есть непристойностью, мать Ингеборги поспешно надела чепец и заправила под него рыжие локоны.
Генрих Браше еще раз повторил свой вопрос.
И тогда мать ответила:
– Я вдова Ивера Расмуссена.
Генрих поморщился.
– Очень жаль это слышать. – Он тихонько откашлялся. – Но боюсь… – Он запнулся, и Ингеборга с изумлением поняла, что этот богатый купеческий сын нервничает рядом с ее матерью. – За ним остался немалый долг, – почти шепотом произнес Генрих, глядя себе под ноги. – А долги надо отдавать, как говорит мой отец.
У Ингеборги все оборвалось внутри.
У них не было ничего. Только одна-единственная овечка, питомица Кирстен.
Мать Ингеборги медленно шагнула вперед и раскинула руки. Она не умоляла. Ингеборга уже не раз видела, как это было с другими вдовами рыбаков: как они падали на колени и молили о милосердии, чтобы их не отправили в бергенский работный дом и на верную смерть. Чтобы их не выгнали из деревни как злостных должников. Чтобы им не пришлось умирать в стылой тундре. Нищенкам. Расточительницам. Безнадежно заблудшим женщинам и девчонкам.
– Что с меня взять, мастер Генрих? У меня нет ничего.
Купеческий сын неловко переминался с ноги на ногу. Потом поднял глаза и как будто застыл, не в силах оторвать взгляд от матери Ингеборги.
– Я попробую вам помочь. Сделаю все, что смогу, – сказал он, прикоснувшись к ее руке. – Я поговорю с отцом.
Ингеборга не знала, что ее поразило больше всего: столь вызывающе непристойный поступок Генриха Браше или поведение матери, не оттолкнувшей его руку. Мать просто стояла и смотрела на него в упор. Без мольбы и без страха.
Вот тогда-то и произошла окончательная перемена. Матери Ингеборги больше не было дела до того, что о ней могут подумать соседи. Какое это имело значение теперь, когда она потеряла и сына, и мужа?
Однако эта перемена была опаснее, чем представляла себе ее мать. Опаснее, чем казалось самой Ингеборге. Началом конца их семьи стал тот день, когда унялась буря, и Генрих Браше пришел к ним в дом и предложил помощь. Его слова растревожили мертвенное затишье выдохшихся ветров.
Слова, сказанные на погибель им всем: и самой матери, и Ингеборге, и Кирстен.
Глава 5Анна
Спотыкаясь о высокие гребни заледеневшего снега, я вошла в крепость под пристальным взглядом двух солдат, что стояли на страже у ворот. Локхарт все-таки снял с меня цепи. Растирая затекшие запястья, я оглядела свой новый дом.
Справа высился замок, уходящий верхушкой в черное небо. Луна как раз выглянула из-за туч и облила серебристым светом его белокаменные стены. Я оказалась в небольшом внутреннем дворике, в центре которого располагался старый замшелый колодец. Слева виднелась еще одна замковая постройка с маленькой башней в окружении полуразрушенных зданий с просевшими дерновыми крышами.
Было трудно поверить, что это скопление ветхих строений и есть крепость здешнего губернатора – и сосредоточие твоей собственной власти в самых дальних пределах принадлежащего тебе северного королевства.
Горя нетерпением дать отдых уставшему телу, я направилась к замку; мне хотелось скорее согреться и лечь в постель.
Но Локхарт отдернул меня назад, как собаку на поводке.
– И куда это ты собралась?
Я растерянно обернулась к нему.
– Разве губернатор меня не ждет?
Локхарт рассмеялся жестоким смехом.
– Ты забываешься, узница. Тебе не место в губернаторском доме.
Он отвел руку с факелом в сторону, высветив из темноты длинное низкое здание с прогнившей дерновой крышей. Наверное, когда-то оно было белым, но его стены давно посерели. У меня сжалось сердце, когда я заметила, что из дымового отверстия в крыше не идет даже легкий дымок.
Локхарт велел одному из солдат расчистить снежный завал у двери.
– Хельвиг! – гаркнул он во весь голос и чертыхнулся, проклиная тупую девчонку за медлительность.
Из темноты в стороне замка выбежала молоденькая служанка, грубоватая с виду, неопрятная девица, и поспешно направилась к нам, то и дело поскальзываясь на льду, но не замедляя шаг, чтобы избежать гнева хозяина.
– Это Хельвиг, твоя горничная, – сказал мне Локхарт. – Будет тебе прислуживать.
Я стояла с высоко поднятой головой и смотрела прямо вперед, но все равно чувствовала на себе настороженный взгляд служанки. Локхарт открыл дверь в барак. Дверь не запиралась, на ней вообще не оказалось замка, что меня очень порадовало. Впрочем, радость была недолгой. Собравшись с духом, я неуверенно переступила через порог.
Внутри было темно. Меня встретил холод и смрад, наводящий на мысли, что раньше в этом бараке держали животных. Я отчаянно всматривалась в темноту, пытаясь разглядеть хоть какой-то проблеск света. От одной мысли о том, что мне придется жить в тесном каменном помещении без окон, сердце сжималось от ужаса. Я ничего не увидела, но успокоила себя тем, что сейчас ночь.
Все мое тело протестовало, я не могла заставить себя сделать еще один шаг вперед. Я обернулась к своему тюремщику, стоявшему в дверном проеме, и попыталась расправить плечи, выпрямившись во весь рост. Хотя я высокая женщина, Локхарт все равно возвышался надо мной.
– Я не могу здесь оставаться, – сказала я. – Здесь грязно и холодно.
Солдат прекратил разгребать снег, а служанка Хельвиг потрясенно застыла, широко распахнув глаза. Очевидно, им еще не приходилось видеть заключенных, позволявших себе разговаривать с Локхартом в таком тоне. Но, как ты знаешь, я не обычная узница.
Локхарт грубо схватил меня за плечи и так резко развернул в сторону двери, что у меня перехватило дыхание. Он вытянул свою огромную руку и указал на крошечную земляную хибарку на другой стороне двора. В ней не было окон, лишь одна узкая дверка с тяжелым засовом снаружи, и даже издалека от нее веяло ужасом и отчаянием.
– Если вам здесь не нравится, фру Род, могу отправить вас в ведьмину яму, – сказал Локхарт, издевательски обращаясь ко мне на «вы». – Дьявол не дремлет, но и мы начеку. Мы как раз ищем его приспешниц. Может, вы – первая, кого мы нашли?
Я потрясенно уставилась на него, чувствуя, как во мне закипает ярость. Я такая же ведьма, как и он сам, и я уже собиралась высказать наглецу все, что думаю.
Но тут Хельвиг потянула меня за рукав.
– Пойдемте, госпожа. Я разожгу огонь в очаге.
Я брезгливо оттолкнула ее руку. Мало ли какую заразу подхватишь от такой неопрятной и грязной девицы?!
– Хорошо, – сказала я Локхарту, словно сама приняла решение. Не хотела, чтобы он увидел, как сильно я уязвлена. Не хотела давать ему лишнего повода для злорадства.
Я развернулась и по-хозяйски велела солдату, несшему мой аптекарский сундучок, быть осторожнее с ценным грузом. Изо всех сил стараясь не выдать своего отчаяния, я прошла вглубь этого мрачного обиталища, которое станет моим новым домом.
Я сидела у крошечного очага, прижимая к носу надушенный платок, и наблюдала, как Хельвиг подбрасывает в огонь мелкие комочки торфа. Огонь разгорался, мои окоченевшие члены потихонечку отогревались, и ко мне возвращалось присутствие духа.
Я начала понимать, почему ты сослал меня на этот дикий далекий остров.
– Да, мой король, – прошептала я себе под нос, памятуя о словах Локхарта о ведьмах с северных земель и о своей собственной встрече со странной девушкой в плаще из перьев.
Хотя ты, Фредерик, Божьей милостью король Дании и Норвегии, поставленный править над нами, простыми смертными, смело противостоял влиятельным вельможам, что оспаривали твое право на трон, и не уклонился от битвы со шведами, дабы вернуть себе свои владения, у меня возникло смутное подозрение: несмотря на грандиозный спектакль с сожжением Лирен Песчанки, ты, мой король, тоже втайне боишься темного женского колдовства, как боялся его твой отец.
Ты отправил меня в Вардё, потому что здесь необходимо присутствие женщины, беззаветно преданной короне; женщины, способной исполнить твою королевскую волю? Женщины, более верной тебе, чем твоя собственная жена? Женщины, обладающей острым умом и упорством?
Я и есть эта женщина, да? И я никогда не отступлюсь от возложенной на меня миссии.
Локхарт говорил, что дьявол не дремлет и собирает свою когорту, дочерей и сестер великой ведьмы Лирен Песчанки, которая прокляла твоего собственного отца и свела его в могилу. Эти ведьмы наслали чуму на все наше северное королевство, опустошили Копенгаген, Христианию и Берген и до сих пор угрожают тебе, мой король.
Не замышляют ли они наслать новую чуму, подобную предыдущей, что отняла у меня почти все?
Этих гнусных пособниц зла следует искоренить раз и навсегда. Да, теперь я понимаю: мое изгнание было уловкой, представлением, не так ли?
Я не узница, но солдат с тайным заданием от командира.
Я избавлю тебя от ведьм, мысленно поклялась я тебе, сгорбившись у очага. И ты вернешь мне свободу. Глядя на пламя, я снова видела себя в твоих нежных объятиях, мой король, наши сердца бились рядом, и ты запечатлел поцелуй на моем лбу.
Я представляла, как это будет.
– Я прощаю тебя, – скажешь ты и возьмешь в ладони мое лицо.
И я тоже тебя прощу, мой король.
Глава 6Ингеборга
Золотистые кусочки масла, крынки со сливочным сыром и кувшины с пенящимся молоком от коров Генриха Браше. Горы сладких лефсе[5] с сахаром и корицей, испеченные вдовой Крёг, которая служит у Браше кухаркой. Сельдь, обжаренная на сливочном масле. Сушеная треска для бульона. Свежая рыба! Пойманная с корабля старшего Браше, на котором он сам и его сын ходят по морю до самого Бергена, где ведут торговлю с купцами со всего света. Из последних поездок в Берген Генрих привозит матери Ингеборги подарки: маленький горшочек кристаллической соли, похожей на затвердевшие снежинки, или желтую пряность, произведенную на далеком Востоке. Однажды Сигри добавила ее в суп, и у них у всех жутко горело во рту. Кирстен выбежала на улицу и принялась есть снег, чтобы унять жжение, с мать с Ингеборгой над нею смеялись.