Глава 13
Глава тринадцатая
Беда пришла, когда ушел Дедко. Куда ушел, не сказал. Зачем — тоже. Сказал: поживи один пока. Добавил: «На заимку не ходи, на реку не ходи. Вообще в воду не заходи ни речную, ни озерную, коли беды не хочешь, разве что попить набрать и только засветло. В сараюшку, ту которая не на подворье, а за лужком, тоже не заходи. Там нужное мне зреет».
Так-то Бурый никуда и не собирался. Ни на заимку, ни в речке купаться. А в сараюшку и вовсе не тянуло. Дух оттуда шел неприятный. Даже нехороший.
Однако как ушел Дедко, так прям зачесалось у Бурого: в сараюшку заглянуть.
Да он заглядывал туда уже. Допрежь. Даже приносил разное. Дедко в сараюшке хранил то, что на подворье не поставишь. Навроде летнего нужника она была в хозяйстве.
Так думал Бурый. Прежде.
«Нужное зреет…» звучало любопытно. Очень.
Бурый крепился два дня. На третий — не стерпел. Но сдуру не полез. Он, Бурый, умный. И знает теперь, что да как. Дождался, когда солнце на верхушку неба взошло и пошел.
В сараюшке было темновато. Щели хорошо проконопачены, свет только от дверей. Но его хватало. Солнце в зените, и Бурый недурно видел в темноте.
Поначалу ничего необычного он в сараюшке не сыскал. Пахло травами и зельями, запах коих никакой пробкой не удержать, оттого здесь и хранились. Бурому даже подумалось: проверить его Дедко решил.
Что ж, коли так, то испытание Бурый провалил. Теперь жди наказания.
Ну чему быть, того не… Погоди-ка! А это что за диковина?
Пол в сараюшке был обычный, земляной, ровный, сеном присыпанный. Однако у дальней стены, там, где была сложена всякая утварь вроде корзин, горшков глиняных и деревянных мис, словно бы болотные огоньки играли. Бурый пригляделся и понял: никакие это не огоньки. Это сила сквозь вещи сочится.
Бурый обрадовался. Не зря пришел. Быстренько раскидал утварь. Ух ты! А здесь, оказывается, подпол имеется!
Поднатужась, сдвинул дубовую крышку… И обнаружил под ней другую, каменную, испещренную знаками, большая часть коих ему была неведома, а среди меньшей преобладали цепи, запирающие дорогу нежити. С этой преградой пришлось повозиться. Ни поднять, ни подцепить ее обломком копейного древка, служившего сараюшке засовом, не получалось. Бурый попробовал подкопаться сбоку и тут ему повезло. Ну или не повезло, если бы он знал о том, что последует далее. Но сейчас он не сомневался: ухватился за петлю, поднапрягся и вершок за вершком стащил в сторону каменную крышку.
Под ней оказался подпол в сажень глубиной. Внутри — домовина. Или что-то вроде. Сундук деревянный с железными углами. В середке крышки — камешек невеликий, но важный: так и сиял. А еще от него сила растекалась, наполняя покрывшие стенки резы-обереги. Изрядная сила. Если сравнить с той, что у самого Бурого была, то будто чашка малая и бочка в два аршина высотой. А светлячки, что заметил Бурый наверху — из той бочки мелкие брызги. И была эта великая сила заперта в сундуке железными углами. Знать, тоже непростые те углы. Ай да Дедко! Не знал Бурый, что ведун так умеет.
По простой лесенке, палке с набитыми поперечинами, Бурый спустился в подпол.
Обошел вокруг сундука. Чем больше Бурый на него смотрел, тем крепче становилась уверенность: внутри кто-то есть. А еще его привлекал волшебный камешек. Если смотреть на него обычным взором — ничего особенного. На кровавик похож. Только не с красным отливом, а с зеленым. Иное — если глядеть по-особому, по-ведьмачьи. Словно маленькое солнце сияет.
Потрогать сундук Бурый не рискнул. Чутье предостерегало. Так ничего и не сделав, Бурый вылез из подпола, надвинул каменную крышку, положил сверху деревянную, посыпал сверху сеном и вернул обратно утварь. Сложил в точности, как лежало. Первое дело для ведьмака: запоминать.
Снаружи ярко светило солнышко. Летний Ярило еще не вошел в полную силу, то пригревало так, что хотелось искупаться.
Однако нарушить второй запрет Дедки Бурый не рискнул. Оплетенный сетями волшбы сундук будто стоял перед глазами. Да, не знал он, что у Дедки такая силища. И все будет его, Бурого, когда старый уйдет за Кромку.
Эта мысль и радовала и пугала. А еще больше пугало то, что внутри сундука.
«Нужное мне зреет», — сказал о нем Дедко.
Что ж там такое, что его такая сила держит?
Сон к Бурому пришел худой. Тварюка мутная, пустоглазая в горло вцепилась, запустила когти… Бурый хотел ее оттолкнуть, да во сне руки занемели, хотел рвануться — и ослаб. А тварюка уже и в грудь влезла по локоть, шарила ледяной лапой, искала…
И нашла. Да не то, что искала, потому что заверещала придавленным зайчишкой, отпрыгнула…
И Бурый ее сам за шею схватил. Левой беспалой рукой. Вернулась сила.
Бурый проснулся. Сел, не выпуская твари из хвата. Та уже и не билась. Висела тряпочкой. Пищала. От обрубка мизинца на шуйце Бурого тянулась вниз серая дрожащая ниточка. По ней текла сила. Из твари в никуда.
— Пусти, пусти, пусти…
Вот что пищала тварь.
— Ты еще кто? — спросил Бурый.
— Пусти, пусти, пусти…
Писк все тоньше, тварь все меньше и — хлоп! — совсем истаяла.
И Бурый проснулся. Снова.
В доме — серый сумрак. И баба. Голая баба. Красивая. Распустеха — волосы до бедер. Сами бедра округлы и белы. Груди тяжкие сосками вверх смотрят. У Бурого сразу уд торчком. Будто не убивали его только что. Забылось все.
— Спаси меня, молодец.
Голос у бабы негромкий, хрипловатый, певучий. Как-то сразу ясно стало: не бывает таких голосов у простых баб. Их родовитых она. Боярских кровей, а то и княжеских.
— Спаси меня, молодец, освободи. За то вечно верна тебе буду.
Тут-то Бурый заметил кое-что. Не настоящая баба-то. Призрачная. Хотя из тех духов, что потрогать можно. Бурый это как-то сразу понял. И сразу захотел. Потрогать.
Баба будто почуяла. Враз рядышком оказалась. Ручка полупрозрачная, зеленым огнем играющая просочилась сквозь шкуру, которой Бурый укрыт, и ухватила уд… Холоднющая.
Похоти как не бывало. Бурый толкнул бабу шуйцей, ощутив на миг ладонью упругую сиську. Крепко так толкнул. Испугался потому что. Уж больно холод знакомый. Как у той твари.
Баба от толчка отлетела сажени на полторы. Хорошо, уд отпустила. Видать, у призраков хватка не сильная.
Бурый вскочил с ложа.
— Сгинь!
Не пропала. Стояла на коленях на полу. Глядела снизу. Глаза зеленые, сияющие, личико жалобное:
— Помоги, мне молодец! Я тебе отплачу. Хочешь, богатым станешь? Хочешь — князем сделаю? Хочешь в князья, молодец?
— Не хочу, — мотнул головой Бурый. — Сама чего хочешь?
— Свободы! Свободы хочу, молодец! Отпусти меня и любое твое желание…
Ага. Любое. Ищи дурня.
— Три, — сказал Бурый. — Три желания.
— Согласна! — немедленно согласилась прозрачная баба.
— Клянись!
— Клянусь небом землей и водой, что исполню три желания, как только отпустишь!
Похоже, она Бурого за деревенского дурачка держит.
— Три моих желания! — четко сказал Бурый. — И не водой, землей, а силу свою ставь в заклад, а свидетелем в том зови Морену.
Обрадовалась, Даже не скрыла, заулыбалась.
— Будь по-твоему! Три твои желания — за мою свободу! Коли не исполню, сила моя и судьба моя и сила твоими станут, молодец! Мать моя Морена-владычица слышит меня. Принимаешь ли ряд, молодец… Как тебя кличут?
Ух! Мать Морена… Вот это кто! Мара! Получается, не врала, когда сказала, что князем сделать может. Мара — это великая сила.
— Младшим меня зовут, — не поддался на уловку Бурый. — Да, принимаю. Говори, что сделать?
— Перво-наперво проснуться…
И Бурый проснулся уже по-настоящему.
Стояла ночь. И он был один. Неужели приснилось?
Вторую половину ночи Бурый спал без кошмаров и мар. А проснувшись, сразу вспомнил о заключенном во сне ряде. Правда сие или приснилось?
Наверное все же сон.
Бурый оправился, умылся дождевой из кадки, поставил вершу, сунув внутрь пол-лепешки, привязал снасть к деревцу на берегу. Позаботившись так об обеде, вернулся в дом, позавтракал наскоро, уделив толику Волоху с просьбой пособить и наконец поспешил к сараюшке.
На этот раз он подготовился как надо. Надел все обереги, взял оба ножа, нарисовал обережные знаки на лице груди и животе.
Дальше просто. Разобрал кучу, снял обе крышки, спрыгнул к сундуку…
Замок противился недолго. Простой оказался: крючком поддеть, провернуть и готово. Откинулась крышка.
Вот только внутри сундука оказался еще один, поменьше. И на нем тоже камень волшебный, и сеть оплетающая.
И тоже с замком, на этот раз — непростым. Бурый провозился с ним до полудня и понял: не откроется. Понял и задумался.
Внутри боролись два желания: узнать, что внутри, и чтобы ничего не узнал Дедко.
Пока что все еще можно повернуть вспять. Закрыть большой сундук, запереть его, затворить подпол и сделать, как было.
Гневить Дедку страшно.
Но вскрыть малый сундучок тянуло нестерпимо. Руки так и тянулись…
Так что Бурый поддался: вылез и пошел в дом. За топором. Не пошел — побежал. Подхватил топор, но в спешке не тот, которым дрова кололи, а другой, оставленный Дедке пару лет назад кем-то из полоцких воев — заговорить, да так и забытый владельцем. А может убили воя.
Знаки, однако, Дедко на оружие наложил и силой укрепил добре. До сих пор не погасли.
Эти-то знаки Бурого и выручили. Только взялся за топор — наваждение и спало. Сразу расхотелось бежать вскрывать сундучок.
Нет, так-то желание поглядеть, что там внутри, не пропало. Но оно было обыкновенное, не наведенное.
Бурый остановился, положил топор… Нет, не вернулось. Должно быть, вдали от сундучка чары слабли.
Нет, не станет он сундук ломать. Вернет все, как было. Гневить Дедку нельзя. Может в лягуху и не оборотит, но накажет крепко. Лучше не думать как. Во всяких пакостях Дедко великий затейник…
Бурый сунул заговоренный топор за пояс и зашагал к сараюшке.