— Мама, я встретил большого паука в ванной, ему угрожает опасность.
— Это мне угрожает опасность, — скажет Ивга, как сказала в тот день, много лет назад. — Я не хочу пить из бокалов, которыми спасали больших пауков.
— Паук чистый, — отзовется тогда Мартин. — Я же говорю — он только что из ванной… Но, если хочешь, я помечу бокал крестиком, чтобы ты ставила его папе. Он к паукам относится толи… толерантно.
Он вытряхнет паука в траву у забора. Поглядит на Ивгу через плечо и только тогда улыбнется; он шутил с непроницаемым лицом с того самого времени, как научился говорить. Ах, Мартин, какой же был золотой ребенок…
Ивга поставила чашку на столик, взяла из гаража садовый нож и начала срезать цветы, складывая их рядом на траву.
Бесшумно открылись автоматические ворота. Ивга посмотрела на часы: Клавдий вернулся не просто «раньше», он, судя по всему, просто бросил все дела и приехал. А это сам по себе не очень хороший знак; он вышел из машины с неприятно жестким выражением лица, с которым привычно общался с подчиненными и которое обыкновенно снимал, как маску, по дороге домой. Встретившись с ней глазами, спохватился, улыбнулся, его лицо прояснилось, и многие влиятельные люди пожертвовали бы пять литров крови за одну такую улыбку.
— Как работа?
— Отлично.
— Ты звонила Мартину?
— Не хочу его понапрасну отвлекать.
Клавдий вытащил телефон, Ивга перехватила его руку:
— Не сейчас. Он взрослый человек, занят, на ответственном посту…
Клавдий ничего не ответил. Они понимали друг друга без слов — очень давно.
В кухне на полке стояли живописной группой керамические лисы — фигурки Клавдий привозил из командировок, дарили коллеги и приятели, покупал Мартин на первые заработанные деньги. Керамическая ваза-лиса помещалась на столе, пустая: Ивга наполнила ее водой. Поставила хризантемы, расправила букет. В кухне запахло осенью.
— Может, поужинаем? Съездим куда-нибудь, раз уж я вернулся так рано? — Он говорил нарочито небрежно.
— Клав, со мной все в порядке. Почему ты не веришь?
— Пытаюсь понять. — Он открыл холодильник. — Точно не хочешь в ресторан?
— Меня беспокоит «Новая Инквизиция», — сказала она, и это была полуправда. — И мне не хотелось бы, чтобы Мартин опять рисковал собой. Он не полицейский. Где их полиция, спит?!
— Он отлично справился. — Клавдий разглядывал содержимое холодильника. Со спины Великий Инквизитор выглядел ровесником сына, но коротко стриженные, жесткие волосы были совершенно седыми. — Дело сделано, преступники под стражей, Мартин на высоте… А давай испечем рыбу на углях? Сегодня отличный вечер, тепло, но не жарко…
— Скажи, — Ивга на секунду запнулась, — что, если все эти годы ты ошибался?
Он обернулся с осторожностью, будто опасаясь, что после такого вопроса она швырнет в него керамической лисицей:
— «Все эти годы»? А поконкретнее временной промежуток?
— Ты всех убедил, что благополучие и свобода для ведьмы сокращают число инициаций. Что, давая нам образование, защищая, принимая, ты изменишь мир. Что действующих ведьм, убийц, разрушительниц… что их станет меньше.
— Есть же статистика, — он вынул из холодильника сырой лососевый стейк, — среди образованных, семейных ведьм с доходом выше среднего вероятность инициации в два раза ниже.
— Всего лишь в два раза, — сказала Ивга.
Клавдий отложил рыбу. Вытер руки, уселся напротив:
— Поговорим?
— Так бы и сразу. А то — ресторан, отличный вечер…
— Во-первых, я тебя люблю, — сказал он серьезно.
— Ты меня жестко контролируешь. — Она приподняла уголки губ, желая смягчить свои слова.
— А я расту над собой. — Он не улыбался. — Я стараюсь контролировать тебя меньше. А это не просто, поверь, я же не железный. Мне тоже страшно.
— Тебе?!
— Мне не нравится, когда ты тоскуешь по инициации. Мне не хотелось бы тебя потом убивать. Я слишком стар для таких упражнений.
Керамическая лиса, рыжая, как костер, смотрела эмалевыми глазами безмятежно и глуповато; Клавдий не боялся называть вещи своими именами, это и пугало, и притягивало.
— Будешь рыбу? — спросил он другим голосом.
— Мне просто снятся сны. — Она перевела дыхание. — Снами я командовать не умею.
— Но ты мне не рассказываешь о снах. Ты говоришь: «Клав, со мной все в порядке».
Она умела выдерживать его взгляд — единственная из всех ныне живущих ведьм.
— Как думаешь, есть ли способ удержать от инициации — всех? Кроме как передушить в юности или запереть в тюрьму пожизненно?
— Я такого способа не знаю. — Он смотрел прямо и жестко. — Думаю, не знает никто. Мое отношение к варианту «ноль» тебе известно.
— Тогда я еще спрошу. Как ты думаешь, зачем нужны ведьмы? Я имею в виду, эволюционно?
— «Древние идеалисты называли ведьму воплощением бессмысленности, — процитировал он на память. — Материалисты указывали на объективный исторический факт: поголовное истребление ведьм повсеместно влекло за собой закат цивилизации».
— Но статья еще не вышла, — пробормотала Ивга. — Она стоит в завтрашнем номере! И… ты же не учишь все мои тексты наизусть?!
— Я не виноват, что у меня хорошая память. — Он продолжил, будто лектор в академическом зале: — «В мифологии прослеживается четкий мотив: некий древний обряд был осквернен. Испорчен. Запачкан. Какой обряд имеется в виду? Разумеется, инициация. Обращение “Да погибнет скверна” изначально подразумевает не ведьм как таковых, а некий изъян, отравивший обряд своим злом. Неинициированные ведьмы бывают добрыми либо жестокими, порядочными либо бессовестными, но действующие ведьмы добрыми не бывают никогда. Ведьмы сами по себе — не зло, инициация — великое зло. Почему же любая неинициированная ведьма хоть раз в жизни задумывается о том, чтобы изменить свой статус? Интуитивно ведьмы предполагают, что на другой стороне обряда их ждет чудо, а не чудовище. Интуиция ведьмы, чутье ведьмы — древние явления, они не меняются тысячелетиями. Возможно, ожидание чуда — рудимент прежнего обряда, когда ведьма после инициации становилась не разрушительницей, а созидательницей».
Он проговорил все это без спешки, но и без единой запинки. Луч закатного солнца упал на керамическую вазу, и глаза лисицы оживились, зажглись, как если бы Клавдию удалось удивить даже ее.
— Садись, пять, — пробормотала Ивга.
— Неужели ты думаешь, что я не читаю твои тексты еще до печати?
— Скажи еще, что ты их визируешь.
— Обижаешь, мне не по рангу, я же не цензор. Кстати, цензор, который это пропустил в печать, уже вылетел с должности. И статью отозвали.
— Что?! — Она подскочила, как на гвоздях.
— Ты тут вообще ни при чем. — Он поднял ладони, будто заранее сдавался. — Кто виноват, тот расплатился. Заменили твоей же статьей, которая стояла на будущий месяц, так что…
— Но за что?! — Ошеломленная, она снова опустилась на стул. — Что за крамола в этом тексте?!
— Ты пишешь об инициации, как о желанном и естественном шаге в жизни любой ведьмы.
— Ерунда. — Она вспыхнула. — Я прямым текстом пишу, что инициация зло!
— Прямым текстом — да. А между строк ты оправдываешь свое, лично свое стремление к инициации.
Ивге показалось, что ее голову опускают в ведро с ледяной водой. Ни вздохнуть, ни выдохнуть, кромешная жуть его правоты и невозможность эту правоту признать.
— Ну прямо-таки оправдываю, — сказала она желчно. — Говорить об очевидном — значит оправдывать? Это… мракобесие, произвол… Да это просто глупо, если хочешь знать! Заметаем мусор под ковер, не говорим о ведьмах, не снимаем о них кино, не пишем книг, закрываем исследования… Отзываем статьи… Единственный допустимый жанр — профилактическая беседа…
— Если хоть одна девочка, прочитав это, задумается о чуде, которое ждет по ту сторону…
— Девочки не читают академических журналов! У нас жалкий тираж и специфический круг читателей!
— Ты не представляешь, какие широкие интересы бывают у девочек. — Он помолчал. — А статья прекрасная. Красиво. Мир, где нет Инквизиции и она не нужна. Девушка, осознавшая себя ведьмой, не переживает потрясение, не живет в страхе, не становится на учет… А проходит очищенный обряд, и все, никаких смертей и терактов. Они смогут предотвращать катастрофы, а не устраивать, исцелять болезни, а не насылать… И я в этом мире был бы совсем другим человеком. — Он грустно улыбнулся. — Ивга, не обманывай себя.
— А ты себя не обманываешь?! — Ее горечь переплавилась в злость. — Права для ведьм, работа, учеба для ведьм, давайте полюбим ведьм, и они не будут проходить инициацию… Нет! Тяга к инициации заложена в нас, как бомба, Клав! Изначально! Ни семья, ни личное счастье, ни любимая работа не гарантируют от взрыва! Если «чистая» инициация — мои фантазии, это… очень плохие новости. Значит, для выживания человечества эффективнее убивать нас, как только выясняется, что девочка — ведьма, и хрен с ними, со свободными искусствами. Либо вариант «ноль», либо конец человечества, вот как это выглядит!
Она перевела дыхание. Кажется, она случайно высказала глубинную правду — такую неприятную, что называть ее вслух было дурной приметой. Жаль, что произнесенные слова нельзя отозвать, как статью в журнале.
— Такой мир имеет свою логику, — медленно сказал Клавдий. — Но есть одна деталь: в таком мире мы с тобой мертвы. Мы не выжили и не должны были. Но поскольку у нас есть сын, есть мангал и есть рыба, есть дурацкая ваза и есть этот вечер… Мне кажется, что мы скорее живы, чем нет.
Все он понимал прекрасно. Не рассчитывал ни на какое чудо. Все эти годы, делая жизнь ведьм если не комфортной, то хотя бы сносной, он строил мир заново вокруг одного человека. Это было эгоистично и не очень честно, но Клавдий Старж никогда и не был эталоном нравственности.
— А поскольку мы живы, — продолжал он медленно, — и родились не вчера, и справились с такими бедами, которые никому из нынешних и не снились, то… Ивга, изучай что угодно, но не обряд инициации. Мы оба ходим по краю. Пожалуйста, будь на моей стороне.