Коих Дедко и заваливал поденно и понощно.
Бурый фыркнул сердито. Неможется ему! Да, зелье веселящее дар Дедкин замутило, но ум-то никуда не делся. Не иначе задумал что-то старый…
Бурый заглянул в сердце…
И ничего дурного не ощутил.
Ну, собираться, так собираться.
Три ножа. Тот, что силу тянет — за сапог, тот, что жизнь — сзади, за пояс. Зимой его в рукав можно, а летом нет. Заметно будет. Третий нож, простой, не посвященный, а лишь наговоренный, зато в ножнах богатых и с рукояткой наборной — на пояс. Для важности.
Котомку с травами и снадобьями можно Дедкину взять, а для снеди…
— Ясти не бери, — остановил Дедко. — Кормить-поить будут. На вот баклагу мою. Попусту не пей. Там взвар бодрящий.
Взвар — это хорошо. Три глотка — и ты как ночь поспал.
Посыл ждал снаружи. Тревожился. Конь под ним тоже беспокоился. Перенял от хозяина.
Три другие лошадки тоже спокойно не стояли, перебирали ногами. Заскучали в конюшне. Бурый выбрал ту, что покрупнее, влез в седло. Как позже выяснилось: не угадал. Тряская оказалась. Хотя его вторая — такая же.
Лошадке Бурый не понравился, но это обычно. Боятся животины ведунов. Чуют, чем пахнут. Баловать, однако, не балуют. По той же причине.
— Поехали, — велел Бурый.
— А ведун чего? — встрепенулся посыл.
— Я ведун, — буркнул Бурый.
— Не, тот, старый!
— Старый сказал: и меня довольно будет. Едем или как?
— Едем, — решился посыл.
Он, похоже, даже облегчение ощутил, что с ним не Дедко, а Бурый.
— Хозяина твоего как зовут? — спросил Бурый.
— Бирючем кличут.
О как! Интересное имя. Значит — волчий. Дедке бы — в самый раз. А вот Бурому — не очень.
— И не хозяин он мне. Вольный я, иль не видишь?
— Все мы вольные, — проворчал Бурый, пружиня ногами и понимая: поездка будет утомительной. — Пока не оседлают. — И опережая следующие слова посыла: — Помолчи, человек. Я покуда с духами поговорю.
Посыл заткнулся. Такие слова всегда действовали.
Так и ехали в молчании. Посыл впереди, за ним обе заводные, Бурый последним. Шипастые зимние подковы (железа соцкий Борич не жалел) оставляли на утоптанном снегу глубокие отметины. Зимний лес словно вымер. Бирюч, Борич. Похожие имена, однако. И скорей всего родовые. А коли так, то не простой у них род. Один — волчий, другой — боровой. Об имени соцкого Бурый раньше не задумывался.
— Слышь, свободный, а что за род у твоего Бирюча? Откуда он?
— А из дреговичей он, — отозвался посыл. — Дед его в Новом городе жил, а отец погост поставил и град при нем, и всю землю окрест под себя взял.
— Значит и дружина у него своя имеется?
— Да какая дружина! Он же не князь какой. Огнищанин по росписи. Хотя земли у него немало. Иное княжество меньше будет.
— И людей, поди, тоже?
— Ну сотни две мужей наберется. А исполчить — не менее сотни.
С гордостью сказал. Вот, значит, как дружины нет, а воев — сотня. Ну, ну.
Дальше ехали молча. Дважды меняли коней. Один раз спешились: перекусить. Посыл хотел: в седлах, но Бурый пресек. Надобно дать ляжкам и заднице передохнуть. Он жалел, что лыжи не взял. Не его это, верхом.
Однако, доехали. И как обещал посыл, до темноты.
Обосновался родич новгородского соцкого основательно. Крепкий острог на холме над озером, увиден был Бурым издали, поскольку как раз через озеро зимник и пролегал. Вокруг острога — чистые от леса поля. Ближе к стенам — дворы и дома со снежными пухлыми шапками и хвостами дымов над ними. Не княжье место, но боярское, никак не меньше.
Через сельцо проехали к воротам. Те были открыты, но не бесхозны. Рядом отрок в шубе, с копьем и щитом на спине. С посылом поздоровался дружески, на Бурого глянул и спросил:
- А где ведун?
— Он и есть, — ответил посыл.
— Чей-то молод… — скептически проговорил отрок.
Бурый усмехнулся:
— Проверить силу мою желаешь? Тогда выбирай, что тебе дороже: язык иль…
— Не-не-не! — Тут же пошел на попятный вой. — Не желаю! Езжайте по добру!
Бирюч. Высокий, пузатый, большой. Борода рыжая, широкая, а глаза коровьи. Любит жену. Страдает. Страшится худого.
И верно страшится.
Бурый враз понял: сквернавец. Дух мелкий, въедливый и злющий. Рождаются такие от обиды мелкой, но долго вскармливаемой. А могут и колдовством простым. Дедко говорил: такое колдуньи любят. Словят заложного и выпестуют на нем враз целый клубок. И уж тогда беды не оберешься. Так то со сквернавцами управиться легко. Дедко показывал не раз и сам Бурый тоже упражнялся. Пока сквернавец снаружи, прихлопнуть его легче легкого. Не трудней, чем комара раздавить. А в человека проникнуть сквернавец только через кровь способен. Нет крови и он человеку не опасней ночной бабочки. Но сквернавец терпелив. Будет виться близ жертвы, пока случай не подвернется. Ему любая ранка сгодится. Не успеет человек кровь затворить вовремя, просочится сквернавец внутрь и тогда дела плохи. Силой его в теле зацепить не легче, чем кисель ножом. Да и сила нужна особая. Вроде живца. Такая, чтоб сквернавец сам к ней потянулся, вылез и присосался-прилип. Тогда потянуть умело, вываживая нежить, как рыбешку.
Нет, Дедко и впрямь сильный ведун. Чуял, что ему тут никак не справиться. Нет в нем живой силы, только та, что от Морены. На нее сквернавец не поведется. И вытащить его у Дедки не вышло бы. Только болящей пол-ноги отсечь. По-иному не спасти. И это если поспешить А дня через три уже и вовсе никак не спасти будет, потому что сквернавец в теле живом просторно обоснуется и пока живое мертвым не станет, не выйдет. А выйдет он уже не мелким червем, а сильной нежитью. Сильной и опасной. Не червяком — змеем черным. И не надо будет уже ему ждать, пока поранится человек. Это мелкий только через кровь внутрь просочиться может, а превратившийся…
Ну да этому Бурый превратиться не даст.
— Ну что, ведун, что скажешь? Сумеешь помочь?
Смотрят оба: Бирюч и жена. Красивая она у него. И сильная. Не плачет, не стонет, только глаза влажные. Глазищи.
Бурый молчал. Прикидывал, как сказать правильно.
— Ну говори уже! — сердито вскрикнула женщина. — Я умру? Порча это? Огневица?
— Огневицы пока нет, — наконец-то нашелся Бурый. — Не пахнет рана покуда.
Ранка на пятке крохотная. Пятнышко черное. Как ухитрилась пораниться? Не холопка же какая-нибудь. Такие босиком не бегают. Тем более зимой.
— Нет огневицы. Но будет. Если порчу не снять… Не убрать.
— Откуда порча?
Бирюч. Аж рычит от сдерживаемой ярости. Укажи врага — порвет.
Ах вот как! Не один тут сквернавец. Вкруг самого Борича еще три вьются: сероватые, прозрачные еле видимые червячки…
Бурый выбросил руку, ухватил одного (Бирюч отшатнулся), втянул, осушив. Два других тотчас метнулись прочь… Ага, уже! Незримая медвежья лапа взмахнула разок-другой — и истаяла. Вместе с добычей.
— Кто-то на тебя обижен, новгородец, — сказал Бурый. — Не ее это проклятье, твое.
А вот это он зря сказал. Бирюч аж лицом потемнел, глазами захлопал, губы задрожали…
— Себя не вини! — поспешно бросил Бурый. — Врагов у всех в достатке. Иные и ворожбой балуют. Почто оберегов не носишь?
— Ношу, — Бирюч прижал ладонь-лопату к груди.
Ну да, есть там что-то такое… От сглаза отворот, похоже. И тот почти иссяк.
Бурый тем временем проведывал женщину. Увиденное не то, чтобы порадовало, но не самое плохое все же. Сквернавец пока что сидел в ноге. Не выше щиколотки. Если ступню отсечь, жить женщина будет. Но захочет ли? Без ноги. Пусть сами решают.
— Выбор у вас такой, — сказал Бурый. — Я могу порчу эту запереть. В ноге.
— А боль уменьшить сможешь? — быстро спросила женщина.
— Могу вообще унять, — ответил Бурый. — На время. А после ногу придется отсечь. Во посюда, — Бурый обозначил место.
— И она будет жить? — спросил Бирюч. — Точно?
— Будет.
— Отсекай! — потребовал Бирюч, не задумавшись ни на мгновение.
— Погоди, муж мой! — воскликнула женщина. — Ты сказал «выбор», ведун? Что еще?
— Могу попробовать порчу выманить, — пояснил Бурый. — Но получится иль нет, не знаю. Может стать хуже. Порча может выше пойти и тогда одной ступней не отделаешься. А может и вовсе…
— Отсекай! — заявил Бирюч. — Я тебя всякой любить буду, не сомневайся!
— Можно я сама решу, — мягко, но твердо сказала женщина. — И, ведун… Ты сказал, что можешь боль унять?
— Могу, — подтвердил Бурый и полез в суму.
Боль от проклятья унять даже проще, чем простую боль. Он еще не закончил втирать мазь, а болящая уже вздохнула облегченно. Тяжко ей было. Порча ведь не тело — душу терзает.
— Можешь попить чего-нибудь, — сказал Бурый. — И поснедать. Только не горячее и немного. Хочешь исти?
— Хочу, — с удивлением проговорила женщина.
Лицо Бирюча посветлело.
— Это только на время, — тут же предупредил Бурый. — Решать вам надо, не мешкая. Пусть ее напоят, накормят пока. А я по дому пройдусь.
— Зачем это? — насторожился Бирюч.
Ишь ты! Ожил. Опаска проснулась.
— А затем, что с тебя я дрянь снял, но не думаю, что единственную. Сказал же: кто-то на тебя крепко обижен. Не хочешь узнать, кто?
— Осматривайся! — пробасил Бирюч. — Я с тобой пойду! — Поглядел на жену и, спохватившись, добавил: — Ежели не помешаю?
— Не помешаешь. Кого из воев своих тоже возьми. Пригодится может.
В доме ненавистика не нашлось. Во дворе тоже. В селище не пошли. Ночь уже. До света потерпит. Опять-таки сейчас есть дело поважнее.
Болящая поела и даже чуток разрумянилась. Мазь помогала. Бурый, не поленившись, наложил ее, чтоб погуще. Хуже не будет.
А еще у него мысль нужная появилась. Как задачу себе облегчить. Проверил, все ли у него имеется для снадобья. Не хватало малости: желчи. Но это не беда. Даже человечья не обязательна. И свиная подойдет. Бурый не сомневался: Бирюч для жены раба не пожалеет, но зачем, если разницы нет.
Желчь нашлась. Буры