются слезы и стоны, при одном воспоминании об этом сегодняшний вечер казался ему счастьем, настоящим счастьем, и хотелось обнять весь мир.

— Я люблю тебя, Ютти, ты настоящий друг! — неожиданно бросился Рем к Ютти и вдруг зарыдал: — Тебе ничего для друга не жалко! Ничего! Ты — настоящий друг! «Если друг оказался вдруг…» А ты — настоящий!

Затем Ютти обнимала Мальборо, искренне, по-женски ласково и, уткнувшись ему в плечо, приговаривала:

— Прощай, Юттюшенька, прощай! Хоть ты и не тот, кого я ищу, но все равно не поминай лихом. И не какая я не Мальборо, а Верка, секретарша я. Понимаешь, Юттюшенька? Каждый день вокруг меня одни и те же морды, ходят и командуют: «Это сделай! то напечатай! а то перешли!» Каждый день! А ты добрый. Прощай, Юттюшенька, и не поминай лихом!

БТ хотела броситься ему на колени, но решила, что после Мальборо не произведет никакого впечатления, хотела оставить ему свой телефон, но раздумала давать его чокнутому человеку. И даже если он очухается, то, будучи академиком, никогда ей не позвонит — вокруг него наверняка вертится масса других девушек.

Ромул решил, что его авторитет не позволяет ему фамильярничать, и как мог официальнее сказал:

— Ютти, если будешь в Конотопе, то спроси у любого Ромула — и тебе скажут, где меня найти. Спроси у любого!

Ромул победоносно оглядел компанию, но не обнаружил на лицах друзей желаемого эффекта. Каждый думал о своем.

— Уезжаем! — неожиданно радостно закричал Рем, потому что было очень тоскливо, а душа требовала веселья.

— Едем! — поддержала его Мальборо. — «Мы едем, едем, едем в далекие края!»

— Я в Кременчуг! В Кре-мен-чуг! В Кре-мен-чуг! — показал Рем далеко за горы.

— А я в Ко-но-топ! Ко-но-топ! Ко-но-топ! — передразнил Ромул Рема и показал в другую сторону, хотя им было почти по дороге.

Ютти понял, что с ним прощаются, что от него уходят люди, которые относились к нему не враждебно, и пусть многое в их поведении странно, но с ними можно общаться. Эта мысль успокоила Ютти, но через мгновение он подумал о том, что люди живут и в других местах и могли в другое селение увести Атти. Ему будет очень трудно найти ее. Очень трудно. Но он теперь станет есть мясо, у него появится больше сил, и он обязательно разыщет свою любимую. Ютти решил показать, что способен на многое, и к великой радости всех присутствующих четко произнес еще одно новое для себя слово: «Ко-но-топ!»

V

То ли утомилось солнце, то ли распоясались облака, заслонив небосвод, но над курортным городком нависла мрачная грозовая пелена, опустошившая пляжи и даже уменьшившая горестную толпу у винно-пивных автоматов. Несчастные люди. Кто из них пришел сюда от скуки, не найдя более привлекательного места для отдыха, кто якобы в медицинских целях — расширить сосуды в связи с повысившимся давлением и в атмосфере, и в организме, а кто от малой культуры и потребности просто выпить.

— Сегодня дирижирует Мравинский! — дипломатично заметила Наташа мужу.

— Знаю, — нервно сказал Евгений. — Пусть дирижирует. У него своя работа, у нас — своя!

— Ты прав, — сказала Наташа, вспомнив разговор с местным ювелиром, который обещал ей показать новый серебряный перстень с очень забавным камешком. «Это будет третий удар по Муравьеву. Вот обрадуется Евгений!» — подумала она, а вслух сказала: — Я готовлю тебе приятный сюрприз. Это во-первых. А во-вторых, уходить ни в коем случае нельзя, так как тут же накляузничает Лариса.

Речь шла о кассирше, сидевшей до Наташи на размене денег. Лариса была немолодой, но еще довольно красивой женщиной, к тому же блондинкой, что на юге имеет немаловажное значение. Она в свое время закрутила роман с человеком, который сейчас занимал в городе довольно высокий пост, и хотя был уже женат, имел двух детей, но, как говорили люди, по-прежнему благосклонно относился к Ларисе, то ли в память о былом, то ли по каким другим причинам. Аккурат Аккуратович долго думал, куда пристроить Ларису, и в конце концов нашел ей место метрдотеля в небольшом ресторане второго разряда.

Лариса коротко постриглась, сшила себе черный костюмчик, который должен был подчеркивать серьезность и значимость ее новой должности, и выглядела так, как будто собиралась идти на службу не в ресторан, а в монастырь. Но клиенты второразрядного ресторанчика не понимали важности ее положения, делали ей недвусмысленные предложения и даже хватали за руку, как рядовую официантку. Это злило Ларису, и новая должность не устраивала ее ни морально, ни материально, поскольку официанты не хотели делиться с ней чаевыми, а как заставить их — она еще не знала.

Лариса не без сожаления вспоминала спокойную, хорошо оплачиваемую работу на размене денег и не могла простить приезжей семье потерю этого места.

Вопросы бесперебойной работы автоматов ее не волновали, и она решила отомстить Наташе и Евгению, обвинив их, разумеется анонимно, от имени массы отдыхающих, в антисанитарном состоянии автоматов. На большее она не решилась, опасаясь поссориться с Аккурат Аккуратовичем, имевшим в городе большое влияние, в том числе и на ее бывшего возлюбленного. Санитарная комиссия напугала Евгения, он обещал собственноручно подметать площадку перед автоматами и был вынужден множество раз поднимать тост за чистоту и гигиену торговых точек, дегустируя с членами комиссии неразбавленное вино, хранящееся в безобидных чайниках.

Но на этом месть Ларисы не закончилась, и она подговорила двух симпатичных, хорошо успевающих в школе мальчишек незаметно уносить от автоматов стаканы, что ребята стали делать, и весьма ловко, не столько за вознаграждение, сколько из озорства.

«Стаканы! Механик, стаканы!» — раздавалось чуть ли не ежечасно, и вконец издерганный Евгений нес новые стаканы, не зная, сколько их понадобится завтра — десять, пятнадцать или двадцать пять. Наташа, занятая разменом денег, не могла отвлекаться и уследить за ворами, а сообщать в милицию и привлекать ее внимание к работе автоматов Евгений не решался. Ситуация создалась напряженная. Лариса торжествовала.

Ютти каждый день приходил к автоматам и, покинутый уехавшими хиппарями, сидел там один, не спуская глаз с проходивших людей. Ночевал он на лежаках у моря, пустяковины, за которые ему давали мясо, кончились, а любимая девушка не появлялась. Иногда внимание Ютти отвлекали крики у автоматов, вслед за которыми выбегал покрасневший Евгений с выпученными глазами и новыми стаканами.

Ютти было жалко кричащих людей, которым не из чего было пить, раздосадованного Евгения. Он давно уже заметил ребят, ворующих стаканы, и, когда они, очень постаравшись, устроили у автоматов скандальную обстановку, в несколько прыжков догнал их и привел к Евгению.

Ребята расплакались, просили не говорить родителям, не сообщать в школу и все свалили на тетю Ларису, пускавшую их за это в ресторан послушать музыку и посмотреть на взрослую жизнь.

Евгений несказанно обрадовался — наконец-то прекратится это безобразие, и будет посрамлена Лариса, и наконец-то этот гордый хиппарь решил завязать с ним отношения, совершив столь гуманный поступок. Евгений притащил чайник с вином, но Ютти отрицательно покачал головой.

— Вы меня обижаете, — искренне сказал Евгений. — Я вам так обязан. Может, вам что-нибудь нужно? Скажите! Не стесняйтесь!

Ютти почувствовал, что к нему расположены, что-то предлагают, и четко вымолвил: «Башли!»

Евгения эта просьба обескуражила, и он даже сразу не смог ответить.

— Пожалуйста, — помедлив, сказал он, но ему не захотелось давать деньги. Прежде для поимки злоумышленников он бы пожертвовал большую сумму, а теперь что-то мешало расставанию с деньгами, и все его существо противилось этому акту.

— Может, дадим немного? — шепнула ему Наташа. — Может, ему на жизнь надо?

«Небось на выпивку просит», — хотел сказать Евгений, но вспомнил, что Ютти не пьет, и задумался: «Конечно, как интеллигент интеллигенту я должен помочь этому человеку. Мы из одного клана, мы против Муравьева. Но почему я должен помогать материально? Это уж будет чересчур вызывающе! К тому же примитивно. Лучше протестовать в душе, морально поддерживать друг друга, морально, а не материально!»

— Башли! — повторил Ютти, не видя в руках Евгения пустяковин, и от волнения грозно засопел.

— Дай ему десятку! — взвизгнула Наташа. — А не то… не то он сам начнет воровать стаканы!

Евгений похолодел от этой мысли и полез в карман пиджака, но, нащупав там бумажку в двадцать пять рублей, посчитал, что это многовато для Ютти, и снова ощутил в себе нежелание расставаться с деньгами. Ютти смотрел на Евгения непонимающими глазами — неужели ему жалко пустяковин? Попади он в горах в тяжелое положение и обратись с просьбой к Ютти — разве он не помог бы ему и пищей, и одеждой и не пустил в жилище?

Ютти стало жалко Евгения: видимо, он настолько слаб, что не может обеспечить всем необходимым даже себя. От такого несчастного человека нельзя требовать ничего.

Ютти с жалостью и сочувствием посмотрел на Евгения и подумал, что, когда у него будут пустяковины, он обязательно поделится ими с этим бедным человеком.

Ютти сел на свое место и снова уставился на проходящих мимо людей. Он уже очень долго ищет Атти. Люди идут и идут, им нет конца, но он должен когда-нибудь наступить, но прежде должна показаться Атти. Ютти бросится к ней навстречу и скажет: «Атти, я столько времени искал тебя, я столько прошел и пережил ради нашей встречи, и я еще раз понял, что не могу жить без тебя!»

Немолодой мужчина с грустными, тронутыми хмелем глазами присел рядом с Ютти и протянул руку:

— Обрезкин я, Михаил Федорович Обрезкин.

— Ютти, — тихо вымолвил Ютти, но бить по протянутой руке не стал, заметив, что люди от этого вздрагивают и кривятся от боли.

— Странное имя, — сказал Обрезкин. — Я вас давно приметил. Вы чем-то опечалены. И я тоже. От меня ушла жена. Банально. Понимаю. Но ничего поделать с собой не могу — десять лет прошло, а до сих пор переживаю. И обида гложет. Ведь мы любили друг друга. А расстались в этом городе. Я еще тогда был полным сил, задорным. Приехал сюда во главе экспедиции. Искали мы снежного человека. Безуспешно. Но я верил, что он существует. А может, мне просто хотелось, чтобы он существовал. И вот однажды рано утром, когда ребята из экспедиции еще нежились в спальных мешках, решил я прогуляться по горам. «Может, мы ищем снежного человека не в то время, когда надо? — подумал я. — Ведь должен же он когда-нибудь охотиться?!» Карабкаюсь я по горам, выхожу на ровную площадку и вдруг слышу шум — бежит кто-то. Смотрю — зверь. Барс! Несется изо всех сил. А за ним — снежный человек! Йети! Честное слово! Не надо смеяться или иронизировать. В этом месте все смеются. А зря. Я этого снежного человека видел в упор. Вот как сейчас вижу вас. Роста он приблизительно вашего. Он меня не заметил. Я успел спрятаться за камень. Через метров двадцать нагнал он барса, схватил за шею и начал душить. Зверь пытался вырваться, но через полминуты затих навсегда, а снежный человек насколько мог распрямил согнутые плечи и гордо поскакал с ним по камням куда-то наверх. Кстати, вы зря так горбитесь. У вас может увеличиться сутулость. Йети скрылся, а я бегом к ребятам. Еле их растормошил. Весь день прочесывали мы окрестность. Нашли обглоданные кости горной козы. Мясо поджаренное! Поджаренное на костре! Явно человеком! А мне потом говорили: «Конечно, человеком, но почему именно снежным? Может, это просто туристы готовили шашлык?» Какие туристы? Они там не бывают! Их тропы в стороне! Но мне никто не верил. А может, не хотели верить? Спускаемся мы в город. Звонит мне по телефону шеф: «Сворачивайте экспедицию. Мы больше не можем тратить средства на неактуальную романтику!» — «А какая романтика актуальная?» — спрашиваю я. «Вы ребенок или дурак! — говорит шеф. — Немедленно возвращайтесь!» А на следующий день в газете появилась статья самого Котягина, в которой научно доказывалось, что снежного человека не существует. Я прочитал эту статью и улыбнулся. Но после того как меня проработали на разных инстанциях, да еще на каких и какие люди, я уже больше не улыбаюсь. Возможно, мне тогда померещилось — и я увидел то, что хотел видеть, короче, нафантазировал. Нет йети и не было!

Обрезкин посмотрел на Ютти, и глаза его стали очищаться от хмеля, от волнения заколыхалась грудь, он даже захотел встать, но о чем-то задумался и сокрушенно покачал головой.

«Как переживает человек! — подумал Ютти. — И называет имя, очень похожее на наше. Может, он ищет кого-нибудь из снежных людей, так же, как я Атти?! Но у нас в горах никого не было с точно таким именем. Может, он путает? Вдруг я смогу ему чем-то помочь и он перестанет так сокрушаться?!»

— Ютти! — взял человека за руку Ютти и показал на себя, а потом на горы. — Ютти! Атти! Отти! Етти!

— Вы верите в снежного человека?! — усмехнулся Обрезкин. — Миф это, легенда, даже говорят, что чистейший бред. Нет и не было йети! Нет и не было! Лучше послушайте, что произошло дальше.

Крепко поссорились мы тогда с женой. Она назвала меня неудачником и сказала, что после статьи Котягина у меня нет никаких перспектив и что она жалеет о потерянных со мной годах. Тут я не вытерпел и назвал ее негодяйкой. Погорячился. Не вошел в ее состояние — все-таки женщина. Не подумал об этом. Был еще молодой, горячий и невыдержанный. Слово за слово. Поругались мы напрочь. Она первой мириться не хотела, а я считал себя обиженным, ведь я для нее жил и хотел найти снежного человека не только ради науки, но и для того, чтобы она могла гордиться мною. За горячность я потом извинился, но было уже поздно. И после проработок, после ее ухода я стал выпивать. Иногда так всего сжимает, что сил нету. Когда не ладится работа, придет на помощь коллектив. А когда не складывается личная жизнь? Тут мы одни. Сами с собой. И надеяться не на кого. Ты, я смотрю, тоже весь извелся. Извини, что я с тобой перешел на «ты». Такое ощущение, что уже видел я тебя где-то и мы давно знакомы. Извини. Нелегко тебе. Сразу видно. Если хочешь, расскажи о себе. Может, полегчает. Не хочешь — не надо. Ты человек сильный. Наверно, мог бы задушить барса. Ты молодец. Ты надо мной не смеешься, и в награду я расскажу тебе сказочную историю. Никому не рассказывал, а тебе так и быть.

Поведал мне о ней один западный ученый по фамилии Биллмауер. На симпозиуме в Лозанне. Давно это было. Еще до статьи той злополучной. На приеме разговорились. В конце симпозиума. Биллмауеру я понравился. «У вас в глазах есть ненормальный блеск! — сказал он мне. — И в облике одержимость! Вы настоящий ученый!» Смотрю я сейчас на себя в зеркало и ничего такого не нахожу. Может, тогда что и было или, может, он перехвалил меня? Какое это теперь имеет значение?! А история, рассказанная мне Биллмауером, весьма занимательна. По его словам, в начале прошлого века несколько цирковых магов покинули арены и решили создать чудеса для всего человечества, чтобы люди могли подивиться неведомому, окунуться в мир романтики, отвлечься от обыденности жизни и просто отдохнуть после работы. Качество чудес, масштабы арены цирков и количество зрителей магов не устраивали, и их можно понять. Фокусники привлекли к работе ученых, и вот одна из таких комплексных групп, тайно именующая себя «Фокус-Мокус интернейшнл», куда входили и русские люди, организовала взрыв доселе неизвестного человечеству вещества — на воздушном шаре подняли его над глухой тайгой и взорвали. Эффект был невообразимый. И уже многие десятки лет так называемая «тайна тунгусского метеорита» волнует умы ученых и людей всего света. «Лучше совместно разгадывать тайны, чем воевать!» — дружески улыбаясь, сказал мне Биллмауер. По его словам, другая комплексная группа этого же сообщества соорудила из разных материалов подводное чудовище и запустила его в Лох-Несское озеро. «А снежный человек? — спросил я. — Его тоже имитировал кто-нибудь из магов?» — «Нет, — сказал Биллмауер. — В списках чудес этого сообщества снежный человек не значится». Я весь затрепетал от этих слов, и, возможно, действительно тогда в моих глазах был ненормальный блеск. Как быстро летит время. Кажется, это было совсем недавно. Со мной была Лена. Она всегда старалась сопровождать меня. Куда бы я ни ехал. Она не ревновала меня. Просто ей было интересно со мной. Всюду. И как глупо мы расстались. Обидно, что так несуразно. И вот, когда я начинаю думать о несуразице своей жизни, меня всего сжимает. Будь добр, брат, сходи разменяй трояк и возьми вина. Мне стыдно появляться у автоматов. Сегодня весь день торчу.

— Башли! — удивился Ютти, увидев протянутый ему трояк, да еще от человека, которому он ничего не дал и ничем не помог.

«Значит, есть добрые люди, такие же, как я», — подумал Ютти и, забыв о голоде, побежал к автоматам. Разыскав Евгения, он с радостью протянул ему деньги. «Издевается!» — подумал Евгений, но через мгновение его осенило: «А не провокация ли это? Не хочет ли этот хиппарь вовлечь его в свою организацию? Возьмешь деньги — потом от них не отвертишься. Ишь какой свирепый вид! От такого просто не уйдешь!»

— Я вас не знаю! Вы обознались! — взяв себя в руки, по мере возможности спокойно произнес Евгений и повернулся к Ютти спиной.

А Ютти удивился и решил, что у этого человека появились пустяковины, и тогда он с чистой совестью направился в столовую, быстро поел там и снова занял свое место у автоматов, с новой силой вглядываясь в проходящих.

— Где вино? — полусонно спросил Обрезкин. — Нет вина! Ты добрый человек, ты видишь, что мне уже нельзя пить. И деньги мне не давай. А то я сам пойду и выпью. Ты очень добрый человек!

VI

Наступил бархатный сезон, и солнце заигрывало с отдыхающими, то одаривая их благодатным теплом, то кокетливо прячась за тучи и заставляя с надеждой, но томительно ждать своего возвращения.

В курортном городке многие уже знали Ютти и говорили о нем хорошо, поскольку хиппарь вел себя спокойно, и даже милиция, наблюдая за ним, тяжело вздыхала, мечтая о таком же поведении иных, не так оригинально одетых отдыхающих.

Ютти обычно сидел на своем месте, но иногда срывался с него и бежал навстречу сходящей с пристани женщине, не говоря ни слова, брал из ее рук тяжелые вещи и нес их до стоянки такси. Некоторые из женщин при этом вздрагивали, пугаясь облика Ютти и еще больше столь неожиданной помощи, а другие думали, что это один из видов знакомства, что Ютти заигрывает с ними, и потом очень удивлялись, когда, поставив вещи у машины, он молча удалялся прочь. Одна женщина догнала Ютти и сунула ему рубль. Ютти покраснел, так как считал, что мужчина не может принимать от женщины ничего, кроме ласки, нежности и помощи при лечении ран, и поэтому в ответ протянул оставшуюся у него рублевку. Теперь уже покраснела женщина и, разъярившись, долго бранила Ютти, а он не понимал за что и удивленно таращил глаза.

Помощь Ютти женщинам отдыхающие оценивали по-разному: женщины — как приятное чудачество, мужчины — как унизительную игру и угодничество. Но в общем-то Ютти прослыл добрым и отзывчивым человеком, обладающим чудесным даром — слушать другого, с ним можно было поделиться горем и бедой, и хотя в ответ он чаще всего безмолвствовал, но зато не спорил, не осуждал, не зная языка и считая себя не правым судить кого-либо и за что-либо. Время от времени к нему подсаживались посетители винно-пивных автоматов и, будучи подогреты солнцем и вином, начинали разговор без знакомства и особых предисловий.

Однажды Ютти внимательно слушал и разглядывал расположившегося с ним рядом сравнительно молодого, но располневшего мужчину в спортивном костюме и с побуревшим от алкоголя лицом, пытаясь по его интонации и жестам понять, что с ним произошло.

— Ты, брат, небось молот метал? — начал мужчина. — Я сразу догадался — руки у тебя длинные, плечи крепкие. Небось за семьдесят фугал? Чего молчишь? А я в волейбол за мастеров. Шесть лет в высшей лиге! Здорово, а? Чего молчишь? У меня с математикой всегда плохо было и с русским, а с прыжком — хорошо. Потом пас улучшил, прием наладил. В команду мастеров пригласили. На радостях с поляками залупил со второго по четвертому — целую минуту зал аплодировал! Во! Чего молчишь? Привык я к аплодисментам. Красивый был. Сильный. За границу ездил! Девушки одна к одной! Я на них сверху вниз поглядывал, вроде не замечал — и порядок, балдели от меня! Во! Чего молчишь? Другие режимили, в инфизкульт поступали, а я все за счет здоровья. На тренировках любые нагрузки выдерживал. И все довольны были. Но вдруг что-то у меня с прыжком случилось… И с пасом. А на одном приеме не выедешь. Во… Чего молчишь? Учиться идти? У меня с математикой всегда было плохо. И с русским. Какие еще были предметы — даже не помню. А тренером без диплома сейчас нельзя. Физоргом работаю. «Руки вверх, руки вниз». Во… Чего молчишь? И до того дошел, что теперь от баб сам балдею. Во… И тоска крутит, вертит. Ведь я к другому привык — аплодисменты, цветы, заграница, девушки и, само собой, уважение, почет. А теперь всего лишь: «Поставьте ноги на ширину плеч!» А их как ни ставь, все равно сыграешь в ящик. Рано или поздно. Разве вру? Чего молчишь? Вот приму свои граммы — и прыжок появляется, и аплодисменты, и все прочее! В мыслях, конечно… А у тебя такое бывает? Чего молчишь? Молот тоже долго не пофугаешь. Во… Может, выпьем? Теперь уж все равно. Чего молчишь? Ну, как знаешь. А я пойду. Во…

Ютти переживал, что не знает языка людей, но в данном случае почти не сомневался, что рядом с ним сидит некогда очень сильный, а теперь потерявший в себя веру охотник и ему необходимо вернуть уверенность. Ютти догнал человека и стал прыгать перед ним, напрягая мускулы рук и ног, как бы призывая делать то же самое и снова стать сильным.

— Во! — поразился мужчина. — Где же ты пропадал с таким прыжком?! А я уже свое отпрыгал. Пойдем лучше выпьем! А?

Мужчина наполнил стакан вином, поднес его ко рту, но Ютти вырвал у него стакан и выплеснул содержимое, считая, что эта жидкость, от которой мутится голова, помешает человеку хорошо охотиться.

Мужчина от неожиданности оторопел, а потом посмотрел на Ютти как на врага, совершившего страшное преступление. Ютти не понимал, чем вызвано такое гневное осуждение, и, недоуменно пожав плечами, отошел в сторону.

Иногда устав от непривычно долгого мышления, новизны впечатлений и палящего солнца, Ютти засыпал, и во сне ему слышался то журчащий ручеек, то шум водопада, то скрежет сползающего с гор ледника. Моментами Ютти казалось, что он видит Атти, но не в толпе людей, а идущую среди гор. Она думает о нем, улыбается и при этом ускоряет шаг, чтобы быстрее прийти к нему. Ютти мгновенно просыпался, напрягал зрение, ожидая появления любимой, но проходили минуты, часы, а ее не было.

Люди со своими разговорами не очень отвлекали Ютти от наблюдения. Лишь одна тетка, размазывая на лице слезы и косметику, часто хватала его за руку, считая, что он мало смотрит на нее и, видимо, не вникает в ее дело. Говорила она смачно, от души:

— Вот, милок, жисть какая! Кто кого обхитрит! Один ты, дурачок, всех слушаешь без выгоды. А я и тебе не верю. Может, ты писака какой? Мне про одного рассказывали. Тоже всех слушал, слушал, а потом все в книгу записал. Деньжищ получил — аж на две машины! Я тоже не дура. Каждый зарабатывает как может. Не знаю, говорить или не говорить? Вроде ты и впрямь дурачок. Скажу. Не удивляйся — я торгую картошкой. Скажешь — простое дело, а глянь получше — не простое. Это еще придумать было надо. Мозгами поворочать. Женскими мозгами и не в ту сторону! Ну, ладно. Снимаю я дубленку, лисью шапку, португальские сапоги и напяливаю на себя спецодежду. Это значит — полушубок, валенки и платок на голову. Тушь смываю, помаду сдираю, мешок в руки и в магазин. В овощной. Набираю пакеты с картошкой и ссыпаю ее в мешок. Усек, в чем дело? Дурачина! Ты молчи и слушай. Отъезжаю я от этого магазина на пять-шесть остановок. Захожу в приличный дом, поднимаюсь на последний этаж и начинаю сервис, то есть доставку товара на дом. «Картошечка! Кому нужна картошечка!» — звоню я по квартирам. Тут хозяйки выбегают. «Смотрите, — говорю я им, — какая картошка! Разве в магазине такую найдете?!» Они то на картошку смотрят, то на меня. Во мне не сомневаются. Вполне сельский, трудовой вид. Меньше пяти килограммов никто не берет. Я тут же на безмене отвешиваю. По сорок копеек за килограмм. А в сильные морозы по полтиннику. В среднем имею на килограмме тридцать пять копеек. Картошка кончается — опять в магазин еду. Там она завсегда есть. А насчет стыда и совести и говорить не хочу. Я их обманываю. Они, видать, еще кого-то. Жисть такая. Ведь я не ради себя стараюсь. Я бы и без дубленки прожила, и без лисы. Ведь живу без мужика. Одиннадцатый год. Ради дочки все. Надо было ее на ноги поставить и в институт определить. Сколько я денег на это извела, сколько передавала этим всяким преподавателям. И тем, и тем… Не сосчитать! Я, конечно, считала, на всякий случай, и, если бы дочку в институт не приняли, я бы им такое показала! Ну, ладно… Теперь доченька моя, слава богу, на последнем курсе. Замуж собралась. И за кого ты думаешь? Ты на меня смотри! Так лучше будет! За профессорского сынка! Весь из себя тонкий, нос с горбинкой, лоб в три ладони, только малость прыщавый. И моя ничего. Плотная, и груди, и задок — все при ней. И скоро диплом будет. Не скрою — захотелось мне породниться с этими профессорами, вместе с ними чаи погонять, послухать, о чем они ведут разговоры. Дело к свадьбе. Я шубу на себя напяливаю, лису сажу на голову, ноги вдеваю в португальские сапоги и знакомлюсь с будущим зятем. Мерси-пожалуйста. Он руку дочкину просил, а я ему говорю: «Коли любишь, то всю бери, с руками и ногами». Стала готовиться к свадьбе. Какие расходы! Пришлось новый дом освоить: «Кому картошечки?!» — кричу. Открывается дверь, и на пороге появляется — кто ты думаешь? Да ты сюда гляди! Сюда! Мой будущий зятек! Увидел меня в полушубке и валенках и с лица сразу сбледнул, но держит фасон. «Проходите, говорит, будьте как дома!» Тут евойная мать выскакивает, папаша ихний — профессор в пижаме и шлепанцах. Сын им чего-то на ухо шепчет. «Ну все, думаю, не бывать свадьбе, не гонять мне с профессором чаи. Ладно. Обойдусь. Но дочку жалко. До смерти. Одна она у меня». Слышу, в соседней комнате родители шушукаются. Жду, когда гнать начнут. Время идет, а не гонят. Мать орет, значит, против, и вдруг слышу — ихний отец-профессор начинает подавать голос: «Нашему растяпе как раз нужна такая невеста! Видать, она в мать пошла, работящая, деревенская! Куда хочешь пробьется. Наш с ней никогда не пропадет!» Затем снова зашушукались. Скоро выходят и улыбаются, за стол приглашают испить чайку с яблочным джемом. И тут подумала я, что эти профессора хотят обхитрить нас. Уж чересчур любезные и стелются. Видать, моя дочка большего стоит. А они, сукины дети, желают породниться с нами и на нашем горбе своего сыночка вывести в люди! Ну куда ты снова глядишь? Ты скажи — права я или не права?! Жисть какая! Никому верить нельзя! Кругом обман! И ты молчишь! Боишься правду сказать, шкурник!

Ютти показалось, что эта женщина похожа на раненую и разъяренную тигрицу, охраняющую свое потомство, и в каждом живом существе видит потенциального врага. Если бы он знал, где у нее рана, то помог бы, покрыл больное место целебными листьями. Ютти хотел показать свое миролюбие, снял с себя майку и протянул женщине.

— Да ты действительно дурачок! Неужели ты думаешь, что я напялю на себя этакую срамотищу?! — провизжала женщина и, покачивая бедрами, засеменила по набережной.

«Жаль беднягу!! Она еще долго будет мучиться!» — подумал Ютти, но вслед за ней не пошел, зная, как опасно да и бесполезно иметь дело с ранеными тигрицами.

Разные люди подходили к Ютти, а один седовласый мужчина с еще черными усами и бровями долго бродил вокруг него, присматривался, что-то шепча про себя, закидывая вверх голову и жестикулируя руками, пока наконец не решился подойти:

— Желаю здоровья, генацвале! Будет здоровье — счастье будет! А что, кроме здоровья, нужно человеку? Кому больше ничего, а мне еще нужно, чтобы у человека был свой финт! О! Не понимаешь? Популярно объясню. Месхи знаешь? Плохо, что не знаешь. Играл в футбол такой футболист. Нападающий. И был у него свой финт. Мог обыграть любого защитника. В любой команде. В любой стране. О! И все защитники, все тренеры и даже научные работники пытались разгадать финт Месхи. Но ничего не получилось. Такой сложный был финт. Сейчас много хороших игроков, все они обучены обводке, но каждого из них можно остановить. Почему? Потому что все они обучены тому, что уже известно. Да еще одинаково обучены. Ни у кого из них нет своего финта. Месхи тоже останавливали. Подножку делали, за трусы держали, толкали в спину. Кто? Те, у которых не было своего финта! И они хотели, чтобы его не было у Месхи! Но это другой разговор. Я тебе еще расскажу. Жил у нас в Абхазии князь. Не хочу врать — жил на нетрудовые доходы. И другие были князья, и так же жили. Но у этого был свой финт — вывозил он со всего света самые диковинные растения и сажал парки по всему нашему побережью. Не для себя сажал, для всех людей. Построил туберкулезный санаторий для детей бедняков. Он до сих пор стоит. И растения разрослись. Других князей позабыли, а об этом помнят, до сих пор говорят и потом говорить будут. Потому что был у этого человека свой финт. О! Пойдем со мной, генацвале, я тебе еще расскажу. Я, ты, все мы генацвале. Не понимаешь? Ге-нац-вале!

Мужчина взял под руку Ютти и повел его по набережной. Ютти не стал сопротивляться, почувствовав исходящую от человека теплоту и подумав, что человек, говорящий с таким искренним чувством и темпераментом, вряд ли желает ему зла.

Вскоре они подошли к небольшому ресторану. Мужчина критически осмотрел наряд Ютти, покачал головой и, достав из бумажника десятку, сначала одну, а почесав затылок, и вторую, вошел в ресторан.

Лариса, в строгом черном костюмчике, с непроницаемым, как бы застывшим лицом, холодно встретила посетителей. Нисколько не смутившись, мужчина осторожно опустил в карман ее костюмчика двадцать рублей, что-то прошептал ей, и с тем же невозмутимым взглядом она проводила посетителей в отдельный кабинет. Затем мужчина сбегал на кухню, договорился с поварами о качестве и цене пищи и, вернувшись в кабинет, продолжил разговор с Ютти:

— Я тебе прямо скажу. Я за тобой давно смотрю. Здоровый, сильный, а сидишь на одном месте. Ждешь чего-то. А может, ищешь. И терпеливо-терпеливо. Не пьешь, не куришь, не знаю, когда ешь, а все ждешь и ждешь. Я бы так не смог. Терпение — о! Значит, у тебя есть свой финт. Выпьем? Не хочешь. Тогда я выпью за твое здоровье. Ты сациви попробуй. Вкусно? О! Скоро принесут шашлыки! Пальчики оближешь! Я не знаю, кто выдумал такое чудесное блюдо, но это был человек со своим финтом! О! Будь здоров и пусть сбудутся все твои желания! У меня тоже есть одно желание. Я тебе расскажу. Финта своего нет, а желание есть. Не умею я писать стихов. А какие у нас поэты! О! Не умею танцевать, как в балете. А как у нас танцуют в балете! О! Не умею петь. А как у нас все поют! О-о-о! «Тбилисо»… Нет, не умею. Выпьем за людей, у которых есть талант, талант петь или делать чеканку, талант слагать стихи или готовить вино, талант ждать или любить. За людей со своим финтом! О! А я работаю культурником в доме отдыха. Э-э-э… Но у меня есть большой сад. В этом году за огурцы я взял восемьсот рублей, за помидоры — тысячу двести, за мушмулу — полторы тысячи, за черешню — еще больше, потом пошли персики, абрикосы, виноград, мандарины… Я купил своему младшему внуку стереофонический магнитофон, старшему — «Жигули», детям я уже давно все купил. Я не случайно рассказал тебе о князе. Он посадил парки, а я хочу построить в нашем поселке стадион. Я и еще два соседа готовы дать на это деньги. Мы хотим, чтобы в нашем поселке вырос новый Месхи с новым финтом! Но как это сделать?! Никто не знает. Ни я, ни соседи. Дал бы взятку, но не знаю — куда и кому. Вот и ты молчишь. Слушай, почему ты всегда молчишь? Очень умный, что ли?! О! Извини, генацвале, не подумал, может, ты чем-нибудь болен? Может, тебе какое лекарство требуется? У меня невестка заведует аптекой. Хорошо. Я говорить буду. Выпьем за то, чтобы ты не зря ждал, чтобы все наши ожидания сбылись при нашей жизни, или при жизни наших детей, или при жизни наших внуков и правнуков — не имеет большого значения, потому что они тоже наша жизнь! О!

Мужчина и Ютти еще долго бродили по пустынной набережной. Мужчина пел, пританцовывая на ходу, рассказывал анекдоты и сам им смеялся громко и заразительно. Прощаясь, он обнял Ютти, и на его глазах сверкнули неподдельные слезы:

— Прощай, генацвале, будем живы — еще увидимся. Э-э-э… Вряд ли увидимся. Я завтра уезжаю домой. Я прожил жизнь, я знаю, что мы много говорим и желаем много хорошего друг другу, и я знаю, сколько сбывается из того, что мы желаем. Мы с тобой больше не увидимся, и я тебе последнее скажу. Несколько лет тому назад это было. Продаю я на базаре черешню. Подходит ко мне женщина, не наша, курортница, и просит сто пятьдесят грамм черешни. Весной это было. Черешня только появилась. Сто пятьдесят грамм! Я даже вешать не хотел! Э-э-э… Издевается, нахалка! Через силу, чтобы не оскорблять женщину, отвесил ей эти сто пятьдесят грамм, отвесил и сплюнул. А она покраснела и заплакала. И вдруг я чувствую, что со мной что-то происходит и из моих глаз тоже начинают капать слезы. Понял я, что не издевается она, а для ребенка покупает. Сто пятьдесят грамм. Больше не может. О! И точно — пошла она в сторону туберкулезного санатория, что еще тот князь построил. Когда тебе хорошо, то думаешь, что всем хорошо. Э-э-э…

Мужчина еще раз обнял Ютти и, махнув рукой, направился к гостинице. Ютти было жалко плачущего человека, очень доброго, накормившего его чудесным мясом, он долго смотрел ему вслед, ожидая, что тот вернется и о чем-нибудь попросит его, но человек скрылся за углом.

Ютти хотел повернуть назад, но тут из-за угла показались девушка и юноша, они двигались медленно, покачиваясь, и в первый момент можно было решить, что они еле бредут от усталости или даже ранения. Но вот они подошли ближе к Ютти, и по их безмятежным улыбающимся лицам он понял, что они счастливы и чувствуют себя так же, как когда-то и он с Атти среди травы и цветов в далекой горной ложбине. Ютти опустил голову, не завидуя этой паре, а для того, чтобы своим взглядом не смутить ее, но через мгновение выпрямился, почуяв, что влюбленным грозит опасность. На них надвигалась мрачная фигура с глазами, сверкающими холодным безрассудным блеском. Одурманенная плохим портвейном, одинокая и от этого озлобленная, она не могла вынести чужого счастья и ринулась на влюбленных. Девушка отпрянула в сторону, а юноша, выпятив грудь, встал перед ней, защищая от нападения. «Я поступил бы так же и не дал бы в Обиду Атти!» — подумал Ютти, с восхищением глядя на юношу, который заметно уступал противнику в росте и силе. Ютти хотел броситься наперерез фигуре, но не успел, она навалилась на юношу, и тут произошло чудо — юноша обхватил шею нападающего, резким ударом ноги подсек его ноги, и громадная фигура шлепнулась на асфальт. Ютти обомлел от происшедшего, первый раз в жизни он увидел, чтобы маленький человек мог победить такого большого. Фигура, сопя и сморкаясь, отползла в сторону, юноша повернулся к девушке, и тогда фигура неожиданно вскочила и снова бросилась на юношу, занеся над ним острый блестящий предмет. Ютти знал повадки хищных зверей, не спускал глаз с фигуры и на этот раз успел схватить ее руку и резко отвести назад. Фигура взвыла от боли и, поняв, что теперь придется драться с двумя людьми, попыталась вырваться, но Ютти крепко держал руку. Фигура умоляюще загнусавила и даже прослезилась.

— Отпусти, — сказал юноша и, видя, что Ютти не понимает его, показал рукой, что прощает нападающего.

Ютти покачал головой, считая, что такого человека отпускать нельзя, но юноша стоял на своем. Ютти разжал пальцы, и фигура, размазывая слезы, заковыляла прочь.

— Спасибо, вы спасли меня, — сказал юноша. По признательному взгляду юноши Ютти догадался, что его благодарят. Он улыбнулся, но от усталости улыбка получилась вымученной. — Вы устали, вам нужно отдохнуть, — понял юноша и предложил Ютти пойти к нему домой.

Ютти стоял в нерешительности, не понимая, что в точности говорит ему юноша, но не сомневаясь, что что-то доброе. Тогда юноша взял Ютти за руку и повел к дому, где он снимал комнату. По дороге он рассказал, что работает монтажником.

— Высотником! — гордо сказала девушка и показала наверх, а Ютти подумал, что идет рядом с человеком, который летает в больших ревущих птицах, больше всего на свете поразивших его воображение.

Ютти восхищенно посмотрел на юношу и еще раз поразился его силе.

— Вы-сот-ник! — гордо произнес Ютти.

— Мон-таж-ник! — в такт ему проговорила девушка, и они засмеялись.

Юноша привел Ютти к себе в комнату, угостил мясом, завернутым во вкусную оболочку, напоил горячей сладкой водой и показал на большую широкую лежанку.

— Спите, а мы пойдем погуляем, — улыбнулся юноша и направился к двери.

Ютти понял его и отрицательно замотал головой, он не мог допустить, чтобы юноша лишился счастья, какое испытывал он, находясь рядом с Атти, и подумал, что этот юноша еще добрее его, что он, Ютти, вряд ли решился бы на такой поступок. «Вот они какие добрые, люди! — подумал Ютти. — Наверно, я еще очень мало знаю их, и они не понимают моего языка, не знают, кто я и чего хочу».

Ютти решительно замотал головой, взял юношу за руку, подвел к лежанке и, улыбнувшись ему самой теплой, благодарной улыбкой, повернулся и вышел из комнаты. Ютти направился к морю, но даже морской ветер не вдохнул в него бодрость, настолько устал он за день, полный событий и переживаний. Ютти пробрался на пляж, лег спиной на свободный лежак и стал смотреть на небо. Солнце отдыхало, уйдя за горы и набирая силы для следующего дня, но черноту неба нарушали звезды. Они не могли заменить солнце, но они светили. А любой свет — это всегда надежда. И так разумно устроена природа, что хоть одна звезда — но она всегда горит на самом черном небе. Ютти смотрел на звезды и думал, что люди совсем не страшны, некоторые из них помогают ему, и даже те плохие, что увели Атти, должны вернуть ему любимую. Ютти очень надеялся на это и содрогнулся при мысли о том, что бы было, если бы он потерял надежду.

VII

Солнце находилось в распрекрасном настроении, обогревая нежными лучами тела и души курортников, а они, распластав себя на лежаках, от блаженства щурили глаза. И море едва шевелило волнами, походя на гигантский спокойный пруд. Безветренная тишина обуяла курортный городок, дышалось настолько легко, что забывались неприятности и беды.

Такого счастливого дня Евгений не припоминал в своей жизни. Радовался он и прежде, когда окончил школу, но тревожило будущее, грустно было расставаться с ребятами. И диплом инженера не принес ему ощущения счастья — неясно было, как дальше сложится жизнь. Счастье пришло, когда он познакомился с Надей. Целую неделю он парил над землей, влюбившись по уши в миловидную и умную девушку, и, несмотря на средний рост, в эти дни на баскетбольной площадке он перехватывал мячи у самых высоких, но не влюбленных гигантов. Казалось, счастью не будет конца. Но ровно через неделю пришлось шмякнуться на твердую поверхность планеты, когда стало ясно, что Надя никогда не станет женой младшего научного сотрудника. В отместку ей он через месяц женился на Наташе, с которой встречался еще до знакомства с Надей. Со временем боль и тоска отвергнутой любви покинули его, хотя иногда при воспоминании о Наде щемило сердце. Но сегодня Евгению впервые показалось, что не он потерял Надю, а она его, что он поступил совершенно правильно, женившись на Наташе. Жена поддержала его в самую трудную минуту жизни и стала ему преданным другом и соратником в нелегкой борьбе с Муравьевым. И вот в награду за верность сегодня утром Евгений торжественно надел на ее безымянный палец золотое кольцо с бриллиантом в четыре карата. Местный ювелир обещал еще подумать в этом направлении, улыбаясь и нежно воркуя: «С вами приятно иметь дело, голубчики. Хочется, чтобы хорошие вещи попадали к хорошим, интеллигентным людям. Наведывайтесь, голубчики, всегда буду рад!»

«Это уже полная победа! — засиял Евгений, представляя себе вид Муравьева, ошеломленного блеском драгоценнейшего камешка. — Ха-ха! У Муравьева отвиснет челюсть и задергается левая нога, как бывает после разноса у начальства!» Евгений вдруг почувствовал себя сильным, твердо стоящим на земле человеком, чуть ли не колоссом, и море показалось всего лишь большой лужицей, которую можно преодолеть без особого труда, а клиенты у автоматов представились приковылявшими на водопой гусаками, индюками и другой мелкой домашней птицей. Зато Наташа увиделась не кассиршей в вылинявшем от солнца халатике, а принцессой в одежде от Диора и сидящей не на табуретке, а в резном кресле времен Людовика XIV с подобающим этому монарху видом, когда он произносил свою известную фразу: «Королевство — это я!»

Но чего-то, по мнению Евгения, все же не хватало у Наташи. «Драгоценностей!» — мелькнуло у него в голове, и он стал мысленно украшать жену, набрасывая на нее колье, ожерелье, браслеты, кольца и перстни на каждый палец, мало этого — самое массивное кольцо с лунным камнем он с трудом, но продел ей сквозь маленький нос, после чего бездыханного Муравьева унесли на носилках неизвестно откуда появившиеся слуги в белых одеждах и тюрбанах.

— Механика! — неожиданно закричал один из гусаков, оказавшийся Аккурат Аккуратовичем, в шутливом, а значит, хорошем расположении духа, что свидетельствовало о наличии в его голове новой идеи, сулящей немалые прибыли.

— Я здесь! — не без радости вернулся к действительности Евгений и улыбающийся предстал перед начальством. — Чем порадуете, Аккурат Аккуратович?!

— Пока ничем! — сузил глазки Аккурат Аккуратович, оглядываясь по сторонам: — Вы не видали тут заросшего волосами чудака?

— Сегодня еще не появлялся, — сказал Евгений, не понимая, зачем мог понадобиться шефу этот странный субъект. — Кстати, он уже торчит здесь третий месяц! Длинный у него отпуск!

— Так-так… — углубившись в свои мысли, задумчиво произнес Аккурат Аккуратович.

— На днях ни с того ни с сего этот тип предложил мне трояк! — продолжал Евгений.

— Предложил деньги?! — не скрывая изумления, воскликнул Аккурат Аккуратович, что бывало с ним крайне редко. — Этот?! Деньги?!

— Да, я сам поразился, — сказал Евгений. — И разумеется, не взял их.

— Почему?

— Мало ли что… Странный субъект… Не пьет, не пристает к женщинам. Сидит сиднем, уставившись в одну точку. Ни разу не видел, чтобы он купался. Очень странный субъект!

— Да… Да… — задумчиво почесал затылок Аккурат Аккуратович и, как бы очнувшись от сна, раскрыл глаза: — А ты почему не плаваешь?

— Видимо, приелось, Аккурат Аккуратович. Первые дни регулярно купался — утром, в обед и вечером. Как закон. А теперь что-то не хочется, — развел руками Евгений. — Сам не пойму почему.

— А чего тут понимать, дорогой товарищ, — осклабился Аккурат Аккуратович, делая ударение на слове «дорогой». — Акклиматизировались, дорогой товарищ, стали местным жителем, дорогой. Только не надо всем демонстрировать, что вы такой дорогой…

— Я вас понимаю, — покраснел Евгений. — Я буду осторожен!

— Вот и хорошо! — сузив глазки до такой степени, что не стало видно зрачков, произнес Аккурат Аккуратович и внезапно опять повеселел: — Тогда все будет в аккурате, не будь я Аккурат Аккуратович!

Солнце усилило натиск лучей, и Аккурат Аккуратович ушел в тень. А Ютти еще спал, хотя обычно просыпался рано, до прихода людей, которые, к его удивлению, с утра нежились на лежаках, вместо того чтобы охотиться. «Видимо, поэтому они выдают мясо только в обмен на пустяковины, а не всем желающим», — думал Ютти. И голод, и мысли об Атти, о затянувшихся поисках мучили его всю ночь. Он заснул только под утро. Неожиданно его разбудил мужской голос:

— Извините, молодой человек, но это наш лежак. Вот квитанция: «Иванов. На десять дней». Я не шучу. Я и есть Иванов.

Ютти открыл глаза и увидел мужчину и мальчика, жующего яблоко.

— Другие места проданы, а я с ребенком, — смутился мужчина и, заметив, что Ютти, глотая слюни, смотрит на жующего яблоко сына, достал из сумки самый крупный плод и протянул его Ютти: — Возьмите. Мытое.

Ютти взял яблоко, быстро проглотил его, затем спустился к морю, зашел в воду по колено и, заметив проплывающую рыбку, резким рывком вытащил ее на поверхность и отнес мальчику. Улыбнулся мужчина, засмеялся от радости мальчик, а довольный собой Ютти направился к автоматам, размышляя о том, какой добрый человек этот Иванов: «Непонятно, как он узнал, что я голоден, ведь я не просил у него пищу. Значит, он очень понимающий человек, даже больше, чем я, и как хорошо, что я ответил добром на его доброту!»

«Хороший хлопец, — подумал мужчина об Ютти, хотя его смущали четыре странных головки, изображенные на майке Ютти. — Уж если нельзя без моды, то лучше бы носили «Песняров» или Зыкину».

Мужчина приехал на курорт из таежного леспромхоза, куда можно было добраться летом по реке, а зимой лишь при помощи воздушного транспорта. Бригадира пятой бригады шестого леспромхоза Терентия Михайловича Иванова покоробил внешний вид Ютти, особенно майка и небритое лицо, делающее его похожим на Миклухо-Маклая, но, к сожалению, только внешне, и это сходство еще больше подчеркивало его, по всей видимости, немалые моральные и прочие недостатки, связанные с плохим примером в семье и неважной постановкой воспитательной работы на предприятии, где он трудился.

«А хлопец все-таки ничего, не совсем пропащий! — подумал мужчина после того, как Ютти совершил хороший поступок, подарив его сыну морскую рыбку. — Может, еще поумнеет, выправится!»

Но не этот случай, а нечто совсем другое сблизило с Ютти Терентия Михайловича, заставив его осторожно, извиняясь, разбудить занявшего его лежак парня и подарить ему самое крупное яблоко. Симпатию возбудило ненормальное для человека положение Ютти, наверное не сумевшего снять комнату на переполненном курорте.

Терентий Михайлович вспомнил, как позапрошлым летом приехал с сыном в Москву, чтобы показать ему столицу, как тряс своим бригадирским удостоверением перед администраторами гостиниц, как те смотрели на него с удивлением и усмешкой, как пришлось заночевать на голой скамейке в грязноватом вокзале рядом с таборными цыганами, бесконечно галдящими, снующими и кормящими маленьких детей.

На следующее утро Терентий Михайлович посадил сына в такси, благо деньги не успел истратить, да особенно и не было на что (у них в поселке, за исключением косметики и апельсинов, товары получше; японцы в обмен на лес присылают, и никакой очереди), и повез сына по Москве, хотя галопом по Европам, но показал ему основные достопримечательности, а вечером укатил с ним домой. Достопримечательности понравились, но и обида осталась. В поселке Терентия Михайловича уважали, не раз сиживал он в президиумах с начальством, даже областным, был награжден медалями, массой грамот и вымпелов и никогда не испытывал унижений. В леспромхозе все жили одинаково — питались в одной столовой, стриглись у одного парикмахера, мылись в одной бане, одевались из одного магазина, правда, начальство носило зимой лисьи шапки, а рабочие кроликовые, но на это никто не обращал особого внимания, и при большом желании можно было достать даже каракулевую папаху.

А тут чем-то не показался он администраторам гостиниц, вроде есть люди поважнее и почище его. Может, им не понравилась его обыкновенная фамилия?

Терентий Михайлович пожалел тогда, что не захватил с собой областную газету, где о нем писали так хорошо, что самому не во все верилось. И на юг он поехал без особой радости. Давали путевку, но на него одного, без ребенка, а очень хотелось показать сыну море. Вот он и прикатил сюда нервный, с опаской, снял каморку, где впритык стояли две кровати, мало с кем общался, дни проводил на пляже и не жалел на фрукты денег, хотя они дались ему нелегко, особенно зимой в жестокие морозы, да и весной в половодье доставались ненамного проще.

Терентий Михайлович с грустью смотрел на удаляющуюся фигуру бездомного Ютти, думая о превратностях и несправедливостях, еще имеющих место в общем-то хорошей нашей жизни.

Ютти занял свое обычное место, устремил взгляд на проходивших мимо людей, но тут же, потрясенный, вскочил, услышав рядом с собой голос, говоривший на языке снежных людей.

— Нука зера копа, Ютти! — ошеломили его слова, которые в переводе со снежного означали: «Не пугайся, я свой, Ютти!»

Ютти вскочил и увидел небольшого человечка с узкими глазами.

— Я сразу узнал тебя, Ютти, — сказал человечек на том же языке. — И по одежде, и по походке. Я жил на две скалы выше, чем твоя семья. Успокойся, я свой. Моего отца звали Маленький Отти. Он был небольшого роста, щуплый, с короткими руками. Его разорвали барсы. А мать умерла еще раньше. Чем-то отравилась. Ну и рвало ее, бедную, ну и трясло перед смертью. Страшно вспомнить. Я остался один. Меня хотел взять в свою семью твой отец. Сам ты был тогда совсем крошечный, а сейчас не просто Ютти, а Большой Ютти. Ты выжил. А если бы я остался в горах, то, наверно, и меня сожрали бы барсы. Зачем вымирать? Зачем жить в пещере, когда можно в хорошем доме. Правильно я говорю?

— Не знаю. Но знаю, что мы родились там! — показал Ютти на горы.

— Ну и что? — усмехнулся человечек. — Какую роль играет место рождения? Разве я обязан чем-нибудь тем камням, на которых я родился? Кем бы я был там? Маленьким Етти. Наверно, самым маленьким. А тут я Аккурат Аккуратович! Уважаемый в городе человек! Пойдем, я тебе покажу, где живу, и самое главное — как живу!

Ютти обрадовался встрече с земляком, хотя что-то его в нем настораживало, но что, он не мог понять, и последовал за Аккурат Аккуратовичем.

— Слушай, Етти, — сказал Ютти, — я спустился сюда по важному делу.

— Хочешь наладить торговлю барсовыми шкурами? Я тебе помогу.

— Нет, Етти. Я ищу Атти.

— Какую Атти?

— Дочку Итти.

— Разве у Итти была дочка? Наверно, она родилась после того, как я покинул горы.

— Видимо, так. Я люблю Атти больше жизни. Ее увели люди. Но я найду ее. Обязательно найду!

— Брось заниматься чепухой, Ютти.

— Нет, это очень важно, Етти.

— Етти? Что ты заладил: «Етти, Етти»! Я уже больше тридцати лет как Аккурат Аккуратович. Не смей так больше называть меня!

Аккурат Аккуратович поставил перед Ютти миску с вареным мясом и, наблюдая за тем, как он с жадностью поглощает пищу, погрузился в свои думы. А они были непростые и возникли с того момента, когда он заметил Ютти.

«Здоровенный дурак!» — подумал о нем Аккурат Аккуратович.

Дураками он считал всех наивных людей, бесконечно верящих словам и обещаниям, и удивлялся, как их много среди курортников. Но встречались люди жестокие, суровые, не поддающиеся ни на какие уловки. Таких людей он уважал и даже побаивался, а дураки, по его мнению, были прямо созданы для того, чтобы их обманывать. И Аккурат Аккуратович задумался о том, как ему получше использовать этого наивного снежного парня. Он даже удивился, что у него не возникло никаких родственных чувств к своему соплеменнику, и обрадовался этому. «Молодец, закалился что надо!» — мысленно похвалил он себя, и было за что — к своей цели Аккурат Аккуратович неуклонно стремился всю жизнь. Еще с того момента, когда сошел с гор и увидел массу людей.

«Я пробьюсь и займу среди них достойное место! — решил он. — Чего бы это мне ни стоило!» На первых порах пришлось нелегко. С трудом давался язык, мучительно шло учение в школе, но после того, как достал диплом об окончании торгового техникума, он посчитал себя готовым для победного восхождения по жизни. Был диплом, но отсутствовали знания и умение. Зато в большом количестве имелось нахальство. Молодой специалист стал выступать на всех собраниях городского пищеторга, критикуя за нерадивость и другие грехи своих старших товарищей по работе. Кое-кто посчитал его выскочкой, а кое-кому понравилась его боевитость. Один из начальников стал использовать его для борьбы со своими конкурентами. Поначалу мучила совесть, но молодой специалист пересиливал себя и успешно прошел первое тяжелое испытание, напав на собрании, и совершенно незаслуженно, на человека, приютившего его сразу после того, когда он, спустившись с гор, голодал и бедствовал. А потом, после перемены конъюнктуры, он так же поступил со своим начальником. Это было уже проще. Меньше мучила совесть, и не так сильно скребли на душе кошки. А совершив подлость в третий раз, он почти не переживал. Только выпил немного лишнего, потому что его ни с того ни с сего охватил озноб, хотя был теплый вечер. Он и его сослуживец решили отметить продажу левого товара. Выпили.

Затем сослуживец надумал искупаться, полез в воду, поплыл, и вдруг ему свело ногу. Он стал звать на помощь. Аккурат Аккуратович сидел на берегу, смотрел на тонущего соучастника и закалял характер. Когда сослуживец окончательно скрылся под водой, он вынул из его пиджака деньги и, неожиданно почувствовав озноб, пошел в ресторан, где хватил лишнего. Зато тут же забыл все. И в дальнейшем не помогал никому, а при случае даже старался устранить ненужного свидетеля. Но делал все настолько осторожно и без следов, что сослуживцы прозвали его Аккурат Аккуратовичем; прозвище это приклеилось к нему, и со временем он сам стал называть себя только так, полагая, что эти имя и отчество повышают его авторитет.

Аккурат Аккуратович смотрел на жующего Ютти, мысленно вырисовывая план действий и подводя баланс с большим плюсом в итоге.

— Надо начинать новую жизнь, Ютти! — сказал он. — Перед тобой открыты все дороги! И я помогу тебе выбрать самую верную!

— Хорошо, Етти. Но подожди. Сначала я найду Атти.

— Опять ты зовешь меня Етти. Ну, ладно, бог с тобой, но смотри при людях не называй меня так, лучше промолчи. И зачем тебе Атти?

— Я люблю ее.

— Неужели нет других женщин? Посмотри вокруг — их тьма! Я подыщу тебе невесту намного лучше Атти!

— Нет, мне нужна только она.

— Ладно, я найду тебе Атти.

— Ты найдешь?! — встрепенулся Ютти и, подойдя к Аккурат Аккуратовичу, нежно погладил его по голове.

— Брось ты это, — высвободил голову Аккурат Аккуратович, — я сказал, что помогу тебе. Как снежный человек снежному человеку! Понимаешь?

— Понимаю. Вернешь мне Атти, я сделаю все, что ты попросишь! — сказал Ютти. — Я убью столько барсов, сколько ты захочешь!

— Верю. Но не спеши. Благодарить будешь потом! — неожиданно для Ютти захихикал Аккурат Аккуратович. — Иди спать. Я постелю тебе в сарае. Хотя можно и не стелить. Ведь ты привык спать на земле!

— Ну и что, — сказал Ютти. — А под голову я кладу вот это.

— Мешок! — снова захихикал Аккурат Аккуратович. — Уже успел прибарахлиться. И майка на тебе модная! И шорты! Молодец! Молодец!

На следующий день Аккурат Аккуратович приступил к выполнению намеченного накануне плана. Утром он отвел Ютти в овощной магазин, где находился винный отдел и где требовался рабочий. Познакомив Ютти с его обязанностями и продавцом Клавдией Васильевной, которую постоянные клиенты именовали кратко «шестеркой», поскольку она из-под полы продавала за шесть рублей водку, стоившую пятерку с копейками, Аккурат Аккуратович отозвал продавщицу в подсобку и кратко изложил ей план действий.

Кивая головой, с лицом, опухшим от портвейна, употребляемого по принципу: «Быть рядом с товаром — и не отовариться?!» — Клавдия Васильевна внимала Аккурат Аккуратовичу и даже прослезилась, подумав о том, какой он умный и внимательный к ее запросам человек.

— Значит, недостачу полностью повесим на него? — уточнила она в конце разговора.

— А на кого же еще? На тебя, что ли?! — пошутил Аккурат Аккуратович.

Согласно его плану в конце месяца Клавдия Васильевна должна была утаить значительную сумму выручки, сославшись на то, что новый рабочий утащил несколько десятков ящиков дорогостоящих вин и коньяков.

— Каждый день давай ему по бутылке, чтобы люди видели, что он выходит не с пустыми руками! — посоветовал ей Аккурат Аккуратович.

— Это само собой! — кивнула головой Клавдия Васильевна. — Будет сделано!

Оставив Ютти в магазине, Аккурат Аккуратович направился в отдел кадров торга. Там он официально оформил Ютти на работу по неизвестно откуда очутившейся у него трудовой книжке некоего Филькнера Матвея Семеновича, безвозвратно выбывшего из курортного городка. Все было в ажуре, и причин для волнений не было. Но вечер начался тревожно. Клавдия Васильевна донесла, что новый рабочий исправно носит ящики с вином, но наотрез отказывается брать бутылку, игнорируя общеторговый принцип: «Быть рядом с товаром — и не отовариться?!» При этом показывает на голову и вспоминает какую-то Атти.

Это известие расстроило Аккурат Аккуратовича, так как через две недели он собирался вызвать работника из контрольной организации и показать ему Ютти с бутылкой в руках, после чего, учитывая фантазию этого работника, число недостающих бутылок можно было увеличить до количества, сулящего автору плана и Клавдии Васильевне вполне роскошную жизнь. Дело усугубила бы чужая трудовая книжка да еще немота Ютти, не способного ничего объяснить, а по вероятному мнению следователя — просто не желающего говорить, чтобы не выдать сообщников и не получить больший срок за групповое хищение.

— Где Атти? Ты нашел Атти?! — набросился на Аккурат Аккуратовича вернувшийся с работы Ютти.

«Он сумасшедший, с ним нужно быть осторожнее», — подумал Аккурат Аккуратович и сказал:

— Будет тебе Атти!

— Когда?!

— Завтра!

— Когда?!

— Ну завтра, после того как снова зайдет солнце и ты придешь с работы. Не благодари. Все потом, все потом! — выставил вперед руки Аккурат Аккуратович, останавливая бросившегося к нему Ютти.

Аккурат Аккуратович оставил ликующего Ютти в сарае, а сам пошел в дом, думая, что этого снежного парня нужно задержать во что бы то ни стало, хотя бы на неделю, в течение которой практически возможно совершить большое хищение и оно будет выглядеть правдоподобно.

«Но как заставить Ютти остаться? Где найти эту неведомую Атти?!» — ломал голову Аккурат Аккуратович и, тяжело вздохнув, набрал номер продавщицы отдела:

— Клава, это я. Горим мы с тобой, Клавочка!

— Что такое, Аккурат Аккуратович?! Не может быть!

— Может, Клавочка. Ютти помешался на почве любви. И если я завтра не найду ему его Атти, то он наверняка сбежит. Наверняка!

— Что же делать, Аккурат Аккуратович? Черт знает на чем горим! Даже обидно! Неужели нет выхода?!

— Нет, Клавочка! Вот только если ты заменишь эту Атти…

— Я?!

— А кто же еще, Клавочка? Ты, Клавочка! Кто же еще?!

— Я постараюсь, Аккурат Аккуратович, но не знаю, как получится… — растерянно пробормотала продавщица.

— Как получится, так получится, Клавочка, уж ты постарайся, очень постарайся! — жалобно попросил Аккурат Аккуратович и повесил трубку.

Клавдия Васильевна услышала короткие гудки, но еще долго держала трубку в руках, уйдя в свои мысли, вспомнив молодые годы, когда она имела вполне товарный вид, еще не расплылась и лицо у нее было свежим, не одутловатым, как сейчас, когда можно было прочно устроить личную жизнь, а она порхала, незаметно опускаясь, считая, что вечно будет молодой, а когда одумалась, то рассчитывать на серьезное отношение к себе со стороны мужчин было трудно, и они называли ее уже не Клавочкой, а «шестеркой» или еще хуже, а из всех радостей жизни остались деньги и пьяное забытье.

Она наконец положила трубку, достала выходное платье, которое надевала по праздникам, но никуда в нем не выходила, французские духи, которыми ни разу не пользовалась, индийскую помаду, хранившуюся на какой-нибудь торжественный случай, и начала подготовку к завтрашнему вечеру.

Ютти застал Аккурат Аккуратовича и Клавдию Васильевну за накрытым столом. В нос ему ударил резкий, но приятный запах горных цветов, среди которых он когда-то лежал с любимой, но к этому запаху примешивался и другой, шедший обычно от винных автоматов. Одетая по фирме, изрядно политая французскими духами и накачавшаяся для храбрости вином, Клавдия Васильевна встала-из-за стола и, кокетливо подмаргивая, уставилась на Ютти. Он оценил ее мощную фигуру и маленькие, но крепкие ноги, незаурядную вероятно, способную остановить снежную лавину в начале пути, но взгляд его метался по комнате в поисках любимой.

— Куда смотришь? Вот Атти! Вот! — громко произнес Аккурат Аккуратович.

— Нет, Етти, — растерянно пролепетал Ютти. — Я не вижу ее.

— А я кто? Атти — я, Атти! Самая настоящая! — пьяненьким сопрано неожиданно пропела Клавдия Васильевна и сделала несколько нетвердых шагов в сторону Ютти. — Аккурат Аккуратович, включите нам музыку! «Парижское танго», пожалуйста!

Аккурат Аккуратович направился к проигрывателю, но Ютти преградил ему дорогу.

— Етти, скажи, где Атти? Ты нашел ее? — бледнея, произнес он.

— Вот Атти! Разве не видишь! — в испуге выкрикнул Аккурат Аккуратович.

— А вы на иностранном языке разговариваете, Аккурат Аккуратович! Я даже не знала! — перейдя на баритон, фамильярно заметила продавщица, но и она через мгновение испугалась, увидев, как у Ютти наливаются кровью глаза и от злости звереет лицо.

Ютти догадался, что он обманут, но не понял — почему, и самое страшное — обманут не чужими людьми, а соплеменником, которому он не сделал ничего дурного, а, наоборот, только выполнял все его просьбы, таская тяжеленные ящики и получая взамен немного мяса один раз за длинное время, пока не взойдет и спрячется солнце. А ведь за это время он мог пропустить Атти и потом никогда не найти ее. Еще никто в жизни так зло не поступал с Ютти, у него начал мутиться разум, руки его потянулись к шее Етти, хотелось задушить его, как дикого барса. Дрожащий от страха и озноба Аккурат Аккуратович юркнул за спину продавщицы, выставляя ее вперед, но Ютти одним движением руки отстранил женщину, он не слышал ее истошного крика, не видел ничего, кроме покрасневшей шеи врага, он схватил ее руками, начал сжимать, но, услышав предсмертные хрипы Етти, резко отбросил его в угол комнаты. Нет, он не может никого убивать! — пронзила мысль сознание Ютти. Людей много. Ему не справиться с ними. Он должен найти Атти. Прежде всего он должен найти любимую.

Ютти кинул ненавидящий взгляд на лежащего без памяти Аккурат Аккуратовича, не замечая обезумевшую от происшедшего продавщицу, вышел из дома, забрал из сарая шкуру, мешок и побрел к набережной. Сознание и спокойствие постепенно возвращались к Ютти, и он увеличивал шаг, незаметно переходя на бег, и ему показалось, что он бежит не по ровному асфальту, а по горам, бежит навстречу Атти, бежит навстречу своей любви.

VIII

Солнце в очередной раз пряталось за горы, бросая курортников на произвол судьбы, которая на этот вечер не одарила их разнообразием культурного отдыха. У входа в филармонию висела афиша, извещающая о концерте приезжего пианиста. Фамилия его привлекала внимание, так как была похожа на фамилию известного хоккейного игрока, но в репертуаре пианиста не значились произведения современных композиторов-песенников, и большинство отдыхающих проходило мимо концертного зала, направляясь к двум кинотеатрам, где в первом шел приключенческий фильм из средневековой жизни, но билеты на него были проданы еще вчера, а во втором были билеты на детектив из современной жизни времен гражданской войны, но он уже не один десяток раз показывался по телевидению. Люди ненадолго задерживались у кинотеатров и шли к набережной, где их ждали вечерняя прохлада и винно-пивные автоматы. Был еще в курортном городке новый стационарный цирк на две с половиной тысячи зрителей, способный каждый вечер поглощать изрядную толику отдыхающих, но их собиралось не более двух-трех сотен. И причиной этому было отсутствие в программе громкого циркового имени. Популярных гастролеров не привлекал даже черноморский климат. Самые здоровые и бойкие из них рвались выступать в далеких еще незнакомых с их искусством странах, не страшась каменных и даже лесных джунглей, а постаревшие и уже всюду побывавшие гастролеры выбирали города с умеренным климатом, хорошей гостиницей и сносным диетическим питанием.

В местном цирке работал молодежный коллектив под названием «Поиск». Название это понравилось в цирковом главке и других инстанциях, но зрителей почему то не устраивало, вероятно потому, что они хотели видеть артистов, уже чего-нибудь нашедших.

Представление начиналось с торжественного пролога, во время которого на манеж выходили участники со стягами спортивных обществ. По первоначальной задумке режиссера программы Константина Баскуева вместо спортивных стягов должны были выноситься знамена союзных республик. Это было солиднее и привносило мысль об интернациональном духе поиска. Но отличную задумку поломала член художественного совета цирка, бывшая воздушная гимнастка Эльвира Кохановская, документально доказавшая, что в составе коллектива имеются представители всего четырех национальностей, представляющих лишь три союзные республики и одну автономную область. По словам Кохановской, задумка режиссера не отражала жизни, с которой он, по-видимому, недостаточно глубоко знаком.

Баскуев не стал спорить с бывшей гимнасткой, чтобы не вызвать на себя огонь ее коллег-пенсионеров, выступающих единым фронтом, в душе возмущаясь обвинением в незнании жизни, кстати, проведенной им на земле, а не под куполом цирка, где Кохановская кувыркалась до тех пор, пока на одном из представлений у нее не выпала вставная челюсть. Знамена пришлось заменить стягами, что значительно обеднило замысел программы, хотя и придало поиску спортивный характер. Жилистый акробат с подкидной доской читал в прологе стихи о поиске, читал громко, местами переходя на крик, так как очень старался, пытаясь доказать, что не зря за это получает добавочную четвертушку к основной ставке.

В зале сидел сам автор стихов, маститый цирковой поэт Лев Эвриков, и наслаждался своим творчеством. В его произведении присутствовали и азарт молодости, и пафос, и еще очень многое нужное и полезное, вычитанное из газет, но им самим не пережитое, и поэтому после громких стихов раздавались еле слышные аплодисменты приличия, и далее программа шла ни шатко ни валко, не спасали ее даже соло-клоун в очень ярком наряде и с большим крашеным носом, и дорогостоящая группа смешанных хищников, которая беспрерывно доставляла цирку новые расходы, связанные с непомерным аппетитом зверей и обслуживающего их персонала.

Директор местного цирка грозился преждевременно прекратить гастроли, и это нервировало Баскуева, поскольку мог пострадать его авторитет и пришлось бы прекратить отдых жены и дочки-студентки, временно оформленных в коллектив костюмерами.

Пытаясь спасти программу, Баскуев вызвал из столицы автора стихотворного пролога, который внес в него новую прекрасную мысль о вечности молодости, но после этого сборы нисколько не поднялись, а продолжали падать с угрожающей быстротой. Директор предложил отправить домой автора и вызвать известного фокусника, ушедшего на пенсию, но сохранившего реквизит и слывшего человеком добрым и общительным. Он не отказал бы им в приезде и спас положение. Баскуев резко отмел этот вариант. Дело в том, что он был далеко не бесталанным режиссером, но, будучи человеком сверх меры самолюбивым, не терпел рядом с собой талантливых людей, полагая, что они отберут у него часть успеха. Ему удавалось найти оригинальные режиссерские ходы, но, окружив себя малоспособными артистами, он никак не мог интересно и художественно воплотить задуманное. В результате он ничем не проявил себя в театре, затем на эстраде, а сейчас безуспешно работал в цирке. И вот директор объявил ему о том, что с понедельника прекращает гастроли его коллектива «Поиск». Баскуев, озадаченный этой новостью, не спеша прогуливался после представления, стараясь оттянуть неприятный разговор с женой. Он и без нее прекрасно знал, что дочка занимается в тяжелом техническом институте и ей необходим хороший отдых, что условия жизни в гостинице лучше, чем в частном секторе, и будет ужасно, если их попросят из гостиницы. Баскуев вышел на набережную. От моря веяло прохладой, но не такой унылой, как из пустого зала. Роковая темная синь бесконечного водного пространства манила в свои вечные объятия, но прохлада бодрила, хотелось еще жить и творить, и Баскуев отвернулся от мертвенной сини. Он сразу обратил внимание на странного субъекта, пытавшегося разжечь костер самым первобытным способом. Субъект ловко и, как отметил Баскуев, вполне профессионально бил кремень о кремень, высекая искры, которые в конце концов подожгли бумагу и хворостинки. Субъект пододвинулся поближе к костру, склонился над ним, вбирая в себя его тепло, и Баскуеву показалось, что он видит почти готовый цирковой номер, в котором есть экзотика, и нужный реквизит, и сложный трюк зажигания костра от двух камней, и хорошая мысль о постижении человеком тайн природы.

Ютти уже не боялся общения с людьми, привык, что они подсаживаются к нему и о чем-то говорят, а этот человек оказался необычайно настойчивым, что-то долго доказывал, тянул куда-то с собой и, видимо, очень нуждался в его помощи. Было поздно, людей на набережной становилось все меньше и меньше, и Ютти пошел за человеком. Ночь он провел в цирковой гостинице, а утром собрался пойти на свое обычное место, но человек караулил его у выхода и ни за что не хотел отпускать. Тогда Ютти пошел с ним к Аккурат Аккуратовичу. Тот с компрессом на шее, согнувшись калачиком, лежал на кровати. Увидев Ютти, он издал нечленораздельный звук и забился под одеяло. Ютти снова почувствовал ненависть к своему соплеменнику, но сдержался и, не зная, как объясниться с человеком, попросил Аккурат Аккуратовича узнать, чего от него хотят. Баскуев темпераментно объяснил Аккурат Аккуратовичу, что он думает сделать из Ютти циркового артиста, и очень быстро, потому что номер без малого готов. Попутно Баскуев пообещал оплатить Аккурат Аккуратовичу его труд как переводчику при иностранном гастролере. Но добиться согласия от Ютти было нелегко. Он не верил своему соплеменнику, видя в его предложениях хитрый подвох.

— Болван! — не выдержал Аккурат Аккуратович. — На тебя будут смотреть тысячи людей, десятки тысяч и тебя увидит Атти!

— А если не увидит? — вспомнив предыдущий обман, ощетинился Ютти.

— За это я не отвечаю! — в испуге прокричал из-под одеяла Аккурат Аккуратович и только через несколько минут, высунув голову, добавил: — Все может быть, но шансов увидеть Атти у тебя больше там, чем на набережной!

— Ради встречи с Атти я готов на все! — сказал Ютти. — Но смогу ли я сделать то, что просит от меня этот человек?

— Сможешь! Ты это делаешь каждый день!

— А как на это посмотрят люди?

— С удовольствием! — воскликнул Аккурат Аккуратович. — Ты станешь известным циркачом, и люди будут счастливы увидеть тебя! Будут платить за это деньги! Давать тебе башли! Понимаешь?!

— Нет, — насупился Ютти, и на его шее от волнения заиграли желваки. — Нет, не понимаю. Ты снова обманываешь меня, Етти!

— Он неисправимый! — взвизгнул Аккурат Аккуратович, опять забиваясь под одеяло. — Не веришь — спроси у этого человека, болван!

Ютти перевел взгляд на человека, и тот утвердительно закивал головой, даже разыграл перед ним целую пантомиму, преобразившись в важного человека, улыбающегося и пожимающего ему руки.

— Тебя будет благодарить цирковое начальство! — объяснил действия человека Аккурат Аккуратович.

— А люди?

— При чем здесь люди?! — завопил Аккурат Аккуратович. — Люди будут платить башли! Цирк выполнит план! Все получат премии! Чего тебе еще надо?!

— Люди! — упрямо произнес Ютти. — Я всего лишь охотник!

— Он, наверно, боится людей, — обратился Аккурат Аккуратович к человеку. — Боится, что они осудят его, но не пойму за что.

— Наоборот! — закричал человек. — Переведите, что от его выступления люди получат хороший эмоциональный заряд и на следующий день выйдут на работу в отличном настроении. Разве этого ему мало?!

Ютти не верил словам Аккурат Аккуратовича, но человек без конца утвердительно кивал головой, смотрел умоляюще, и Ютти поверил ему.

В понедельник цирк не закрылся, и у его входа вырос большой рекламный щит.

Скоро! Скоро! Скоро!

Новый аттракцион:

«Ютти — снежный человек!»

Постановка Константина Баскуева

Принимаются коллективные заявки

В правой части щита во весь рост красовался улыбающийся Ютти, с длинными, но аккуратно подстриженными волосами, на плечах, как бурка, сидела козлиная шкура, а ноги были обуты в стилизованную под старину обувь. В каждой его руке торчал кремень, от которого исходил яркий пучок зеленых искр, зеленых не потому, что художник был модернистом, а просто из-за нехватки у него красной и желтой краски.

Репетиции шли вечером после представления. Ютти злило присутствие Аккурат Аккуратовича, но он вынужден был смириться с этим, не понимая без его перевода указаний режиссера.

Аккурат Аккуратович выдал себя за дальнего родственника Ютти, объяснив его странности заболеваниями в детстве, согласился получать за него деньги, но отказался расписываться за них в ведомости.

Ютти вместо фамилии чертил на бумаге крестик, не подозревая, что еще сравнительно недавно так расписывались некоторые известные, но неграмотные циркачи. Зная крутой характер Ютти и опасаясь скандала, Аккурат Аккуратович платил за него в цирковой гостинице и часть денег выдавал на питание, каждую выдачу шепча про себя; «С паршивой овцы хоть шерсти клок!» Кроме зарплаты Ютти Аккурат Аккуратович выбил для себя повышенный гонорар за перевод.

— А вы с какого языка переводите? — однажды поинтересовался у него Баскуев.

— С какого надо, с того и перевожу! — отрезал Аккурат Аккуратович.

— Нет, вы скажите, все-таки интересно знать! — не унимался режиссер. — К тому же от языка зависит оплата перевода!

— Чего же вы раньше об этом не сказали! — оживился Аккурат Аккуратович. — Трудный язык для перевода, очень трудный. Один я его знаю!

— Неужели вы один?! — не поверил режиссер.

«А кто же еще знает язык снежных людей?!» — хотел перейти в наступление Аккурат Аккуратович, но сдержался и, не найдя сразу ответа, промямлил:

— Здесь знаю я… И, возможно, еще несколько человек в Гималаях… Несколько… Не больше…

— Ого! Вы набиваете себе цену! — улыбнулся режиссер. — Все равно больше чем как за перевод с суахили мы вам заплатить не сможем.

— Платите как за этот, — согласился Аккурат Аккуратович. — Но учтите, что я работаю в позднее время, и поэтому прошу удвоить число часов, иначе говоря, платите за час как за два. Понятно?

— Понятно, — вздохнул режиссер. — Надеюсь, нас никто проверять не станет?

— Да это и проверить невозможно! — успокоил его Аккурат Аккуратович. — Все будет в ажуре!

Режиссер быстро разгадал в Ютти недюжинные природные способности, целеустремленность и даже своеобразную артистичность. Нетрудно было догадаться, что его ждет успех и со временем будут говорить больше о нем, чем о режиссере, но отступать было некуда.

— Вы очень быстро зажигаете огонь! — кричал Баскуев на Ютти. — Сначала пройдитесь по манежу, покажите себя, свои бицепсы, свою шкуру, дайте зрителю привыкнуть к себе. А теперь покажите, что у вас в руках только кремни, только кремни и больше ничего! Затем спокойно собирайте хворост. Где хворост? Почему не насыпали хворост! Быстрее! Разбрасывайте его по всему манежу. А теперь вы собирайте! Не спешите. Помните о метражности номера. Собрали — хорошо. Теперь садитесь и, сосредоточившись, начинайте бить камень о камень. Сильнее бейте! Здесь начнется барабанная дробь — и вас должно быть слышно. Бейте! Опять вы зажгли костер! Нельзя так быстро! Вы же в цирке, а не дома! Зритель может подумать, что это очень легкое занятие. Не будет трюка. Бейте! Осечка — хорошо! Еще раз осечка — прекрасно! Теперь встаньте и еще раз пройдитесь по манежу. Вы волнуетесь, вы переживаете неудачу. О, как у вас замечательно получается переживание! Даже слеза выскочила! Слезу уберите. Это перебор. А теперь садитесь и, вновь сосредоточившись, бейте! Еще раз бейте! Дробь! Где дробь?! Бейте! Раз! Еще раз! Еще много, много раз! Тут добавим цыганскую удаль! Шире замах! Бейте! Ура! Есть огонь! Радуйтесь! Все радуются? Звучит марш! Где марш?! Теперь идите по манежу! Выпятив грудь! Ведь вы постигли новую для себя тайну природы! Вы — человек! Вы — созидатель огня! Огонь! Почему потух огонь? Снова сырой хворост! Где сухой?! Облейте его бензином! Пусть горит ярче! А вы шагаете все увереннее и увереннее! Перед вашими взорами сверкают огни! Снова слезы! Откуда у вас слезы? Почему вы плачете?

— Атти! — вытирая глаза, сказал Ютти, показывая на пустой зал.

— Он ищет Атти, свою любимую, — объяснил Аккурат Аккуратович.

— Где Атти? Почему нет Атти? — продолжал режиссер. — Посадите в зал девочек из пролога! Пусть герой успокоится! Вы видите огни будущих зданий! Бог с вами — вы видите огонь в глазах любимой и вздымаете вверх правую руку со сжатым кулаком, как будто забили гол, выступая за сборную команду по футболу в решающем матче с бразильцами!

— С бразильцами! Мы еще у финнов выиграть не можем! — неожиданно вмешался в репетицию Аккурат Аккуратович.

— Пусть с финнами! Вы забили гол финнам! Го-о-ол! Торжествуйте! Ликуйте! Но вы рыдаете? Что с вами? Неужели вы не можете представить себе, что выиграли у финнов?! — недоуменно произнес режиссер и прервал репетицию.

На приемку новой работы приехала Эльвира Кохановская. Аттракцион ей понравился, но с некоторыми оговорками. Она предложила вместо козлиной шкуры надеть на Ютти баранью, а вместо стилизованной обуви — берестяные лапти. По ее мнению, в таком виде Ютти будет больше похож не на абстрактного первобытного человека, а на прямого предка славного Ильи Муромца. Она еще хотела упрекнуть режиссера в недостаточном знании первобытной жизни, имея в виду элементы цыганской удали в поведении Ютти, но, возбужденная необычным зрелищем и под воздействием курортной обстановки, милого обеда на открытой веранде ресторана и в ожидании не менее милого ужина, она не стала придираться к мелочам и разрешила показ аттракциона с учетом ее замечаний.

В день премьеры у входа в цирк собралась громадная толпа жаждущих увидеть столь необычное зрелище, но на рекламном щите висело объявление о том, что на первую декаду месяца все билеты проданы.

Терентий Михайлович завтра уезжал, и ему очень хотелось показать сыну циркового снежного человека. К ним в поселок редко приезжали хорошие артисты, а чаще всего второсортные ансамбли лилипутов или бригады, составленные из утративших форму артистов-пенсионеров, подрабатывающих в разрешенные им для этого два месяца в году. А тут бередил душу и вызывал законный интерес новый, доселе невиданный аттракцион с участием хотя и актера, но все-таки в образе еще никем толком не виданного снежного человека.

Терентий Михайлович уже потерял надежду достать билеты, но ему неожиданно повезло, видимо в противовес за все прошлые невезения. Два гражданина после долгой и тяжелой внутренней борьбы отдали ему свои билеты и направились к винно-пивным автоматам, то ли пожалев Терентия Михайловича, то ли оттого, что тяга к пиву пересилила в них влечение к искусству. Терентий Михайлович сердечно поблагодарил их и в предвкушении интереснейшего зрелища, счастливый, расположился на третьем ряду партера, прижимая к себе не менее счастливого сына и приговаривая: «Ну и везуха нам сегодня, сынуля, ну и везуха!»

В зале царила праздничная атмосфера. И пролог сегодня принимали лучше, чем всегда, и номерам аплодировали больше. Ютти должен был выйти на манеж в конце программы после группы смешанных хищников. Время, в течение которого убиралась клетка, по задумке режиссера, должно было еще больше подогреть интерес зрительного зала.

В ожидании своего выхода Ютти стоял у форганга за кулисами рядом с соло-клоуном.

— Известным теперь станешь! — сказал ему клоун, поправляя сместившийся влево нос. — И правильно делаешь, что молчишь. Смотри не начни говорить, а то никуда не пошлют. Я по неопытности начал с разговоров. И куда меня послали? Не дальше Киева! Мне один умный человек так и сказал, что язык дальше Киева меня не доведет! Разве во Франции или Японии понимают наш язык? Я замолчал, то есть перешел на пантомиму, и меня сразу послали в Бенин. Я теперь играю недотепу, у меня все валится из рук, и всем смешно. В отличие от бюрократов, недотепы есть всюду, и мой образ понятен всем. Но, в отличие от их недотеп, я в конце преображаюсь — и у меня все получается. Даже очень здорово! И все довольны! Всюду! А если бы я говорил, то меня никогда не послали бы в Бенин! И теперь я жду, куда пошлют дальше!

Ютти подружился с клоуном и считал его самым великим человеком, поскольку он вызывал у людей улыбки, приносил им радость. И Ютти каждый раз смеялся вместе с людьми, хотя и не всегда понимал, чем вызван смех, смеялся за компанию. Ему нравились жонглеры, поражала их ловкость, но удивляло, что они много времени отдают столь бесполезному занятию, как бросание шариков. Дрессировщики восхищали Ютти, он считал, что они умеют разговаривать со зверями, смущало то, что они держат их в клетках и наказывают хлыстом.

А клоун пленил Ютти безоговорочно, и он переживал, что не знает языка людей, чтобы смеяться вместе с ними — заразительно и от всей души. И сейчас Ютти внимательно слушал клоуна, стараясь понять, что он говорит, и на всякий случай улыбался, считая, что Петя всегда говорит смешное.

— Ютти здесь? — подбежал к ним Баскуев. — Слава богу, тут! Готовьтесь, Ютти. Выйдете сразу после стихов. Как хорошо, что я не послушался директора и не отпустил поэта! Чудесные стишата получились! Прямо в жилу!

В зале погас свет. Луч прожектора осветил форганг и бледного акробата из номера антиподистов, привыкшего работать не головой, а ногами. От волнения и страха он позабыл начало стихотворения. Молчал зал, молчал и акробат. Лев Эвриков из состояния эйфории перекочевал в состояние обморока. Скривив лицо, отвернулся в сторону директор, даже у бесстрашной воздушной гимнастки Эльвиры Кохановской задрожали губы, как и в тот злополучный вечер, когда она потеряла в воздухе челюсть, падение которой возвестило конец ее артистической карьеры. Даже Ютти напрягся за кулисами, взволнованный затянувшейся тишиной. Гнетущее предчувствие провала повисло над манежем и залом. Закружилась голова у акробата из номера антиподистов, зашатался пол под его ногами, и тут на плечо акробата легла уверенная и твердая рука режиссера Константина Баскуева. Обращаясь одновременно к акробату и залу, он стал читать стихи, за множество репетиций выученные наизусть:

Кто смело покоряет горы

И изменяет русла рек?

Мы! Нам подвластны все просторы!

Мы движем наш двадцатый век!

А кто же начал, кто, который

Дал мыслям и уму разбег?!

Он к вам спешит и выйдет скоро,

Он — Ютти — снежный человек!

Приоткрыл веки Лев Эвриков, на прежнее место вернулась голова директора, успокоились губы Эльвиры Кохановской.

— Зрители ничего не заметили, — прошептал директор. — А Баскуев все-таки молодец!

Режиссер увел за собой обескураженного акробата, и на манеже появился освещенный всей аппаратурой цирка Ютти. Шум удивления и восторга пронесся по залу. Ютти медленно двигался по кругу манежа, вглядываясь в лица сидящих. Когда он поравнялся с Терентием Михайловичем, тот сразу узнал в нем парня, которого согнал с лежака. Терентий Михайлович покраснел, потому что теперь ему стало стыдно вдвойне за свой проступок: нарушил сон человека, да еще такого артиста!

Каждое движение Ютти, каждый его жест бурно воспринимался залом. А Ютти не обращал внимания на реакцию зрителей, делал все естественно, даже мастерски разыграл неудачу с камнями, и зал поверил ему, переживая ее вместе с ним. А когда огонь все-таки вспыхнул, зрители заревели от восторга и радости за успех и настойчивость Ютти. Звучал марш, а Ютти шел по манежу, выпятив грудь, гордо подняв голову, улыбаясь, но в глазах его было столько боли, что, когда он снова поравнялся с Терентием Михайловичем, тот не выдержал и опустил глаза, почувствовав какую-то грубую фальшь во всем происходящем. А Ютти продолжал шествовать по манежу, осыпаемый цветами, под равномерные выстрелы скандежа, обращаясь взглядом к невидимой любимой: «Тебя нет сегодня, Атти, но ты придешь ко мне. Ты не можешь не прийти, потому что я люблю тебя больше жизни!»

IX

Легкие прозрачные облачка закрывали солнце, как занавес артистов, и казалось, что вот-вот занавес раздвинется — и начнется солнечное представление, но начало его задерживалось, и отдыхающие с нетерпением поглядывали на небо. Среди них томился и Аккурат Аккуратович. Он ушел в очередной отпуск, чтобы поработать в цирке, ушел, травмированный Ютти. Мало того что Ютти сбежал из магазина, расстроив гениально задуманную комбинацию и едва не задушив ее автора, он теперь стал гастролером, с ним приходилось обращаться весьма почтительно, и не виделось пути, как уничтожить его или хотя бы дискредитировать. Те деньги, что Аккурат Аккуратович зарабатывал на Ютти, не составляли даже малую часть ускользнувшей суммы, но с этим печальным положением еще как-то можно было смириться, а вот с головокружительным успехом бывшего подчиненного, его нарастающей славой справиться было труднее. Отпуск заканчивался, а нервы Аккурат Аккуратовича походили на отработанные и туго натянутые скрипичные струны, по которым оставалось провести смычком, чтобы они издали противный скрежещущий звук или лопнули.

Аккурат Аккуратович понимал, что находиться в таком состоянии не безопасно, можно сорваться, ошибиться, допустить ляп, и решил развеяться, отправившись на теплоходе в круиз по Черному морю. Для компании он пригласил Евгения и Наташу.

— У нас другие планы, — сказал Евгений, узнав стоимость билетов.

— Не жмись, дорогой! — снова с ударением на последнем слове проговорил Аккурат Аккуратович.

— Я не жмусь, — обиделся Евгений. — Но столько платить за семь дней?!

— А хоть и за один день! — усмехнулся Аккурат Аккуратович. — Раз живем! Получай удовольствие от жизни!

— А может, действительно получим удовольствие? — заметила Евгению жена.

— Не сомневайтесь! — уверенно произнес Аккурат Аккуратович. — Лучшего отдыха в смысле сервиса и всего прочего не найдете!

Евгения поразил современный вид теплохода и сам факт, что он ступает на трап белоснежного корабля, который ранее казался ему чем-то недоступным из прочитанной в детстве романтической сказки.

— Что я говорил? Смотрите! Наслаждайтесь! — торжествовал Аккурат Аккуратович, показывая супругам каюту с кондиционером и всеми удобствами, бассейн, музыкальный салон, модерновые бары.

— Добрый день! — уважительно поздоровался бармен с Аккурат Аккуратовичем, и Евгений понял, что его шеф бывал здесь прежде.

— Здравствуй, Вася! — мило улыбнулся ему Аккурат Аккуратович. — Что новенького?

— Ничего особенного, возили фээргэшников.

— Ну и как?

— Ничего.

— А почему пошел на эту линию?

— Обязали. Время отпускное, народу не хватает.

— Да… — посочувствовал бармену Аккурат Аккуратович.

— Наши мани тоже нужны, — возразил бармен. — Я тут дачу себе приглядел. У самого моря. Художник продает.

— Дачу купи, — посоветовал Аккурат Аккуратович. — Не помешает. А нам сделай по бокальчику. И даме еще шоколадку.

Бармен, наполнил три бокала и спросил:

— На столике будете или здесь?

— Здесь, — сказал Аккурат Аккуратович, усаживаясь на стульчик у стойки. — Выпьем за начало круиза! Чтобы все мы были здоровы!

— А вы слышали, что разбился Купецкий? — изобразив на лице переживание, сказал бармен.

— Это какой Купецкий? — спросил Аккурат Аккуратович.

— Который поет в кино.

— А, знаю. Неужели разбился? Насмерть?

— Нет, живой, — сказал бармен и ушел в подсобку, произведя, как он считал, впечатление близости к актерским кругам и, следовательно, человека светского и культурного, впечатление, соответствующее его финансовому положению.

Когда однажды какой-то молодой физик, сидя в баре, пошутил, сказав, что здесь правят мясники и бармены, то Вася посчитал это не шуткой с долей правды, а правдой с долей шутки и подумал, что для своего высокого положения ему не хватает культуры. Но читать книги, ходить в театры и на выставки он не собирался, полагая, что, для того чтобы прослыть эрудированным человеком, достаточно знать, кто из популярных артистов где сейчас играет, с кем сошелся, от кого ушел, бросился в запой или завязал, разбился или натворил чего-нибудь этакое. Иногда Вася высказывал свои мысли и по поводу игры того или иного артиста, и никто из клиентов с ним не спорил. Вася поначалу удивлялся этому, а потом стал считать, что хорошо разбирается в искусстве.

— С вас тринадцать двадцать, — сказал Вася, вернувшись из подсобки.

— Вот, пожалуйста, Васенька, — полез за деньгами Аккурат Аккуратович.

— Он нас обсчитывает! — шепнула ему на ухо Наташа.

— Он работает! — так же тихо ответил ей Аккурат Аккуратович. — Веселитесь, ребята! Получайте удовольствие от жизни!

На корабле отдыхало несколько человек из круга Аккурат Аккуратовича, людей осторожных, под которых трудно подкопаться, и он постепенно успокаивался, чувствуя, что они вместе пока еще сила, хотя вокруг сгущаются тучи и кое-кого из знакомых уже посадили. Он сразу узнавал сродни себе по крепкому сложению, тугим шеям, напористым взглядам и еще по какому-то неуловимому признаку общности, который помогал опознать своего человека даже в нетипичном для их круга субтильном типе с кроткими глазами. Но на корабле плыло множество других людей. Один из них был соседом по столику в ресторане. Аккурат Аккуратович определил в нем большого начальника, сильного положением и не терпевшего никаких возражений. «У него в кабинете не меньше пяти телефонов!» — подумал Аккурат Аккуратович и засуетился, догадавшись, что начальник хотя и не посмотрел на него, но знает род его занятий, цену и вообще, не поднимая глаз, все видит и чувствует на расстоянии десяти — пятнадцати метров.

— Вот это нюх! — позавидовал ему Аккурат Аккуратович и, находясь под своеобразным гипнозом, исходящим от руководящего соседа, купил в киоске газету и стал ее демонстративно читать во время обеда, уткнувшись в передовицу.

Начальник, не отрывая взгляда от тарелки, почувствовал преднамеренность его действий и скривил такую рожу, что Аккурат Аккуратович растерялся и, скомкав газету, не нашел ничего лучшего, как подложить ее под себя.

К радости Аккурат Аккуратовича, начальник на второй день сошел с корабля, видимо добравшись до места более солидного отдыха. За столом его заменил невзрачный белобрысый мужчина со спортивной выправкой и открытым взглядом.

— Военный, — шепнул Аккурат Аккуратович Евгению. — Капитан или майор.

— Не выше, — согласился Евгений.

Каково же было их удивление, когда за ужином сосед появился в кителе с генеральскими погонами.

— Я вас понимаю, — улыбнулся он. — Не представительный у меня вид. Массивности не хватает. Извините. Таким мать родила. И отец у меня тоже не отличался весом. Но человек был основательный. Очень любил песню про тачанку. Все хотел с автором слов познакомиться. И вот однажды, будучи проездом в Москве, узнал адрес автора, приехал к нему домой с цветами, с бутылкой коньяка. Выходит автор, а отец от удивления голос потерял. Думал, что автор такой героической песни должен быть богатырем с большой головой и усищами, могучего телосложения, говорливый, а тут стоит перед ним скромный, обыкновенный человек, худой, со впалыми щеками, да еще в очках. Отец растерялся, сует ему цветы, бутылку. Автор цветы взял, а бутылку — нет! Вот какими бывают герои! А вообще-то, как я заметил, люди с крупными фигурами пользуются уважением. В армии особенно. Помню, во время войны разъезжала по фронту актерская бригада, с популярным конферансье. Он был высокого роста — один метр девяносто два сантиметра — и весил сто тридцать четыре килограмма. Но не только в сантиметрах и килограммах было дело. Веяло от него величием, но не надменным, а человеческим, и, я еще бы сказал, демократическим благородством. Его любили все, а генералы величали только по имени и отчеству. Рядом с ним всегда было спокойно, и когда он говорил со сцены, что враг будет разбит, то все в это верили не только потому, что в это нельзя было не верить, но и потому, что это говорил Человек. Я читал в книге, что его нежно любили и Маяковский, и Есенин, приглашали в свои компании, хотя, как известно, друг с другом встречались не часто. И что интересно, в этом общем признании доброго артиста и широкой души человека они были близки по своему восприятию жизни, хотя внешне казались совершенно различными людьми. И генералы чувствовали в этом артисте равного себе по значимости человека. И принимали его с особыми почестями, приглашали к своему столу, а он соглашался, но с условием, чтобы не забыли других артистов. Он их ни в чем не отделял от себя ни на сцене, ни в быту, и они были благодарны ему за это. А когда он умер, то все с горечью обнаружили, что у него нет никакого звания, что он даже не заслуженный артист. Зато похоронили его на Новодевичьем кладбище как артиста воистину народного. На панихиде в Центральном Доме работников искусств зал был переполнен. Вошли солдаты с опущенными знаменами, отдавая ему последние воинские почести как славному бойцу. А он и был таковым всю жизнь. Об этом люди говорили. У гроба. Говорили, как после его пламенных выступлений на передовой, где эстрадой служила платформа грузовика или просто опаленная войной земля, люди шли на врага заряженные ненавистью к фашизму и любовью к Родине, говорили, как он в своих фельетонах отстаивал все передовое в нашей жизни и крушил то, что мешало жить, как потом, уже в мирное время, он едва не замерз в степи, пробираясь в далекий целинный совхоз, куда давно не приезжали артисты, как поддерживал все новое на эстраде и в искусстве, а это не так-то просто, и для этого надо обладать определенным мужеством; как в тяжелые годы помогал несправедливо осужденным людям, а в те времена об этом даже подумать было опасно, а он помогал, и не мысленно, а на деле, посылая посылки в далекие северные места, доверяясь своей гражданской совести. И как показала жизнь, совесть его никогда не обманывала. Об одном поэте появилась в газете разгромная статья, а артист продолжал петь с эстрады его песню. Поэт был добрый и остро переживал косное в нашей жизни. Не все это сразу правильно поняли. А артист почувствовал это, душой и дыханием слившись с поэтом и с героем его песни, обыкновенным московским пареньком, навсегда ушедшим на войну, где взаправду стреляют. Я думаю, что эта песня будет вечно жить. Она простая и правдивая. Я запомнил ее исполнителя живым, как он выходил на эстраду в театре сада «Эрмитаж» и, «обыгрывая» свои недюжинные габариты, говорил: «Мы прошли войну и разруху, мы прошли огонь, воду и медные трубы! И, как видите, на нас, комсомольцах тридцатых годов, это никак не отразилось!» Его слова звучат до сих пор в моем сердце, и я помню, я знал паренька из той песни… Может, вам не интересно все это?

— Что вы?! Что вы?! — засуетился Аккурат Аккуратович. — Даже очень интересно!

Он незаметно толкнул в бок заскучавшего Евгения и сверкнул глазками, показывая внимание и заинтересованность. Генерал на мгновение задумался и, положив руки на стол, сказал:

— Война… О ней можно говорить бесконечно. Но мы на отдыхе. Извините за долгий разговор. Что-то расчувствовался. С годами жизнь переосмысливается. Хочется с другими поделиться. Вот я к вам и прицепился.

— Никак нет! Было очень интересно! — вытянулся по струнке Аккурат Аккуратович. — Рады и дальше стараться!

Генерал оказался общительным человеком. Родом был из Смоленска, а служил в Средней Азии. После отдыха на корабле собирался навестить мать, а заодно и побывать в родной стороне, отдохнуть от службы и среднеазиатской жары. Аккурат Аккуратовича и Евгения он поразил своей демократичностью, и им было лестно трижды в день питаться за одним столом с генералом.

Евгения раздражала немолодая женщина в голубеньком в горошек сарафане, сидящая за соседним столиком: то ей не нравился обед, то концерт, то еще что-нибудь.

— Отдыхает за свои кровные, — объяснил Евгению Аккурат Аккуратович. — Небось с каждой получки деньги откладывала. Нелегко ей дался этот круиз. Вот и сравнивает — как ей деньги достались и как ее за них здесь обслуживают. Не приведи господь так жить и так отдыхать!

Смешавшись с другими людьми, разноязычные, разнокалиберные аккураты аккуратовичи заполнили бары корабля, возлежали на шезлонгах у бассейна, крутили ручки игровых автоматов, постоянно пожирающих жетоны и очень редко выплевывающих их в виде выигрыша.

Евгений лежал на спине в бассейне, в этом одомашненном море, которое ежедневно наполняется чистой морской водой, приятно покалывающей тело, поднимающей настроение, и ему подумалось, что такого блаженства он еще никогда не испытывал в своей жизни. Рядом с ним, как ласковый и верный дельфин, плескалась Наташа, а лежащие на шезлонгах аккураты аккуратовичи неожиданно показались ему морскими тюленями, котиками и даже китами, которые шевелили от удовольствия усами. «Я тоже дельфин, — подумал Евгений, — и мы все одна стая. И как здорово, что мы здесь вместе. А где-то там на душной и пыльной земле злобствует Муравьев. КБ не выполняет план, и за это Муравьева разносит начальство. От шефа летят перья, пух… Почему пух? Отлетела рука, куда-то покатилась подстриженная под польку голова…»

— Евгений! Иди сюда! — прервал его грезы Аккурат Аккуратович. — Наша очередь идти в финскую баню!

— Не знаю, как быть, у меня не ахти какое сердце, — пожаловался Евгений, вылезая из бассейна.

— При чем здесь сердце? Ты трусишь, потому что никогда раньше не бывал в сауне! Идем! Ничего с тобой не случится! — приободрил его Аккурат Аккуратович и открыл дверь в баню.

Евгений сел на вторую полку, а Аккурат Аккуратович — сразу на третью.

— О, ты уже потек! — минут через пять заорал он. — Если потек, то, значит, у тебя здоровый организм! Получай удовольствие от жизни! Этому тоже нужно учиться! Я дал матросу червонец — и баня на целый час наша!

— Завтра я возьму! — сказал Евгений, перебираясь к Аккурат Аккуратовичу.

— Молодец! — прокричал Аккурат Аккуратович. — Сейчас прибавим парку! Учись брать от жизни свое! У меня сосед — инженер по канализации. У него ничего нет. Только раз ему повезло. Купил для дочки очень породистого щенка. Тот подрос и стал брать на выставках все медали. А у меня все есть, кроме такой собаки. Прошу соседа продать ее мне. Отказывается. Тогда я за нее предложил такую сумму, что он задумался. Дочка у него на выданье, встречается с чьим-то сынком, а у самой нет даже дубленки. Думал сосед, думал и все-таки продал мне собаку. Купил дубленку дочери, но и шуба ей не помогла. У меня все было и все есть, а у соседа ничего не было и ничего не будет. Деньги идут к деньгам! О, как ты здорово течешь! На первый раз хватит. Айда в бассейн!

Вечером после концерта с участием популярного певца Аккурат Аккуратович и супруги перебрались из музыкального салона в ночной бар. Там уже играл оркестр. Вася разносил напитки и, заметив Аккурат Аккуратовича, бросился ему навстречу:

— Я вас слушаю!

— Как всегда, — сказал Аккурат Аккуратович, усаживаясь за столик.

— В следующий раз поедешь — и тебя так же встречать будут! — сказал он Евгению.

Аккурат Аккуратович достал из кармана банку с черной икрой, открыл ее и сказал:

— Ешьте, ребята! Зачем мажете на хлеб? Ешьте ложками! Получайте удовольствие от жизни!

Начались танцы. Евгений церемонно пригласил Наташу, и они сразу включились в бешеный ритм танца, распираемые здоровьем и беззаботностью, возбужденные от рок-музыки, звучащей не из колонок проигрывателя, а из мощной японской аппаратуры настоящего оркестра.

Рядом с ними танцевал Аккурат Аккуратович, подпрыгивая и размахивая руками перед юной партнершей с раскрасневшимися щечками, одетой в черный свитерок и джинсы. За столик вернулись только Евгений и Наташа, а Аккурат Аккуратович вышел из бара с партнершей и появился один примерно через час, расточая супругам улыбки.

— Вы прекрасно танцуете! — сделала ему комплимент Наташа.

— Стараюсь не отставать от молодежи! — зарделся Аккурат Аккуратович. — Ведь я еще холостяк. Никак не решусь жениться. Жалко расставаться со свободой. Что хочу, то и делаю!

— А куда вы спрятали свою очаровательную девушку? — загадочно улыбаясь, полюбопытствовал Евгений.

— Отдыхает. У меня в каюте! — заговорщически подмигнул им Аккурат Аккуратович. — Она из трюма. Там сидячие места. Студентка. Сами понимаете. Пусть студенты немножко поспят! А что? Девушке повезло. И выспится, и хорошо отдыхать будет — с фруктами, с вином! Что еще нужно студенту?!

Евгений и Наташа выпили за здоровье Аккурат Аккуратовича, он поднял тост за их здоровье. Потом снова танцевали, потом снова пили.

Аккурат Аккуратович подозвал Васю, что-то прошептал ему на ухо, и тот через несколько минут принес на столик популярному певцу дорогие напитки. Певец благодарно посмотрел на Аккурат Аккуратовича и улыбнулся ему самой уверенной и обаятельной из своих улыбок, которую он обычно посылал только многочисленным зрителям.

Аккурат Аккуратович подошел к певцу и попросил спеть для него свою любимую песню. Певец без раздумий согласился. Он много пел по заявкам ткачих и хлеборобов, шахтеров и металлургов, воинов и милиционеров и посчитал, что один раз может спеть по просьбе подпольного богача, тем более что на нем ничего не написано и его вполне можно принять даже за переодетого в штатское работника милиции.

— Сейчас будет петь для нас. Мою любимую. Про рощу и птаха! — шепнул Аккурат Аккуратович супругам.

Певец пел звонко, от души, и Наташе с Евгением показалось, что они сидят не в баре, а в сказочной роще, на ветвях которой покачиваются неведомые зарубежные птицы, но почему-то замороженные и в целлофановых пакетах.

Певец окончил петь, все ему зааплодировали, в том числе и Наташа с Евгением, уже вернувшиеся из рощи в бар, но побывавшие по дороге в телевизионной концертной студии, где пел тот же певец, а их в это время показали на всю страну крупным планом и сидевший дома у телевизора Муравьев вздрогнул и ослабевшей рукой стал набирать номер неотложки.

Бар заполнялся, за столик к певцу подсела невысокая, но складная акробатка с черными горящими глазами и заговорила так громко, что Наташа и Евгений стали невольно прислушиваться к ее словам.

— Сегодня свершилось чудо! — торжественно привстала со стула акробатка, как будто ее приподняла неведомая сила. — Я встретила свою любовь!

Певец криво усмехнулся, зная возраст и семейное положение акробатки, а она, даже не обратив на его улыбку внимания, продолжала:

— Да, я встретила любовь. После одиннадцати лет разлуки. Я горжусь тем, что любила, что люблю этого человека! Я не могу назвать его имя. Он очень известен. Очень. Давно женат. У него дети. А когда-то он любил меня, предложил выйти за него замуж. Я испугалась. Я акробатка, за спиной цирковое училище, пишу с ошибками, а он гений. Посчитала себя недостойной его, его таланта, знаний. Уехала на полгода на гастроли, мучилась, но не писала ему. Так мы и расстались… А сегодня я его увидела. Плыву вдоль пляжа и вижу — стоит он… Осунувшийся, бледный… Я все время следила по газетам за его успехами, неудачами, недавно узнала от друзей, что он болел, перенес тяжелую операцию… Заметно сдал, похудел. Я из моря ему крикнула: «Миша! Я здесь! Плыви ко мне!» Он встрепенулся, словно долгие годы ждал моего голоса, увидел меня, заулыбался счастливо и, не раздумывая, шагнул в воду, через волны рванулся ко мне навстречу и вдруг скрылся в воде, вынырнул и опять скрылся. Я думала, что он ослаб, закричала, люди его узнали, вытащили из воды, а он говорить не может, но сияет от радости, что я рядом. А когда заговорил, то признался, что не умеет плавать. «Как же ты полез в воду?!» — спрашиваю я. «Тебя увидел!» — говорит он и без конца улыбается. Я ему объяснила, что выступаю на корабле, что уеду вечером, а он смеется, вроде не слышит или не понимает. Только перед самым отплытием погрустнел, но, прощаясь, через силу все-таки улыбнулся, чтобы я его запомнила веселым…

Акробатка замолчала и полезла в сумочку за платочком. Певец почесал затылок и прильнул к бокалу.

— Ненормальная баба! — шепнула Наташа Евгению. — И любовь у них дурацкая!

— От нечего делать! — объяснил Евгений. — Сами себе устраивают стрессы!

Зашумел оркестр, собирая не снившиеся обычным ресторанным музыкантам чаевые за исполнение национальных мелодий, кондиционер не успевал вышвыривать из бара накопившийся сигаретный дым, и вдруг Евгений увидел перед собой страшного человека: у него отвисла нижняя челюсть, голова тяжело дышала, издавая звериные хрипы и вращая ошалевшими от выпитого дикими глазами. Евгений вмиг отрезвел, у него похолодело сердце. Но тут страшное видение превратилось в Аккурат Аккуратовича, который, придя в себя, как ни в чем не бывало улыбнулся и сказал: «Погуляли — и хватит! Пора по каютам!»

Наташа и Евгений поднялись на палубу и еще долго стояли обнявшись и наслаждаясь теплом, возникающим от соприкосновения тел, и бодрящим воздухом, который бывает только далеко от берега, от суеты жизни, только в открытом море.

Завтрак они проспали. Затем Евгений пошел в финскую баню, а Наташа осталась в каюте и познакомилась с горничной Олей. Они понравились друг другу, и Оля рассказала ей про свою жизнь. До корабля она жила в Краматорске, это недалеко от Донецка, и временно работала в местной гостинице, убирала комнаты. Собиралась подать документы в институт, но тут ей сказали, что на морские корабли требуются горничные и бортпроводницы. Она послала свои документы, и ей очень быстро открыли визу, быстрее, чем другим девушкам, и, наверное, потому что она в школе много занималась общественной работой и в быту вела себя скромно. В Краматорске остался ее жених Виктор. Она обещала ему поплавать два года и вернуться, а он обещал ее ждать. Но на корабле она познакомилась с мичманом Юрой. Он высокий и симпатичный. Моряки надолго уходят в рейсы, и у многих на корабле имеются любовницы. Кстати, оставшиеся на берегу жены тоже не остаются в долгу. Такова личная жизнь некоторых моряков. Юра говорил, что он холостой и ухаживает за ней серьезно. Виктор тоже хороший. Но он был далеко. А Юра здесь. Она поверила Юре, а когда вернулись в порт, то его встретила женщина. Юра сказал, что это жена, а сам он подлец и прочее и просит у нее прощения. Но она его не простила и больше уже никому не верит. Никому, кроме Виктора. Он пишет, что любит ее по-прежнему. А подружки пишут, что он встречается с девушками. Но она все равно верит Виктору, потому что подружки могут от зависти соврать, и вообще кому-то надо верить. Без этого очень трудно. Она уже приготовила себе приданое. У нее две дубленки и несколько джинсов, не говоря о других вещах. Она убирает каюты, и заграничные туристы каждый день дают чаевые. Зарабатывает она не меньше старпома, хотя и делится с кем положено. Побывала во многих странах. Очень интересно. Но ходить там надо только группами. Однажды она пошла одна. Это было… Впрочем, страну называть не обязательно. У нас с этой страной сейчас хорошие отношения. У рынка к ней пристал мужчина и стал предлагать деньги. Она ему сказала, что она из Страны Советов, что комсомолка и у нее жених в Краматорске. Но мужчина ее не понял или не хотел понимать и стал хватать за руки. Тогда она вырвалась от него и побежала. Он за ней. Она бежит, и никто не думает приходить к ней на помощь. Все чужие и, видимо, друг другу не друзья, не товарищи и не братья. Все проходят мимо и не обращают на нее внимания. Однажды с ней произошел подобный случай в Краматорске. Но тогда был поздний вечер и за ней гнался наш хулиган. А тут дело было днем. И, как назло, нет полицейских. Ни одного. То ли у них был обед, то ли этот мужчина их специально подкупил и они спрятались. Скоро она стала выдыхаться и почувствовала за спиной его горячее дыхание. Тут она вспомнила всю свою жизнь. И детсад. И школу-продленку. И маму. И Виктора. Мама долго будет оплакивать ее, и Виктор тоже. Он хороший. И если встречается с девушками, то не серьезно. Он ее любит. И девочки вспомнят подружку Олю, как они вместе с ней собирали в школе металлолом, как ходили в турпоходы, выступали в самодеятельности. Она уже приготовила этому мужчине последнюю фразу о том, что не продается ни за какие деньги, а какие он предлагал, она не знает, потому что боялась обернуться. Но тут показался порт — и мужчина отстал. Виктор ей и сейчас пишет. А Юра при встрече ухмыляется. Завел роман с новой бортпроводницей. Она знает, что он женат, но говорит, что это не играет особой роли. А для нее, Оли, играет. Она хочет иметь семью. А просто так встречаться не желает. Она любит Виктора и приготовила ему в подарок кожаный пиджак.

— Красивый? — спросила Наташа. — Покажи!

Оля после обеда принесла пиджак, и он оказался как раз на Евгения.

— Ну, ладно, — сказала Оля. — Если вам очень нужно, то я продам. Мы через месяц идем в Марсель. Я там другой возьму.

Оля ушла, а Евгений еще долго вертелся у зеркала, любуясь обновкой и предвкушая появление в ней перед Муравьевым.

— Пожалуй, мы экипированы. Как ты считаешь? — спросил Евгений у жены.

— Вполне, — сказала она, надевая на палец перстень с бриллиантом в четыре карата. — Не стыдно показаться кому угодно!

— Тогда сразу после корабля продлим отпуск — и домой! Пока загорелые! Хорошо? — предложил Евгений.

— Хорошо! — прижалась к мужу Наташа.

Был поздний вечер, когда они, несколько одурманенные фешенебельным отдыхом, сошли с корабля на берег, и первым, кого увидели на набережной, оказался Ютти. Евгений, находясь в чудесном всепрощающем настроении, приветливо помахал ему рукой, но Ютти никак не отреагировал на это и не замечал идущих за ним следом похихикивающих поклонниц и зевак с полуоткрытыми редкозубыми ртами. Он устал, устал от представлений в цирке, и вообще от новой, будоражащей нервы жизни, и — самое страшное — он устал ждать свою любовь. Ютти моментами казалось, что он даже забыл, как выглядит Атти. Тогда он напрягал память, вспоминая о том, как они вместе ели у костра, как Атти поила его настойкой из трав, когда он заболел и его тело содрогалось от судорог, как они лежали рядом на траве, смотрели на небо и как это было прекрасно. Воспоминания возвращали ему образ Атти, живой Атти, и он снова начинал верить, что найдет ее, начинал верить, но уже не с такой силой, как раньше, ибо человеческие силы велики, но не беспредельны.

X

Южное солнце пыхтело, стараясь перед дальней дорогой согреть авиалайнер и улетавших домой Наташу и Евгения. Через два с половиной часа супругов встретило другое солнце — и не такое жаркое, и не столь жгучее, но тем не менее придавшее праздничность их возвращению.

Утром Наташа и Евгений постриглись в самой модной парикмахерской и прямо оттуда — красивые, модные — поехали в КБ. Евгений зашел в комнату, где проработал три с половиной года, увидел своих ребят, склонившихся над кульманами, замер в ожидании эффекта, который произведет его появление. А ребята смотрели на него и Наташу как на пижона и фирменную девушку, на эту загорелую сытую пару совсем из другого мира, и не понимали, зачем они пожаловали в КБ.

— Да это Женька? — неуверенно произнес один из ребят.

— Вроде Женька! — улыбнулся другой парень.

— Это я, ребята! Неужели не узнали?! — закричал Евгений и бросился пожимать руки.

— Ну даешь! — окружили его ребята, щупая кожаный пиджак. — Натуральный! Ну даешь! Прямо как из-за границы! Где был?

— Мы с женой из круиза!

— Вокруг света?

— Нет. Пока по Черноморскому побережью.

— А мы тебя вспоминали. Прошел слух, что ты уехал в другой город. И правильно сделал. В своем королевстве никогда не будешь пророком. Давно защитился?

— Что? — от неожиданности переспросил Евгений.

— Диссертацию защитил давно?

— А, диссертацию. Сравнительно недавно.

— Небось сразу докторскую?

— Да нет.

— Не скромничай. По виду меньше чем на доктора не тянешь.

— Кандидатскую защитил.

— Ну даешь! А какая тема?

— Тема… Да что вы, ребята, при чем здесь тема? Столько лет не виделись! — попытался перевести разговор в другое русло Евгений и вдруг почувствовал, что на его плечо опустилась чья-то властная рука.

Евгений обернулся и увидел Муравьева. Рядом с ним стоял его бывший начальник с безмятежной улыбкой на лице и без признаков даже предынфарктного состояния.

— Молодец! — сказал Муравьев. — Я слышал, что ты защитился. Молодец. Честно говоря, я сомневался в том, что из тебя выйдет ученый, думал, что не хватит для этого настойчивости и терпения. Но рад, что ошибся. Кстати, в каком городе ты защитился? Я слежу за всем новым, что появляется по нашей теме.

У Евгения закружилась голова, он побледнел и вдруг почувствовал в своей руке руку Наташи.

— Ребята, мы с Евгением приглашаем вас в шашлычную! Давайте отметим встречу! — придя на выручку мужу, торжественно произнесла она.

— Еще семь минут до перерыва, — посмотрел на часы Муравьев. — Да ладно, идите, а то не будет свободных мест.

Евгений заказал напитки, сациви, харчо и шашлыки.

— Ну даешь! — зашумели ребята. — Видать, книгу выпустил! И не одну! Подарил бы! Ну даешь!

Ребята говорили тосты за встречу, за удачу, за Евгения, за его жену, а потом стали разговаривать между собой. Сначала обсуждали очередной вариант проекта, потом перекинулись на новый спектакль в драматическом театре. Тут заспорили всерьез насчет основной мысли спектакля. Одни говорили, что пьеса тонко раскрывает подлость, а другие считали, что она о том, что с подлостью не всегда борются и она мирно сосуществует рядом с благородством и честностью.

Евгений напрягался, стараясь вникнуть в эти разговоры, но многое не понимал и вдруг резко ощутил, что далек от них и от жизни этих когда-то близких ему ребят.

— Смотрите, какое кольцо подарил мне супруг! — увидев растерянность мужа, пришла ему на помощь Наташа и выставила вперед палец с кольцом. — Бриллиант! Четыре карата!

— Ну даешь! — тихо простонали ребята и кто недоуменно, а кто и презрительно посмотрели на Наташу, потом с жалостью на Евгения, переживая за него как за ученого, у которого жена такая мещанистая и примитивная, а он, поняв это и разозлившись, с неприязнью глядел на их грустноватые итээровские лица, отечественную и в лучшем случае гэдээровскую или польскую одежду и вдруг почувствовал между собой и ними непреодолимую стену или даже баррикаду, сознавая, что они на разных сторонах этой баррикады и никакая сила уже не может их соединить.

Особенно нервировал Евгения очкастый и длинноносый проектировщик Борис. Он смотрел на Евгения как на пришельца с другой планеты и, видимо, не понимал, с какой стати Евгений пригласил их в шашлычную. Если бы он сделал это после защиты или выхода книги — Борису была бы ясна причина и объяснимо наличие средств. Ведь он считал, что все нормальные люди живут как он, а у него каждая копейка на учете. На первом месте в бюджете жена и ребенок, далее — театр и книги, и только на последнем месте он сам. Борис может часами стоять у театральной кассы, развлекая кассиршу, рассказывать ей сногсшибательные, совсем ему не интересные истории из жизни известных людей, во время разговора хитроумно выведывать вкусы кассирши, чтобы преподносить ей по праздникам приятные подарки, урывая деньги из своего крохотного бюджета, годами появляясь на работу в одном выцветшем костюмчике и имея для выхода другой, хотя и не выцветший, но старомодный пиджак, — и все для того, чтобы раз-два в полгода достать билет на интересный спектакль.

Та же самая картина повторяется у Бориса с продавщицей книжного магазина, но с добавлением того, что потребности у нее побольше, чем у кассирши театральной, и включают различные поручения, вплоть до доставки ее дочки из детского сада до магазина, а иногда и в обратном направлении. Еще в годы совместной работы Евгений смеялся над этим унижением Бориса и тем, как он упивается какой-нибудь книгой или пьесой, ходит после них как пьяный, пораженный своеобразным наркотическим ударом культуры, бредя прочитанным или увиденным и, как говорят, поймав от этого кайф, сделавший его безудержно счастливым. И на работе Борис мог получить удовольствие от любой мало-мальски удачной идейки, даже не своей, а коллеги, даже своего соперника на повышение по должности. И научную проблему он себе выбрал трудную и узкую, и готов был копаться в ней всю жизнь, не будучи даже уверен, что откроет что-нибудь путное. Евгений считал Бориса просто дураком и в лучшем случае чокнутым или каким-то отрешенным от жизни блаженным существом. Но внутренне Евгений чувствовал, что они в чем-то антиподы, и необузданная одержимость Бориса с каждым годом все более раздражала его, как и сам факт того, что существует рядом с ним человек совсем другого склада, до неимоверности наивный и честный.

Вот и сейчас Борис смотрел на Евгения распахнутыми от удивления большими и глубокими глазами, вызывая у него чуть ли не физиологическую ненависть.

— Обед кончился! Нам пора! — стали быстро собираться ребята. — Сам знаешь, Муравьев — зверь! Потом никогда не отпустит!

Евгений побледнел от столь неожиданного и сильного удара, но взял себя в руки и, через силу улыбаясь, сказал:

— До новых встреч, ребята!

— До новых, — нехотя согласились ребята.

И прощались они с ним странно, отводя в сторону глаза, а один из них не выдержал и сказал:

— Держись, старик! Не унывай. И главное — работай! А жена пусть давится своими бриллиантами!

Тот же авиалайнер через несколько дней приземлил Наташу и Евгения в аэропорту курортного городка. Они вышли из самолета, щурясь от яркого солнца, обдавшего их сразу привычным и, как им показалось, даже родным южным теплом.

— Купим домик, начнем сдавать курортникам, соберем на машину. На своей еще покатаемся, вот увидишь! — сказал Евгений, усаживая жену в такси.

За окошками «Волги» замелькали знакомые строения, улицы, скверики, все было на своих местах. Наташу и Евгения удивил лишь мрачный Ютти, сидевший в машине с интригующей надписью: «Киносъемочная». Машина везла его в горы, именно в то место, где находилась пещера Атти, везла на съемки фильма, которыми руководил режиссер Илья Батасов. Илья считался в кинокругах режиссером-середнячком, не стремившимся к революции в этом массовом виде искусства, но и не провалившим еще ни одного фильма. Это устраивало и его начальство, и в какой-то мере завистливых коллег, которые поэтому не распускали о нем особенно пакостных слухов и при встрече лобызались с ним почти что искренне. Секрет такого благополучия Батасова заключался в его осторожности. За всю свою творческую жизнь он не поставил ни одного фильма по оригинальному сюжету. Он экранизировал театральные пьесы — и отнюдь не острые, конфликтные или даже проблемные, а хорошо апробированные и нравящиеся определенной части зрителей натуралистической сентиментальностью.

Перед тем как экранизировать пьесу, Илья собирал мнение о ней на всех возможных инстанциях и в случае их доброго отзыва выезжал в города, где игралась эта пьеса. Там он собирал в свою мозговую копилку наиболее интересные решения местных режиссеров и актеров, после чего писал режиссерский сценарий и считал себя готовым к съемкам. Но не все в жизни Батасова обстояло так легко и благополучно, как казалось. Его нервировал успех, который редко, но все-таки выпадал на долю более смелых, чем он, коллег. Ни один его фильм не посылали ни на один фестиваль, но зато его направляли на фестивали и, бывало, вместо создателей конкурсного фильма. Это в некоторой степени скрашивало жизнь, но не доставляло полного творческого удовлетворения. И, кроме того, в его жизни был человек, который время от времени мешал ему работать. Этого человека звали Мариной, и она приходилась Батасову законной женой. До замужества Марина работала в уважаемой газете, была там на хорошем счету, и никаких противопоказаний против брака с ней Илья не обнаружил. У Марины хватало ума и интеллекта, чтобы показаться, если она хотела, тонкой и доброй женщиной, что вкупе с прекрасными внешними данными делало ее мечтой холостяков с самыми высокими запросами. Но на поверку многое вышло иначе. Марина признавала и любила только сильных мужчин, даже в какой-то степени жестоких, которые были в состоянии повелевать ею и даже доставлять ей страдания. Таких мужчин она обожествляла, хотя и мучилась, встречаясь с ними, и плакала от унижений и обид. Зато добрых, благородных и влюбившихся в нее поклонников она считала слабыми людьми, презирала их и как только могла издевалась над ними. Познакомившись с Батасовым, Марина сразу, не вникая в его характер, решила, что он станет ее мужем, так как втайне мечтала сменить профессию, зная, что путь к вершинам журналистики весьма долог и труден, а в кино можно достичь успеха куда быстрее. Ничего не подозревавший Батасов сделал ей предложение и очень скоро пожалел об этом. Вопреки требованиям супруги, он отказался снимать ее, опасаясь сплетен и провала фильма. В результате разразились бурные семейные скандалы. Не став актрисой кино, Марина начала лицедействовать в жизни и довольно умело играла поочередно то жену-слугу, то жену-деспота.

— Чего прикажешь, милый? — играла она жену-слугу. — Я слушаю тебя, говори! Я сделаю все, что ты пожелаешь! Помыть пол — пожалуйста! Сварить картошку — один момент! Ты превратил меня в домашнюю хозяйку, в рабу кухни, но я вынесу все, а готова на все потому, что люблю тебя. О, какой ты сильный! Как я люблю тебя!

После таких излияний Батасову становилось не по себе, но было еще хуже, когда жена входила в роль деспота.

— Ты никогда не снимешь свой бездарный фильм! — надменно подняв голову, начинала она монолог. — Ты ничтожество. О, какой ты слабовольный! Ты хочешь, чтобы я помыла пол? К ногам! Поцелуй мои ноги! Сварить картошку? Никогда! Ни за что! Иди в свою столовую, и я посмотрю, в каком виде ты вернешься оттуда! Нет, ты не вернешься. В лучшем случае тебя привезут. В санитарной машине! Или на катафалке! О, как ты ничтожен! О, как я ненавижу тебя!

Каждый раз после такого монолога Илья бледнел, испуганно глядя на жену и умоляя ее прекратить издевательства: «Мариночка, как ты можешь, ведь еще вчера ты любила меня, говорила, что я сильный, а сегодня я это… Как ты можешь, Мариночка?!»

Тут жена обычно закатывала глаза, при этом зрачки почти полностью уползали под веки, и громогласно объявляла: «Я все могу! Я многолика!»

Илья Батасов хватался за голову, начинал быстро шагать по комнате, но не находил выхода из создавшегося положения.

В конце концов у него сдали нервы, и он решился снять переводную пьесу, в которой была роль снежного человека по кличке Бен Кровосос, и на роль жертвы Бена, девушки Джейн, утвердил Марину. Она настолько растерялась от неожиданной удачи, что не знала, какую роль сыграть в этот момент, и все-таки остановила выбор на жене-деспоте, процедя сквозь зубы: «Ты никогда не снимешь этот фильм! О, какое ты ничтожество!»

Ее слова в некоторой степени едва не оказались пророческими. Очень трудно было найти актера на роль Бена. Апробированные, авторитетные артисты, игравшие во многих фильмах положительных героев, боялись испортить свое гражданское реноме и отказывались от роли кровожадного чудища. Соглашались комики, их снимали мало, и они были готовы играть кого угодно. Но комики вместо страха могли вызвать смех. Оставался один выход — пригласить какого-нибудь зарубежного артиста, но это было связано со многими сложностями и не понравилось начальству, которое считало, что среди пристойных артистов вполне можно найти человека, опустившегося до уровня снежного субъекта. Но это не устраивало Батасова, так как на Бене в сценарии лежала большая смысловая нагрузка и режиссер хотел, чтобы эту роль играл не опустившийся тип, а личность. Задерживалось начало съемок, Батасов нервничал, и тут директор фильма потащил его в местный цирк, где Илья увидел актера в образе снежного человека, того, которого он искал, и настолько выразительного, что его не нужно было даже гримировать. Режиссер посчитал это подарком судьбы, на радостях расцеловал директора картины, отчего директор размяк, даже прослезился, так как всю свою предыдущую киножизнь проходил не целованным ни одной творческой единицей. Казалось, все идет как нельзя лучше. Договорились, что цирк, кроме субботних и воскресных дней, будет до вечера отпускать актера, но произошел беспрецедентный случай — цирковой актер отказался от съемок в полнометражном художественном фильме. Режиссер через переводчика говорил актеру о том, что после этого фильма он станет популярным и сможет без конца и края выступать со своими творческими вечерами, обеспечив себе не самую плохую жизнь до гробовой доски. Но и это не прельстило актера. Спас положение переводчик, объяснив артисту, а им был Ютти, что его увидят люди во всех городах страны, и непременно Атти.

Наступил первый день съемок, и Марина, сообразив, что сегодня ей так или иначе придется подчиниться мужу, играла роль жены-слуги, время от времени шепча Батасову на ухо: «Что прикажешь, милый? Я слушаю тебя, говори. Я сделаю все, что ты пожелаешь! О, какой ты сильный!»

Покорность жены, хорошая солнечная погода настроили Батасова на творческий лад, и он внимательно отнесся к начинающему киноактеру.

— Ютти, дорогой, — обращался к нему Батасов. — Почему вы прыгаете как акробат? Вы — снежный человек и должны неуклюже, по-медвежьи переваливаться с камня на камень. Не прыгайте. Аккурат Аккуратович, объясните ему, пожалуйста. Так, лучше. А теперь вы неожиданно увидели Джейн. У вас загораются глаза, хищно двигается челюсть, вы протягиваете к ней руки. Не стесняйтесь. Хватайте ее за груди! Марина, ничего не поделаешь, это кино. Зачем вы заложили руки за спину? Аккурат Аккуратович! Так. Так. Протягивайте руки к Джейн! Хватайте ее за груди! Где груди? Бутафор, быстрее! Так. Хватайте! Неужели она вам противна?! У нее высшее образование плюс такие формы! Хватайте! Ютти, что с вами! Почему вы не хватаете?!

— Он влюблен, — объяснил режиссеру Аккурат Аккуратович. — Он никого не хочет видеть, кроме своей Атти. Он на ней помешался!

— Ютти, вы действительно сошли с ума! — попытался уговорить артиста режиссер. — Вы играете снежного человека, а не Ромео. Что такое любовь? Сейчас это вообще называется сменой партнеров, а вы тут разминдальничались! Вы снежный человек, дикарь, у вас не должно быть вообще никаких чувств, кроме грубых животных инстинктов. Ну, хватайте же ее побыстрее! Солнце заходит!

Ютти не слушал размахивающего руками режиссера, что-то объясняющего ему Аккурат Аккуратовича и грустно смотрел на тропинку, ведущую к пещере, в которой раньше жила Атти, взгляд его заскользил по горам, и вдруг на одной из них он увидел медленно движущуюся точку. Это был не барс и не дикая коза. Ютти не поверил своим глазам. Бешено заколотилось сердце, потемнело в глазах, но через секунду к нему вернулось прежнее сознание, и он отчетливо разглядел Атти. Неведомая сила наполнила Ютти, он забыл обо всем, что с ним произошло, испарилась усталость, спало нервное напряжение. Ему показалось, что Атти движется в его сторону, и он как на крыльях понесся навстречу своей любимой.

— Что он делает? — воздел к небу руки режиссер. — Солнце заходит! Куда от помчался, ненормальный?!

— В магазин! — уверенно сказал осветитель.

— Не успеет! — покачал головой ассистент режиссера. — Зря побежал. У всех магазинов сейчас обед!

— Ничего, — сказал осветитель. — У «шестерки» возьмет. У нее и в обед можно!

Один Аккурат Аккуратович догадался, что случилось, и, понурив голову, медленно побрел вниз. Он даже забыл о потерянных деньгах, и ему вдруг стало жалко самого себя, стало грустно оттого, что он ни разу не любил и ни разу не познал счастья. Женщин на его пути было много, но ни на одной из них он не хотел жениться — не на Ларисе же или Клавке?! А хорошие женщины (он непременно желал иметь приличную жену, опасаясь, что ему подобная изменит в трудный момент или — еще хуже — предаст), хорошие женщины были ему недоступны. Разве они будут жить с таким человеком, как он?

— Аккурат Аккуратович, вы-то куда?! — донесся до него крик режиссера.

«Если бы я знал», — усмехнулся про себя Аккурат Аккуратович и смахнул с ресницы слезу, появлению которой он удивился не меньше, чем неожиданно поплывшему бы по горам теплоходу. Но теплоход по горам не плыл, а слеза была. От нее еще остался след на ладони. Аккурат Аккуратович не помнил, когда он плакал в последний раз и плакал ли вообще. Неизвестно откуда и с чего выскочившая слеза испугала его, и он быстро засеменил по тропинке подальше от этих мест и возникающих здесь мыслей.

А Ютти бежал наверх, карабкаясь по камням, не чувствуя усталости и бесконечно радуясь тому, что люди не похищали его любимую и сами привели к ней. Атти то исчезала из поля его зрения, скрытая холмами или скалами, то возникала снова, постоянно увеличиваясь в размерах, он уже различал ее головку и охапку хвороста в руках. Она услышала шум и вздрогнула — не охотится ли за ней барс, а потом увидела Ютти и от неожиданности выпустила из рук хворост.

Ютти остановился метрах в трех от нее и, будучи не в силах справиться с собой, заплакал.

— Где ты был, Ютти? Что с тобой случилось? — спросила девушка и подошла к нему. — Ты не ранен?!

— А где была ты? — тихо спросил Ютти.

— Я ходила к родителям!

— Как? Ведь ты бываешь у них в другое время, когда в горах пропадает снег?!

— В этот раз я решила пойти к родителям раньше.

— Почему? И почему ты не предупредила меня об этом?!

— Я не знала, что скажут родители.

— А что они сказали тебе?

— Они сказали, что ты хороший охотник, что ты любишь меня и будешь всегда моим другом и защитником! — страстно проговорила Атти и взяла его за руку. — Я верю родителям. Они ушли от меня давно, но до сих пор помогают мне советами. Я люблю тебя, Ютти!

Ютти показалось, что произошло колдовство, свершалось чудо — и Атти в любой момент может исчезнуть.

— Атти! — трепетно прошептал он, осторожно поднял девушку и понес ее на их любимое место, туда, где цвели цветы и где им всегда было хорошо.

Они лежали рядом и молчали. Солнце то пряталось за облака, то радостно выползало из-за них, но Ютти не замечал ни солнца, ни облаков. Он думал, что должен рассказать Атти о том, как любит ее, сколько пережил и, конечно, о живущих внизу людях.

Солнце надолго скрылось за облаками, а Ютти лежал рядом с Атти и боялся шелохнуться, чтобы не нарушить колдовства. Только иногда он осторожно протягивал руку, робко касаясь ладони Атти и проверяя — не исчезла ли любимая, и его можно было понять, потому что настоящее счастье не часто приходит к человеку.

XI

Солнце проработало на износ целое лето, а теперь блаженно покоилось на небесах, небрежно разбрызгивая вокруг себя еле теплые лучики и лишь создавая видимость трудящегося в поте лица светила. Обманутые этой видимостью курортники сбрасывали с себя одежды, подставляли жаждущие загара тела солнечным лучам, но, не получив желаемого, уныло одевались, с недоверием поглядывая и на солнце, и на вечнозеленую растительность, а заодно и на винно-пивные автоматы.

В курортном городке наступил если не мертвый, то предынфарктный сезон. До инфарктного состояния дело никогда не доходило, потому что дома отдыха и санатории функционировали круглогодично. А вот количество «дикарей» в городке явно поубавилось. Остались только влюбленные парочки, которым вместе было хорошо в любую погоду, а также отдельные личности, по тем или иным причинам не сумевшие отдохнуть в благодатное время. В санатории понаехали люди из глубинки и окраин страны, куда, по всей вероятности, не доходили летние путевки. Эти люди предпочитали покупать напитки в магазинах, а к автоматам подходили только для того, чтобы воспользоваться стаканами и столиками. У Евгения резко упали заработки. Это бесило его, и даже внешний вид отдыхающих выводил из себя. Евгения стали раздражать немодно одетые люди, он презирал их, считая субъектами второго сорта и своими потенциальными врагами, которые завидуют ему и могут посягнуть на его достаток.

Особенно действовал ему на нервы неказистый мужчина по имени Ваня. Он ежедневно после обеда приходил к автоматам, нацеживал стакан пива и, часами смакуя напиток, глядел на Евгения, на его жену и на окружающую обстановку, как будто что-то высматривал и выискивал. Ваня приехал из далекого молдавского села, где работал дояром на ферме и откуда выбирался очень редко — три раза в Бендеры, два в Бельцы и один раз в Кишинев. И то ненадолго. Новые люди, новая обстановка, не виданное никогда прежде море настолько увлекли его, что он мог разглядывать их без конца, просто из интереса, и смотрел на Евгения и Наташу из любопытства, а не по долгу работника народного контроля, за которого принимал его Евгений. На курорт Ваня попал случайно. Из «Сельхозтехники» к председателю колхоза пришла горящая соцстраховская путевка. И тогда председатель вспомнил о Ване, вспомнил в последнюю очередь, но не потому, что не уважал этого дояра, а потому, что тот был человек безотказный и нетребовательный, хотя и выполнял в колхозе одну из самых трудных работ — возился с нетелями. И вообще был неприметный, природа обделила Ваню внешними данными, выдав ему маленький рост, востроносое личико, хилую прическу, тонкие руки и ноги, неширокие плечи, что все вместе делало его человеком неопределенного возраста, отчего его всегда называли по имени. Председатель колхоза очень удивился, когда узнал, что Ване идет шестой десяток и ему недалеко до пенсии, вспомнил, что никогда и ничем не поощрял этого бескорыстного человека, участника войны, и настолько расчувствовался, что оплатил Ване дорогу до курортного городка и обратно. Ваня быстро собрался в путь, уложив в нехитрый чемоданчик две рубашки, две смены белья, бритвенный прибор и мыло. Костюмов у него было два — рабочий и праздничный. А пальто одно — демисезонное. Ваня одевался как и все односельчане в его возрасте и, поскольку редко куда выбирался из деревни, не ощущал потребности в иной одежде. И только на курорте, когда неожиданно пригрело солнце и все поспешили на пляж, он обнаружил, что у него нет плавок, и в трусах почувствовал себя неудобно, но все-таки полез в воду, желая всей душой, всем телом ощутить неведомое доселе море. Холодная вода обожгла Ваню и чуть не вытолкнула на берег, но он удержался, так как привык терпеть боль и усталость, особенно на работе, от тяжести которой немели пальцы и от однообразия раскалывалась голова.

Ваня всем своим видом показал, что не испугался холодной воды, и даже сделал несколько плавательных движений, хотя и не умел плавать. Люди как ошпаренные выскакивали из моря, а Ваня, натерпевшись и порядком замерзнув, позже всех спокойно вышел на берег, как будто с ним ничего не произошло. Стойкостью и хладнокровием он обратил на себя внимание всего пляжа, и люди увидели, что он выносливый и не такой хлипкий, как кажется в одежде, и у него пусть не широкие, но вполне крепкие плечи и руки трудового человека. С Ваней стали шутить курортники, начали разговаривать, а это было для него высшей радостью, признанием и даже необходимостью — ведь ради общения с новыми людьми он и решился поехать на дальний южный курорт. У Вани было двое сыновей, и оба учились в Кишиневском университете. Он не верил, что они поступят в университет, опередив городских ребят, но случилось так, что их туда приняли. Сначала старшего, а потом и младшего. Каждый раз в семье был праздник. Ваня надевал праздничную рубашку с вышивкой, принаряжалась жена, и от счастья морщинки разглаживались на ее лице и она становилась такой же, как в молодости, веселой и звонкой. Первого сына она родила вскоре после начала войны, еще не зная, что муж погиб. А когда узнала, долго горевала и лишь через четыре года вышла замуж за Ваню. Некоторые односельчане подшучивали над ней, мол, взяла баба мужика с полвершка да и внешностью неприглядного, но она никогда об этом не жалела, так как Ваня усыновил ее ребенка и не делал никаких различий между ним и их вторым общим сыном, к тому же приносил домой все заработанное. Она переживала, что председатель недостаточно ценит Ваню, что порою колхозники относятся к нему насмешливо, а он в разговоре не может постоять за себя и даже на праздники стесняется надеть на пиджак орден Славы третьей степени, полученный им за форсирование Днепра. А Ваня жалел жену, у которой супруг не такой видный и горластый, как у других женщин, с горечью смотрел на нее, как она тайком утирает слезы в годовщину гибели первого мужа, жалел ее и сам мучился, но не говорил ей об этом.

Зато была у них в семье одна общая и настоящая радость — дети. Высокие и красивые, трудолюбивые, они были гордостью родителей — старший уже закончил учебу и остался работать в Кишиневе, а младший учился на третьем курсе. Нельзя сказать, чтобы Ваня не любил свою работу. Он понимал, что приносит людям большую пользу, что без него колхоз не выполнит план по молоку. Ваню не смущало, что самые лучшие коровы достаются не ему, а, знатной доярке, чтобы не снижался ее авторитет, его не пугал ежедневный тяжелый труд дояра, разрабатывающего нетелей, не коробили пустые обещания председателя установить на ферме электродоилку и транспортер для уборки навоза, но Ваня, не желая детям легкой жизни, хотел, чтобы они узнали другую, более интересную и разнообразную жизнь, которую он видел бывая в городах и по телевизору. Он для этого трудился до изнеможения, ничего лишнего не покупая себе и отсылая все деньги в город, чтобы его дети выглядели не хуже, а даже лучше городских. И когда старший сын привез домой диплом специалиста высшей квалификации, Ваня заплакал от счастья и подумал, что он сам что-то важное упустил в этой жизни, хотя и прожил ее не зря. Сын рассказал о своих планах, о том, что собирается жениться на кишиневской девушке. Она работает медсестрой в больнице, и он обязательно привезет ее показать отцу и матери, пошутил, что сначала распишется с ней, а потом покажет, все засмеялись и неожиданно замолчали. Подобное случалось часто. Общих тем для разговоров было мало. Раньше, до отъезда сыновей в город, Ваня говорил с ними обо всем — и о своих коровах, и о делах на ферме, в колхозе, о том, что произошло у соседей, кто куда уехал, что привез, кому что сказал, и дети со вниманием слушали его. Теперь они жили иными интересами, колхозная жизнь привлекала их уже в меньшей степени, о своих делах они не рассказывали, боясь, что отец не поймет их. А Ваня хотел знать о детях все, ведь это были его плоть и кровь, ради них он жил и их жизнью хотел жить сейчас, но душевный, обстоятельный разговор у них никак не получался. Ваня решил сказать детям, что он не виноват в том, что мало учился, у него так сложилась жизнь. После войны в колхозе не хватало рабочих рук, да и надо было кормить стариков, об учебе и думать не приходилось, и пусть он в жизни многое потерял, многое не знает, но жил и работал честно, детям за него краснеть никогда не придется, и если он что-то не знает, то пусть они объяснят ему это, пусть даже засмеются, если он скажет что-нибудь не так, но только не молчат, пусть разговаривают с ним, делятся радостями, и бедами, и своими мыслями — ведь он их отец! Ваня хотел сказать это детям, мысленно все обдумал, а вслух произнести не решался. Молчание детей терзало его душу, и поэтому он с радостью поехал на юг, чтобы встретиться с новыми людьми, узнать другую жизнь и тем самым стать ближе к детям. Ваня возликовал после того, как поразил курортников своей выдержкой, продержавшись в ледяной воде дольше всех, и люди стали разговаривать с ним, а он жаждал этого, впитывая в себя массу новой информации. Вечерами он просиживал у телевизора, смотря подряд все передачи; дома после работы на это просто не хватало сил, а сейчас он от начала до конца смотрел все фильмы, все концерты, даже симфонические, все передачи из музеев и выставок, пытаясь хоть что-то запомнить, и заснул лишь однажды, когда передавали репортаж с молочной фермы. На пляже Ваня познакомился с худым лысоватым человеком, который отдыхал в Доме творчества писателей и назвался литературоведом. Ваня спросил у него, чем он занимается.

— Тургеневым! — гордо ответил человек.

— Но он вроде умер? — осторожно заметил Ваня.

— Умер. Факт! — улыбнулся человек. — Но произведения его будут жить вечно!

— Это хорошо, — сказал Ваня. — Я думаю, что обо мне тоже когда-нибудь вспомнят односельчане, скажут: «Никто лучше Вани не обращался у нас с нетелями!» А может, не скажут? Не знаю. Но хотелось, чтобы сказали. Не для себя. Для детей. Чтобы им было за отца не стыдно. И чтобы память была. Хорошая.

— Интересно говорите, — сказал человек. — Прямо как из неплохого современного романа.

— Вот почитать бы его! — попросил Ваня. — И еще хочется посмотреть на живых писателей! Что за люди?!

— Книгу я вам принесу завтра, — улыбнулся человек, — а писателей сейчас здесь маловато. Не сезон. Отдыхают всего два поэта. Но их вместе никогда не встретишь. Не разговаривают они друг с другом.

— А почему? Не поделили что?

— Не знаю, — сказал человек. — Может, что и не поделили. И еще они очень разные.

— А хорошие? — уточнил Ваня.

— Разные, — уклончиво ответил человек.

На следующий день человек притащил ему толстую книжку. Ваня читал ее перед сном. Не все было ему в ней понятно, но в общем книга понравилась, так как рассказывала о добрых, честных и не очень удачливых в жизни людях.

Ваня старался поменьше спать, побольше увидеть и поговорить с людьми. После обеда, когда в санатории наступал мертвый час, он шел к автоматам и мог подолгу потягивать из стакана пиво, глядеть на людей и, конечно, на бескрайнее и загадочное море, вспоминать услышанное и увиденное, и ему постепенно начинало казаться, что он находится в кругу семьи, его умные, ученые дети говорят с ним на равных и на самые замысловатые темы, и он сам задает тон разговору, а на душе его спокойно и радостно, как было когда-то раньше, когда дети еще не уезжали из дома.

Евгений с ненавистью смотрел на блеклый пиджачок Вани, на его обветренное и от этого бронзового цвета лицо, и тревожные мысли прыгали в его голове: «Почему он целый день тянет один стакан! И все время глазеет по сторонам? Работяга? Отпадает! Народный контроль? Похоже. И глазеет, глазеет. Но почему так долго не раскрывается? С ума сойти можно!»

Евгений подошел к сидящей без работы Наташе и спросил:

— Что ты думаешь по поводу этого типа? Почему мало пьет?

— Денег нет, — спокойно ответила Наташа.

Евгений удивился, что такая простая мысль не пришла ему в голову, и подумал, что действительно могут быть люди, у которых нет денег на лишний стакан пива.

— Что с тобой происходит? — спросила Наташа.

— Ничего, — буркнул Евгений.

— Не обманывай меня. Я все вижу. После того как мы вернулись из города, ты не находишь себе места!

— А ты находишь?!

— Сволочи! — не выдержала Наташа. — Ты — им, а они? Как они на меня посмотрели?

— А на меня? — скривил лицо Евгений. — С какой жалостью! Они, инженеришки, смотрели на меня с жалостью!

— Мерзавцы! — плаксивым голосом произнесла Наташа. — Ну, ничего, мы им еще покажем!

— Что покажем?! — огрызнулся Евгений. — И когда?! До следующего сезона пять месяцев!

— Неужели ничего нельзя придумать?! — грудным, исходящим из глубины души голосом вопросила Наташа.

— Можно, детки вы мои, все в нашей жизни можно! — неожиданно раздался голос незаметно подкравшегося к ним Аккурат Аккуратовича.

— Что еще? — с досадой вымолвил Евгений. — Станем недоливать десять граммов?!

— О, вы уже стали грубить старшим, детки мои! — и назидательно, и в то же время ласково проговорил Аккурат Аккуратович. — Такие замечательные детки — и произносят такие нехорошие слова!

— Мы не грубим, Аккурат Аккуратович! — сказала Наташа. — Но жить тошно! Вам всего не понять. Но поверьте мне — жить стало тошно и даже противно!

— О, какой я непонятливый! — по-актерски взмахнул руками Аккурат Аккуратович и затем внезапно посерьезнел: — Хватит играть в детство! Есть неплохой взрослый вариант!

— Слушаем, Аккурат Аккуратович! — почти одновременно выпалили Наташа и Евгений, так как шеф никогда не бросал слова на ветер и впервые так солидно обратился к ним.

— Так вот, повзрослевшие мои детки! — продолжал Аккурат Аккуратович. — Вы, возможно, помните отиравшегося здесь хиппаря в шкуре?

— Помним! — со скоростью пули выстрелили из себя молодые супруги.

— Так вот, этот хиппарь обычно живет там, — показал Аккурат Аккуратович на горы. — Недалеко от самой вершины.

— Чего он там нашел?! — прыснул Евгений.

— Об этом и пойдет разговор, — оглядевшись вокруг, сказал Аккурат Аккуратович. — По имеющимся у меня сведениям, он нашел там драгоценные камни.

— Не может быть?! — вырвалось у Наташи.

— Может! — уверенно произнес Аккурат Аккуратович. — Один из них на вашем кольце. Его принесли ювелиру типы, с которыми жил этот хиппарь. Сомнений нет — камни его! Может, он там обнаружил целую кимберлитовую трубку!

— И никому не проболтался?! — вздрогнула Наташа.

— За это я ручаюсь! — успокоил ее Аккурат Аккуратович. — Камешки имеются! Взять их у него — наша задача! Понимаете?

Супруги незамедлительно закивали головами.

— А как? — спросил Евгений.

— Наконец-то слышу голос мужа! — сузив глазки, надменно улыбнулся Аккурат Аккуратович. — Об этом мы поговорим отдельно!

XII

Декабрьское солнце вспыхнуло над курортным городком с летней силой, обрадовав отдыхающих и озадачив работников пляжей, убравших лежаки на зимнее хранение.

— Тепло — это хороший знак! — сказала мужу Наташа, подставив лицо солнечным лучам. — Нас ждет удача!

— Хотелось бы в это верить, — более сдержанно выразился Евгений.

Душа его жаждала реванша за фиаско в своем бывшем КБ, сердце замирало от восторга при мысли о возможной добыче. Не страшило ничто — ни опасности в зимних горах, ни встреча со здоровенным полудиким хиппарем, даже полнейшее отсутствие опыта восхождений.

На свежем утреннем воздухе дышалось легко. Поднималось яркое солнце, освещая горы, которые снизу представлялись близкими и невысокими.

— М-да, вершина в туманной дымке! — покачал головой Аккурат Аккуратович.

— Не в туманной, а в бриллиантовой! — поправил его Евгений.

— Ну-ну! — хитро улыбнулся Аккурат Аккуратович. — Тогда пошли!

Курортный городок еще спал, и поэтому никто не обратил внимания на странно экипированного для этих мест мужчину в шубе, шапке-ушанке и тяжелых лыжных башмаках.

У подножия горы Евгений остановился:

— Иди домой, Наташа. Дальше мы пойдем вдвоем. За нас не волнуйся. Не замерзнем. Смотри — как солнце распоясывается!

Наташа понимающе улыбнулась. Евгений приветливо помахал ей рукой, стараясь при этом походить по меньшей мере на участника антарктической экспедиции, но это получилось у него неуклюже и неестественно. Наташе вдруг захотелось остановить его, захотелось, чтобы он остался с ней, но при мысли, что она сможет покинуть место кассирши и вообще этот городишко, зажить в свое удовольствие, ушли прочь плохие предчувствия — и она мысленно проговорила ему вослед, подобно жене полярного исследователя: «Иди, милый, и пусть не страшат тебя льды и снега, иди навстречу своей цели — и награда найдет тебя! Я верю в это! И я жду тебя с победой!»

Первым на горную тропу вступил Аккурат Аккуратович, за ним Евгений. Сухая и окрепшая от ночного заморозка земля облегчала ход.

— Жарко, — сказал Евгений, расстегивая воротник шубы.

— Пар костей не ломит, — отдуваясь, заметил Аккурат Аккуратович, — выше похолодает. И не дай бог начнется пурга. А вообще-то грех жаловаться. Погодка сегодня как по заказу. Ни ветра. Ни дождичка. И видимость отличная. Только на вершине туман. Будь там осторожней. И запомни — Ютти нашего языка не знает. Ты ему покажи, что потерял Наташу, что ее ищешь. Это он поймет. И тут же подари спички. С огнем там туговато. Ютти тебя примет хорошо. Пользуйся гостеприимством, но не вздумай ухлестывать за его бабой!

— Что вы, Аккурат Аккуратович, я не по этому делу! — улыбнулся Евгений.

— Моя обязанность предупредить, — нахмурился Аккурат Аккуратович. — Дай Ютти привыкнуть к тебе. А дальше действуй сообразно обстановке. Не торопись. Одному ходить не советую. И гор не знаешь, и не ровен час наткнешься на барса. Ну и, наконец, запомни главное — выручку от камней разделим пополам.

— Как договорились, Аккурат Аккуратович.

— Смотри, если что утаишь, я все равно узнаю. Лучше со мной не шути.

— Я вас разве подводил?

— Не подводил. Но мое дело — предупредить.

— Сколько можно! — обиделся Евгений.

— Не знаю, — посуровел Аккурат Аккуратович. — А теперь передохнем. Только недолго.

Они сели на большой пологий камень, отпили из фляги по глотку воды и замолчали, то ли уйдя в свои мысли, то ли экономя силы перед дальнейшей дорогой. Хорошо протоптанная, еще не покрытая снегом туристская тропа петляла среди камней и кустарников, пересекла рощу и выскочила на каменистую площадку, за которой, суживаясь, переходила в тропинку, ведущую к вершине.

— Вот здесь были киносъемки. А он побежал вон туда! — прервал затянувшееся молчание Аккурат Аккуратович и показал в противоположную от тропинки сторону. — Запомни эту площадку. Здесь всегда найдешь тропу.

— А если выпадет снег? — спросил Евгений.

— Тропа и под снегом видна, — угрюмо ответил Аккурат Аккуратович. — Южные горы — не Гималаи. Все. Тут мы с тобой распрощаемся!

Евгению вдруг не захотелось оставаться одному, он решил задержать удаляющегося Аккурат Аккуратовича и для этого что-нибудь спросить у него, но от внезапно наступившего волнения не нашел что и с досады, махнув рукой, побрел в сторону от тропы, осторожно ступая с камня на камень.

Евгений понимал, что сам вряд ли разыщет жилище Ютти, но надеялся встретить хиппаря. Он поднимался все выше и выше по склону горы, камни которой были слегка припорошены снегом, и уже не чувствовал жары. Облака угрожающе повисли над его головой, он никогда не видел их так близко, и они показались ему отнюдь не романтическими. «Ничего в жизни само собой не приходит! — подумал Евгений. — Счастье дается с боя! А за что он воюет — известно: за теплое место под солнцем! И с кем воюет — знает. С Муравьевым! А может, не только с ним, а и с ребятами из КБ, и другими людьми, живущими на свои кровные?! А ну их всех к черту! Каждый устраивается, как может!»

Евгений сплюнул и остановился. Отвесная скала стала на его пути. «Вот вам и южные горы, Аккурат Аккуратович! — громко произнес он вслух. — Южные горы, конечно, не Гималаи, но и я не Абалаков!» Никто не ответил ему, даже эхо. Евгений повернул обратно, чтобы отыскать иной путь наверх. Он подошел к скале с другой стороны и увидел уступы, равномерно расположенные друг за другом и — похоже, что специально выдолбленные кем-то. Евгений поднялся на скалу и почувствовал, что дышать стало труднее, закружилась голова, налились тяжестью ноги, и казалось, что облака вот-вот накроют его и он потеряет ориентацию. Евгений стал двигаться без определенного плана, останавливаясь и разглядывая местность, но следов пребывания человека он не обнаружил. Солнце скрылось за облаками, стемнело и резко похолодало. Евгений решил готовиться к ночлегу, снял рюкзак и, обессиленный, прислонился спиной к скале. Он на секунду закрыл уставшие от напряжения глаза, а когда открыл их, то увидел перед собой Ютти. Евгений не раз представлял себе встречу с ним, но не предполагал, что она будет так неожиданна и страшна. Обросший, нечесаный Ютти стоял в настороженной позе и пронзительно смотрел ему в глаза. Евгений боялся шелохнуться и не мог вымолвить ни единого слова. А Ютти еще днем заметил Евгения, узнал его и не мог понять, зачем этот слабый человек пришел в горы, что ему тут нужно, не собрался же он охотиться на барса или кабана, в его руках нет даже длинной палки, из которой люди убивают животных, да и ходят люди не в этих, а в других местах, здесь не появлялись уже давно. «Он чего-то ищет!» — догадался Ютти, но из осторожности подошел к Евгению только тогда, когда тот устал и нуждался в помощи.

— На-та-ша! На-та-ша! — еле вымолвил Евгений, следуя совету Аккурат Аккуратовича, и скорчил грустную физиономию.

«Я был прав. Он ищет свою любимую!» — подумал Ютти, вспомнив о том, что среди людей, поднимающихся в горы, он не раз встречал женщин, вспомнил о том, как сам искал Атти, и решил во что бы то ни стало помочь пришельцу. Ютти взял в руки рюкзак и показал Евгению, чтобы он шел за ним.

— На-та-ша! — на всякий случай еще раз жалобно проскулил Евгений.

Они прошли всего метров сто, остановились у скалы, где уже побывал Евгений, тут Ютти взял его за руку и, отодвинув кустарник, пригласил войти в жилище. Евгений очутился в просторной пещере. В центре ее горел костер, у которого на корточках сидела девушка в шкуре, в широкополой старинной шляпке на голове. Увидев Ютти и Евгения, она в замешательстве встала. Ютти стал что-то объяснять ей, она его внимательно слушала и боязливо смотрела на пришельца. Евгений тем временем осмотрел пещеру и обнаружил в ней выход для дыма и множество шкур, посуду, два стула, плетеное кресло и фанерную табличку с латинскими буквами: «Tawerna Ben and K°». Этот оставшийся после киносъемок реквизит, включая шляпку, забытую актрисой, Ютти давно перенес в свою пещеру. «А он не такой дикий! — подумал Евгений. — И малюет себе понемножку. И с латинским шрифтом знаком. Видимо, я все-таки был прав. Это — выдающийся хиппарь! К тому же очень скрытный. И партнершу подобрал себе под стать. Клевая баба! А насчет языка — или хитрит, или, будучи нацменом, плохо его знает и поэтому отмалчивается». Евгений достал коробки со спичками, зажигалку и протянул их Ютти, который, не скрывая радости, стал показывать Атти, как при их помощи добывается огонь. Атти сначала пугалась, а потом запрыгала от восторга и благодарно посмотрела на Евгения.

«Комедию передо мной ломают, — решил он. — Этот мужик подработал башли в цирке, а сюда хипповать забрался. С отличнейшим кадром. Но какое мне до них дело? Им по душе такая жизнь, а мне — другая. Пусть разыгрывают из себя дикарей, если им это нравится!»

Ютти принес сухую козлятину, воду и положил перед Евгением. Тот без колебаний принялся за ужин, а закончив его, растянулся у костра на барсовой шкуре. Он хотел поблагодарить хозяев, но не успел, так как сон мгновенно сковал его уставшие за день сознание и тело.

Евгений проснулся почти в полной темноте. О наступившем дне говорил только луч света, проникающий в пещеру через отверстие для дыма. Еле тлевшие угли костра при вспышках освещали оставленный ему завтрак. Прожевав мясо, Евгений выбрался из пещеры и увидел Ютти, разрубающего тушу козы большим и острым камнем. Рядом стояла Атти, укладывающая отрубленные куски в глубокую яму, видимо служившую естественным холодильником.

Заметив Евгения, Ютти прекратил работу, бросил оставшуюся часть туши в яму, засыпал ее снегом и сказал грустно-грустно:

— На-та-ша! На-та-ша!

Затем он предложил Евгению следовать за ним.

«Ну ладно, — подумал Евгений, — будем играть в вашу игру. И пусть победит сильнейший!»

Впереди шел Ютти, за ним Евгений, и замыкала шествие Атти. Они выбрались на тропу, по которой летом ходили туристы, и пошли по их маршруту, заглядывая во все ущелья и даже расщелины. Ютти часто оборачивался, с болью глядя на Евгения и считая, что тот тяжело переживает потерю своей любимой. К полудню они вернулись обратно, ближе к пещере, подкрепились козлятиной и продолжили поиски. Забравшись на высокую отвесную скалу, Ютти знаком остановил Евгения и, осторожно ступая по узкому наклонному выступу, вместе с Атти дошел до его конца и стал обозревать окрестность. Евгений присел на громадный камень и ударил ногу о покрытый снегом другой камень, подпирающий тот, на котором он сидел.

«Если вытащить маленький камень, то большой покатится вниз и сметет в пропасть Ютти и его бабу, — подумал Евгений и удивился пришедшей в голову мысли. — Смешно! Еще недавно я и не помышлял о подобном! Смешно! А может, и удивляться нечему? С волками жить… Почему с волками? Каждый сражается за кусок хорошей жизни. И я свой не упущу ни за что! Я его заслужил. Я не остался гнить в КБ, а вышел на колосящееся денежными купюрами поле брани, где рядом со мной такой богатырь, как Аккурат Аккуратович! Богатырь… Но ему хватит и трети выручки. Ведь он как человек осторожный остался внизу. Рискую только я! Ну что же, кто рискует, тот и выигрывает!»

Печальный Ютти подошел к Евгению и сокрушенно покачал головой. Смеркалось. Они возвратились в пещеру. Атти зажгла спичку и поднесла ее к хворосту. Загорелась одна веточка, за ней вторая, третья, вспыхнул костер и озарил каменные своды пещеры, которые показались Евгению таинственными, а самого себя он представил сказочным героем и улыбнулся, вспомнив о том, что каждая сказка кончается хорошо.

«А вот и Иванушка-дурачок пожаловал!» — улыбнулся Евгений, глядя на Ютти, который, стараясь развеселить гостя, стал показывать свой цирковой номер. В самые напряженные моменты, когда должна была звучать барабанная дробь, Атти била палкой о палку, а в конце номера зааплодировала, как заправский зритель. Ютти поклонился ей, склонил голову перед Евгением и, выйдя из образа артиста, рассмеялся. Захохотала Атти и, запустив руки под одну из шкур, достала оттуда множество цветных и блестящих камешков. Она подошла к костру и стала показывать их Евгению. В отблесках пламени камешки засверкали, засветились, бросая дивные отражения на своды пещеры.

Евгений сначала не поверил своим глазам и даже протер их, чтобы убедиться в реальности происходящего. Невообразимая радость наполняла его душу, и он еле сдержал себя, чтобы как ребенок не запрыгать на месте и не захлопать в ладоши. Ютти обрадовался хорошему настроению гостя и стал готовить праздничный ужин, жаря козлятину, нанизанную наподобие шашлыка на сырой ивовый прут, и очищать от кожицы сладкие коренья.

Столь быстрое и неожиданное развитие сказочного сюжета вывело Евгения из равновесия, и, пытаясь успокоиться, он вышел на воздух.

«Порядок, все идет как надо, — сказал он сам себе. — План действий прост — завтра нужно отстать или любым другим путем оторваться от Ютти и его бабы, забрать камни и чесать отсюда!»

Когда Евгений вернулся в пещеру, Атти уже убрала камни обратно под шкуру, а Ютти разделил мясо на три части и дал гостю самый большой и сочный кусок.

«Черт их разберет — хиппи они или дикари, — подумал Евгений, с жадностью поглощая своеобразный бифштекс с кровью. — Сейчас это не играет никакой роли! Завтра камни станут моими! И не надо будет вкалывать и воевать на этом поле с колосящимися деньжищами. Их нужно будет только подбирать! Нагнулся — и ты хозяин жизни! Тебе уже не нужно утром вставать на работу, думать о завтрашнем дне, унижаться перед этим богатырем Аккурат Аккуратовичем! Богатырем? Какой он богатырь? Ничтожество! И он не получит ни гроша! Ему хватит и того, что он имеет с автоматов. А я вернусь в город, заберу Наташку и полечу с ней в любую сторону! Месяц гуляем! Нет — два месяца! Нет — три! Целый квартал. Поедем в круиз на корабле! На самом лучшем! В самой дорогой каюте! В суперлюксе! А потом, если захочу, то еще вернусь в КБ! Не сразу. Сначала какой-нибудь талант из младших научных слепит за меня кандидатскую. За четверть одного камешка. А за половину мне напишет докторскую не кто иной, как сам Муравьев! Напишет, как миленький. И никуда не денется! А дальше — посмотрим!»

Лицо Евгения светилось от счастья, и Ютти с удивлением смотрел на гостя, подумав, что он не такой слабый, каким казался раньше, и легко переносит потерю любимой.

Утро выдалось на редкость солнечным и ясным, очистилась от тумана вершина горы и засверкала, как малодоступная, дорогостоящая игрушка.

«Погодка сказочная! — выходя из пещеры, подумал Евгений. — Как раз для счастливого конца!»

Ютти решил продолжить поиски по прежнему маршруту и снова первым ступил на тропу. Пройдя около километра, Евгений остановился, сделав вид, что расстегнулся башмак, но тут же замедлила движение идущая за ним Атти, обернулся готовый прийти на помощь Ютти. Под разными предлогами Евгений останавливался еще несколько раз, и каждый раз, ожидая его, как вкопанные застывали Ютти и Атти.

— Идите вперед, идите сами, а я пойду в другую сторону, — показал им Евгений. — Так будет лучше! Так мы быстрее найдем Наташу!

Они поняли его, но Ютти отрицательно покачал головой, не решаясь оставить гостя одного.

«Попался в капкан! — раздраженно подумал Евгений, не видя возможности оторваться от преследователей. — И солнце, как назло, разбушевалось, устроило настоящую баню. Когда надо, его нет! А когда не надо — пожалуйста!» Евгений распахнул шубу и снял шапку. В этот момент Атти обошла его и вместе с Ютти двинулась по выступу скалы, чтобы еще раз внимательно осмотреть окрестность. Взгляд Евгения остановился на большом камне, и чем он дольше смотрел на этот камень, тем холоднее становился рассудок, а по разгоряченному телу внезапно ударил легкий озноб.

«Похолодало, что ли?!» — вздрогнул Евгений и запахнул шубу. Еще через мгновение он перевел взгляд на Ютти и девушку, склонившихся над пропастью, и тело его покрылось испариной, опять стало невыносимо жарко. Евгений присел и ухватился руками за маленький камень, удерживающий большой от падения в пропасть.

«Сейчас или никогда! Сейчас или никогда!» — ровно, как метроном, но лихорадочно зазвучал в его голове голос, похожий на голос Левитана, но с интонацией Аккурат Аккуратовича. Перед глазами Евгения заискрились самые различные драгоценные камни, от каждого из которых, как от большого прожектора, исходил поток лучей, освещающий белоснежный морской лайнер, двухэтажную виллу среди пальм и цитрусовых деревьев, черный ракетообразный автомобиль с Наташей, полулежащей на радиаторе и улыбающейся не хуже любой голливудской кинозвезды, у автомобиля в угодливой позе склонился Муравьев с бархатной тряпочкой в одной руке и докторской диссертацией в другой.

«Сначала вытри пыль диссертацией! — приказал ему Евгений. — На кой бес она мне сдалась при всем этом?!»

Муравьев бросился выполнять его приказ, орудуя диссертацией и доводя машину до немыслимого блеска. Но вдруг ни с того ни с сего поток лучей начал ослабевать, стали блекнуть и растворяться корабль, и вилла, и машина, и Муравьев, обретающий независимый вид. Евгений почувствовал, что чудесное видение может исчезнуть навсегда, и с нечеловеческой силой рванул на себя маленький камень, освобождая дорогу накренившейся громадине. Евгений подтолкнул ее, и она, набирая скорость, покатилась вниз по выступу скалы, на самом краю которой в ужасе прижались друг к другу Ютти и Атти. Ютти понял, что ему не остановить громадину, и, крепко обняв Атти, взмыл вместе с нею в воздух, пропустив под собой смертельный камень. Евгений не видел, что сталось с ними, он мчался в сторону пещеры, то покрываясь испариной, то дрожа от озноба, сбросив мешавшие ему шубу и шапку. Бешено колотилось сердце, дорога прыгала перед его глазами; тяжело дыша с хрипотой, переходящей в рычание, он ворвался в пещеру, залез руками под шкуру, нащупал заветные камешки и издал нечленораздельный звук, напоминающий рев многотысячного стадиона, приветствующего гол любимой команды.

«Все!» — вырвалось у Евгения, и он стал постепенно приходить в себя, отбросил шкуру, забрал камешки, но не решился положить их в карманы и оставил в руках, считая, что так будет надежнее. Евгений не пожалел, что расстался с шубой и шапкой, набросил на плечи самую большую барсовую шкуру, а другую, немного меньшую, обмотал вокруг головы как чалму.

Ютти и Атти еще долго стояли на выступе скалы, не понимая, что произошло.

— Не мог же сам камень сдвинуться с места? — сказал Ютти. — Он стоял здесь столько времени, сколько я помню себя. Его мог сдвинуть только человек. Но почему он это сделал? Ведь мы встретили его как самого дорогого гостя и старались помочь ему. Старались как могли. Может, он обезумел от горя? Но по его виду этого не скажешь. Может, он съел плохой корень и у него помутился рассудок?!

— Нет, — сказала Атти. — Я собрала только хорошие корни. И мы их ели вместе.

— Я ничего не понимаю, — сказал Ютти. — Наверно, с этим человеком приключилась какая-то беда и мы должны помочь ему! Ты меня понимаешь, Атти?

Атти кивнула головой, взяла его за руку, и они стали подниматься вверх по выступу.

Евгений вышел из пещеры в новом одеянии с рюкзаком, туго набитым барсовыми шкурами, и тут же столкнулся с Ютти. Евгению показалось, что он видит дурной сон или кадр из самой страшной киносказки. Лицо его перекосилось от страха, онемели губы, чуть не остановилось дыхание, и он медленно на ватных ногах попятился назад, а потом, собравшись с силами, рванулся в сторону и, не разбирая дороги, помчался вниз по склону горы.

Ютти тоже перепугался, увидев Евгения в необычной одежде, и поначалу принял его за большого неведомого зверя, но потом узнал гостя и побежал вслед за ним, чтобы успокоить его и, если нужно, вывести на тропу, ведущую к людям.

Камни летели из-под башмаков Евгения, он несколько раз падал, сильно ушибаясь, но вставал и снова бежал вниз, остервенело стремясь ускользнуть от погони.

Страх обуял его, и в голове чередовались кадры из кинокомедий с уморительно смешными погонями и кадры из кинодрам, заканчивающихся страшной гибелью героя, в том числе гильотиной и даже линчеванием. Неожиданно между этими кадрами всплыло обаятельнейшее личико популярной телевизионной дикторши, с очаровательной улыбкой обратившейся к Евгению: «Спешите! А не то Ютти разорвет вашу глотку и станет пить из нее кровь! Уважаемые телезрители, учтите, что детям до шестнадцати лет смотреть этот фильм не рекомендуется!»

— И я не хочу! — завопил Евгений, но тут телеэкран погас, и он увидел, что бежит по выступу и все ближе и ближе приближается к его краю.

Евгений остановился, обернулся и увидел Ютти, медленно шедшего к нему с протянутыми руками и как бы желающего сказать: «Осторожно, человек, дай мне свою руку — и я спасу тебя!» Но тут опять перед взором Евгения вспыхнул телеэкран — и та же дикторша с высоко взбитой прической и тонкими губами, обворожительно улыбаясь, напомнила ему, что сейчас произойдет с его глоткой, после чего для уважаемых телезрителей будут передавать второй тайм футбольного матча между динамовскими командами Москвы и Тбилиси.

— И я хочу футбол! Почему не передают первый тайм?! — закричал Евгений и увидел перед собой Ютти, тянувшего к нему руки. Евгений захотел схватиться за них, но в ужасе оттого, что рассыплет сжатые в кулаках драгоценные камни, сделал шаг назад и, оступившись, полетел в пропасть. Вопль ужаса и разочарования скользнул по горам, и они ответили ему гробовым молчанием, каким многотысячный стадион встречает гол в ворота любимой команды. Только барс, услышав этот вопль, встрепенулся и расширил горящие глазки в предвкушении легкой и сладкой добычи. Он рванулся в ущелье, ноздри его раздувались все больше и больше по мере приближения к жертве, но на полпути он недовольно зарычал и был вынужден повернуть назад, услышав шаги Ютти.

Евгений лежал в неестественной позе человека, поскользнувшегося на ровном месте. Только кулаки его по-прежнему были сжаты, и из них не выпал ни один драгоценный камешек.

Ютти печально смотрел на Евгения и, дождавшись Атти, стал вместе с нею укладывать на его тело мелкие камни, из которых вскоре выросла небольшая каменная грядка.

— Этому человеку будет очень тяжело, — сказала Атти. — Никто не придет на его могилу и даже не поговорит с ним!

— Мы придем! — уверенно сказал Ютти.

— Мы? — удивилась Атти. — Я думаю, что он был плохим человеком. Почему мы должны навещать его?!

— Потому что он человек, — сказал Ютти. — И если он плохой, то в этом виноват не только сам. Ведь и мы, и живущие внизу люди — это одна большая семья, и в нее входит каждый человек независимо от того, где родился и как выглядит. Люди очень разные, и кое-кого из них нужно усмирять, если он дикий и злой, как барс, но самое важное в том, что люди должны помогать друг другу: сильный — слабому, богатый — бедному, умный — несмышленому. Иначе жизнь не станет лучше. Ты понимаешь меня, Атти?!

На горы опускались сумерки, очертания скал и ущелий размывались наступившей темнотой, и только вдали загорелись еле различимые глазом, мерцающие, как искорки, крошечные огоньки.

— Там живут люди, — сказал Ютти и нежно приблизил к себе Атти. — Эти люди творят чудеса, они умные, добрые, сильные и сделают так, что нигде и никогда не будет ничего плохого.

— Может, они не гонятся за нами, а ищут нас, чтобы помочь?! — предположила Атти.

— Я об этом много думал, — сказал Ютти. — Пожалуй, ты права, Атти. Я на всю жизнь запомнил людей, которые помогли мне: «Вы-сот-ник! Об-рез-кин! Кло-ун Пе-тя! Ге-на-цвале! И-ва-нов! Вы-сот-ник!»

Ютти и Атти устремили свои взоры на сверкающий огнями курортный городок, а его обитатели жили обычной жизнью и, возможно, даже не подозревали, с какой верой и надеждой смотрят на них другие люди.

1978

РАССКАЗЫ