— Укусил, — согласился Войнята. — Только не шершень. Мы-то сперва подумали: кровь это девицына. Лыцари этот мудя свои в жменьку зажал и воет. Откуда кровь — угадай спробуй. Только когда сомлел, разобрались. Будто тварюшка его за уд тяпнула. Мелкая, навроде крыски.
— Ага, — согласился Честан. — Была б покрупней, отхватила бы начисто, а эта так, понадкусала.
Оба заржали.
— Ублажил, значит, ваш князюшка гостя дорогого, — хихикнул Дедко. — Не помог ему его Христос.
— Христос ему эту пакость и устроил, — возразил Войнята. — В свите у саксона жрец его, ворона черная, так он так и сказал: наказал их бог грешника за грехи его. Так вот и сказал, все слышали.
— И все поняли? — засомневался Дедко.
— Так ворона эта не из немцев. По-нашему, по-словенски говорит, — пояснил Войнята.
— А что же дочка князя вашего? — спросил Дедко. — Что-то не верится мне, что у ней в нутре крыса живет.
— Не дочка, — уточнил Честан. — Не признал же ее Лудслав.
— И то. У него таких ублюдков дюжины три, — вставил Честан.
— Он в этом деле — могута! — с гордостью подтвердил Войнята.
— Хорошие вы мужи, — сказал Дедко. — Только вот не уразумею я все-таки: почти князь вас за мной послал?
— Так не вылечится никак Винцец… Винценс… тьфу, лыцари этот! — воскликнул Честан. — Порча ж на нем! А он знает: ты такое убрать можешь.
— Можешь же? — спросил Войнята.
— Мочь-то могу, да ведь не от наших богов порча. От Христа. Что ж жрец его рыцаря своего не излечил? Не захотел?
— Ага, — подтвердил Честан. — Глянул на уд покусанный и сказал: теперь Винценцу этому не блудить более. За то, что похоти поддался и с язычницей возлег наказал его Христос. Потому, грит, надобно отрезать болящую часть, пока на загнила. Однако, говорит, если язычницу сжечь, может, Венцика и попустит. Но тут уж князь воспротивился.
— И правильно! — поддержал Войнята. — Одно дело предложить гостю непорченую девицу, а другое — принести ее в жертву чужому богу. Тем более кровь-то в ней все одно Лудславова. Выйдет, что князь своей кровью чужого бога жерит. Да я тогда первый от него уйду. Ясно же: после такого удачи у Лудслава не будет!
— Выручай нас, Пастырь! — истово попросил гридень. — А то откуда не зайди, всё беда! Сделает князь, как ворона сказала, уйдет от него удача. А помре Венцик этот, лехитский великий князь на нас осерчает. И родня этого лыцари тоже. А родня у него сильная! Княгине лехитской он брат.
— А что сам рыцарь? — спросил Дедко.
— Не хочет отрезать. Говорит: лучше помру. А еще лучше: девку сжечь. Колдунья она, говорит. Таких он, лыцари, дюжинами жег. Вот одна ему и отмстила.
— Так она колдунья, девка ваша? — построжел Дедко. — Тогда без меня. С этой породой у меня дружбы нет.
— Да какая колдунья! — воскликнул Честан. — Всего колдовства в ней что собой красна! Таких колдуний у нас в Пильске — через две на третью!
— А меня ваш рыцарь сжечь не захочет? — поинтересовался Дедко.
Оба дружинника разом замотали головами.
— Князь у нас хитрый, — сказал Войнята. — Но не дурной. Ведуна убивать не станет. И другим не даст.
— Верю вам, — покивал Дедко. — Но вам, не князю вашему. Его я не знаю. Так что вы оба сей же час поклянетесь богами своими, что станете меня и Младшего защищать отныне и от любой беды, пока мы снова домой не вернемся. От любой! — с нажимом проговорил ведун. — Даже и от князя вашего! Клянетесь ли?
Дружинники снова переглянулись…
И поклялись.
Бурый после спросил у Дедки: а если этого рыцаря и впрямь его бог покарал? Вылечат они его и осерчает на них Христос.
— Не осерчает, — успокоил ведун. — Христос — бог особый. Он только своих, христиан, оберегает и наказывает. До других ему дела нет.
Утром, уже вчетвером, двинулись к Пильску. Дружинники — конно, Дедко с Младшим — пеше, за стремена держась.
А как до селения добрались, Дедке повозку взяли. И еще прежде заметил Бурый: хужее Дедко бегать стал. Хотя кто его знает? Может и прикидывался. А вот Бурому бегать — в охотку. С конями дружинников состязался легко. Есть не на быстроту.
А жеребец, которому он занозу вынул, поправился. Зажила ранка.
Глава 20
Главадвадцатая
В Пильске Бурый прежде не бывал. Однако если видел один такой городок, то, считай, видел все. Холм над рекой в удобном месте, где в нее приток впадает, тесноватый град, охваченный двойным частоколом. Посередке — княжий Детинец с дозорной вышкой, с которой и река на десяток перестрелов в обе стороны видна, и поля окрестные, и дорога, что бежит меж нив к лесной опушке.
По этой дороге они в Пильск и въехали. Дружинники конно, Бурый пеше, Дедко на телеге. Полпути проспал старый. Проснулся, когда уже ворота миновали. За ними все, как у всех. Подворья за высокими заборами, тяжелый дух многолюдства и суета. Кто-то что-то тащит-везет, кто-то препирается с соседом. Смерд тащит на рынок подсвинка. Тот визжит. Догадывается, что с ним станет. Псы за заборами брешут, иные попросту по улицам шляются. Но — с опаской. Жеребец лягнет или цапнет — мало не будет.
Дружинникам уступали дорогу. Многие здоровались. На Дедку зыркали с опаской. Ведун же приосанился. Строгий стал аки князь. Глядел только вперед, пока до рынка не доехали. Там Дедко с телеги слез и пошел меж рядов, поглядывая по сторонам с важностью.
Так и в Детинец вошел. С достоинством. Два дружинника конных по сторонам, Бурый — в хвосте.
А в Детинце интересно получилось. Помимо своих, пильских, на княжьем дворе чужие были. Те самые, что с укушенным рыцарем приехали. Четверо воев в разноцветных одеждах и жрец бога Христа. Ну точно ворона. Черный скукоженный, нос острый, голова на маковке лысая… Нет, не лысая, бритая. Поросла черной щетинкой. Как увидел Дедку монах, аж подскочил. Закричал, заплевался, замахал руками на пестрых воев. Хотел, должно, чтобы выгнали Дедку со двора.
Те, однако, ввязываться не стали. Понимали: не дадут. Ясно же, что не их тут сила. Однако знак свой крестовый сделали все. И помногу раз.
Князь Пильский Лудслав чиниться не стал. Сам вышел встречать на крыльцо, сказал с достоинством:
— Блага тебе, ведун, что уважил мою просьбу. Желаешь ли отдохнуть с дороги? Поесть?
Бурый удивился. Такое от князя услышишь редко. Обычно они говорят, чего хотят сами, а до прочих им дела нет.
Дедко такое любил: чтобы уважали. Потому и сам уважил пильского владыку: поклонился, прижав ладонь в груди, поблагодарил степенно… И попросил воды.
И тут Бурый догадался: не вежество это. Побаивается князь ведуна. Оттого и величает как гостя. Гость же, по покону, вредить хозяину не может. Правда и хозяин гостю тоже обязан: кормить, оберегать…
Воду принесли тотчас. Дедко испил, поблагодарил и с достоинством поднялся по ступеням в княжьи хоромы. Бурый — за ним.
И тут мимо него протиснулся монах. Грубо так отпихнул. Бурый стерпел. Негоже в чужом доме, едва войдя, свару устраивать.
Но монах не только Бурого оттолкнул. Он еще и вперед князя полез. Встал поперек пути, закричал громко и невнятно.
Бурый слов толком не разобрал, хотя орал черный жрец по-словенски. Так догадался: не хочет монах князя с Дедкой пропускать.
Бурый восхитился отвагой лехитского жреца. Владыке в его собственном доме указывать… Не всякий хоробр на такое решится.
Лудслав, однако, не разгневался. Поморщился только и указал своим на монаха.
Те взяли черного под локотки, понесли (Бурый посторонился, пропуская) и выкинули монаха с крыльца.
Тот сразу вскочил и, прихрамывая, отчего еще больше стал похож на ворону, побежал к чужим воям. И снова завопил, размахивая руками.
Досматривать Бурый не стал. Итак ясно, что не станут вои его слушать. Куда интереснее на укушенного рыцаря поглядеть.
Привычная картина. Ложе и человек на нем. И нехороший запах.
Но в этот раз ни лекаря рядом, ни волоха, ни иного умелого сидельца. Холоп, который в углу — не в счет. Этот разве что воды подаст или горшок ночной вынесет.
Вот интересно: а каково рыцарю теперь оправляться, подумал Бурый. С ехидством подумал, потому что болящий ему сразу не понравился. Нехороший у того взгляд. Недобрый. Будь воля Бурого, он бы такого лечить не стал. Несмотря на рубаху из заморской гладкой ткани и золотые перстни на пальцах.
— Это кто?
По-словенски рыцарь говорил почти как нурман. С собачьим таким подгавкиванием.
— Лекарь, — соврал князь. — Может тебе помочь.
— Резать не дам! — сердито заявил Винцен или как его там. И уже Дедке: — Вылечишь — награжу. — Пять, нет, десять денье!
Бурый удивился. Видел он эти денье. Таких из одной гривны сотни три отлить можно. Недорого рыцарь свой уд оценил.
Князь поспешил вмешаться:
— Не беспокойся, друг мой! Я лекарю сам заплачу.
Друг. Ха! Взгляд, который рыцарь метнул на Лудслава, уж точно не дружеский. Но спорить не стал.
— Показывай, — сказал Дедко и рыцарь скинул одеяло.
Ну что сказать… Лечили его правильными травами. Но, видать, все же прогневал рыцарь своего бога. Впрок не особо пошло.
Дедко задумчиво изучил пострадавшую часть, потом повернулся к Бурому:
— Волчица, — сказал он.
— Точно! — воскликнул рыцарь. — Так грызанула, что я…
— Я не про то, — перебил Дедко. — Не бывает зубов в женском месте. Баечки это. А вот схватить может, это да. У волчиц завсегда так. И у наших баб бывает. Ежели сильно болюче сделал или напугал дюже. И великой беды в том нет…
— Что болтаешь, дурень! Как же нет, если у меня кровища так и хлынула! — возмутился рыцарь. — Да я как на ноги встану, ее на кусочки пущу и псам своим скормлю!
Бурый подумал: сейчас Дедко осерчает и уйдет. Но нет. Сказал спокойно:
— Ее вины в том нет. Только твоя.
— Вот и монах ваш так же сказал! — не медля поддержал ведуна князь. — Он что говорил? Бог ваш тебя наказал! Не виновата девушка!
— А еще он сказал: сжечь ее надо! — злобно процедил рыцарь. — Колдунья она! Ди бёзе хекса!