быстро. Малец заметил: теперь на нем все быстро заживает: ушибы, порезы, ссадины, ожоги. Вечером спать лег, а утром — кожица розовая или легкая желтизна на месте здоровенного синячищи.
Малец спросил у Дедки: почему так?
Тот хмыкнул, но все же пояснил:
— А потому что ты теперь — немного мертвый. И вода у тебя в нутре — тоже немного мертвая. А мертвая вода, малой, она всякое телесное заживляет.
— Это что ж, я теперь, к примеру, слюной своей могу раны лечить? — оживился Малец.
Да такому цены нет. Такому лекарю только лишь в княжьих хоромах жить и горя не знать.
— Размечтался! — вернул его из грез Дедко. — Твоей мертвой воды только-только на тебя самого достанет. Да и то — на мелочь мелкую.
Малец поглядел на культю мизинчика:
— А к примеру, палец новый вырастить — это мелочь?
И схлопотал от Дедки такого леща, что с чурбака слетел.
— Даже и не думай, бестолочь! — прорычал Дедко, нависая. — Палец твой…
И вдруг махнул рукой, враз остыв:
— Да все одно пока не поймешь. Просто не думай, и все.
Зато с того дня взялся Дедко учить Мальца всерьёз. Наговорам, покону-обычаю ведуньему, сути живой и вещной.
— Вот,– сказал Дедко, наклонясь к земле.– Болботун‑трава.
Он оторвал листок, протянул ученику.
Тот взял, и на лице его выразилось удивление.
— Так это ж…
— Молчи, дурень! — цыкнул ведун, да так громко, что Малец от неожиданности обронил лист.
Дедко дернул его за ухо.
— Всякий побег два имени имеет! — строго произнес он.– Одно имя для дурачков навроде тебя. Другое — тем, кто видит. То — ключ власти. К примеру, как черный люд волка кличет? — и опять дернул за ухо.
— Серый, — сказал Малец. — Пусти, больно ведь!
— Терпи. Еще как?
— Ну, бирюк. Или еще — злодеем.
— Еще?
— Разбойником… Да по‑всякому зовут!
— А волком?
— Могут и волком. Токо нечасто.
— Отчего так? — Дедко упустил намятое ухо, ухмыльнулся.
— А боятся! — захихикал Малец. — Дурные. Думают, скажешь «волк» — и прибежит.
— А прибежит?
— Не! То ж не его имя!
— Ага. А ну‑ка кликни мне его, быстролапого!
— Дедко, как?– воскликнул Малец. — Я ж имени не знаю!
— Знаешь же, что не «волк»!
— Ну!
— А я позову «Волк!» — и прибежит! — сказал Дедко.
— Так то — ты!
— А прибежит — не испугаешься?
— Не! Пускай он пугается! — и заявил гордо: — Я — ученик твой!
— Дурень ты! — (Малец увернулся от Дедкиных пальцев, спас ухо.) — Допреж времени с тобой говорю. Закрой варежку и запоминай. Болботун‑трава. Для чего? Для лиха. Вари с приговором в собачьей крови от заката до первой звезды. Залей в след с приговором, и станет человек злой да на слово грубое скорый, да не к месту. А сие, бывает, и к смерти ведет, а уж к хуле — наверное. То для лиха. Теперь — для добра. Хочешь лешего от ульев отвести, в меду вари да с хлебом положи на пенек. Леший придет, понюхает и боле приходить не станет. Еще ежели на живот или на горло порчу навели, мешай с лунным цветом да золой да с простым приговором «помянись‑оборотись, прямо да навыворотись» по телу разотри. И порча на другого перейдет.
— Дедко! — перебил Малец.– Разве ж это — доброе? Всё ты мне про нехорошее, про порчу да чары злые. А как попросту людей лечить да помогать им безвредно — никогда.
— А ты што ж, лечить удумал? — сощурился ведун.
— Да не то чтобы… Ты ж лечишь!– нашелся Малец.
— Ха! Ты сперва шесть личин смени да семь сил накопи.
— Это как? — озадачился Малец.
— А так. Одна у тебя есть. Та, что от страху. Да только одна. Вторую получишь в срок, однако толку она тебе не прибавит. Сперва разума наберись. Пусть людишки под тобой походят. Пусть всё злые их обвычки твоими станут. Пути властей и пути холопьи познай. А не то не лечить станешь, а мучить. Да сам не заметишь.
— А не врешь ли ты мне, Дедко? — и приготовился увернуться от оплеухи.
Однако ведун не ударил. Поглядел одобрительно и согласился:
— Вру.
У Мальца аж челюсть отвисла: не ожидал такого ответа.
— А потому вру, — продолжал Дедко, — что ты дурень. Ну‑ко, скажи мне приговор, чтоб кабан поле попортил.
Бурый задумался, затем начал не слишком уверенно:
— Зверь-зверь-клыкан-веперь-каменнобок-иди-на-лужок-с-лужка-на-дорожку-с-дорожки…
— Побежал! — насмешливо перебил Дедко. — Ток не к тебе, а свиней гонять иль в болото — спать! Голос, голос делай! Силы у тебя в наговоре — сколь у комара в грудке. Давай снова…
А на следующий день они отправились в город.
Стража на воротах сначала удивилась: старец оборванный, кудлатый, дикой бородой по глаза заросший, но не из жрецов. Знаков бога нет.
Зато оберегов всяких — на рынке за седьмицу не распродашь.
А с ним — мальчишка. В справной одежке, добрых сапожках, личко умытое, шапочка алая, власы льняные, чистые. Думалось сразу: может, дед при мальце — холоп услужный?
Однако слишком властно лежала на плече мальчишки клешнястая лапа с пальцами-корнями. Не по-холопьи. А кто тогда? Может, на продажу мальца ведет, потому и приодел?
Пока отроки привратные думали, старший подошел:
— Пропустить!
Гридень-десятник. Сам. Да еще главу склонил, уважение проявляя. Знает, видать.
Дедко тоже кивнул. С достоинством.
Малец не особо удивился. Вои к Дедке приходили, и не единожды. С подарками, с просьбами, за помощью.
— Сначала поснедаем горячего, потом — на рынок. Купим кой-чего.
Малец в городе — в первый раз. Дивился всему. Стенам вокруг повыше медвежьего роста, домам, заборам, тесноте, толпе людской, что спешит не пойми куда.
Дедке, впрочем, дорогу уступали. Кто — сразу, кто — помедлив. А вот псы за заборами брехать начинали пуще. Не нравился им Дедко.
Вышли на площадь. Ну как площадь… Иной огород попросторней будет. Зато за ней дом знатный. Большой, в два этажа и этот второй — выше ограды. А еще выше — башенка деревянная, а на башенке — вой в сверкающем шлеме. И вниз не смотрит, только вдаль.
Малец так загляделся, что едва на конское яблоко не наступил. Дедко поддёрнул, спас сапожки.
Сам-то ведун уверенно шагал. Как по лесу своему. Гордо вышагивал. Посторонился только раз, всадника пропуская.
Но этому всаднику все дорогу давали.
— Посыл княжий, — пояснил Дедко Мальцу. — К наместнику нашему приезжал. — Кивок на дом с башней, что выглядывал из-за частокола. — Всё, пришли. Сейчас горячего похлебаем, домашнего мясца поедим, попьём сладкого.
Изба была просторная и вонючая. Однако сквозь вонь пробивалось и хорошее: едой пахло.
Дедко выбрал стол почище, уселся на лавку, хлопнул по ней ладонью. Это Мальцу, чтоб сел рядом.
Напротив два мужа, по виду из смердов-селян, хлебали из миски уху. Чинно, по очереди. Покосились на Дедку и задвигали ложками побыстрее.
Дедко вынул из чехла ножик, простой, не ведунский, и трижды стукнул рукоятью о столешницу.
Подошел парень. Босой, в серой рубахе и таких же серых портах. Видно, из холопов.
— Меда, — потребовал Дедко. — Хорошего. Ухи той же, что эти, — кивок на смердов, — едят, чесноку покидай побольше. Поросенка такого, — Дедко отмерил ладонями примерно локоть. — Овощей пареных, хлебушка, только чтоб мягкий, из печи. А там поглядим. Ну что встал, бегом!
— А заплатить чем есть, старый? — нахально спросил холоп.
Дедко, не вставая, ухватил его за штаны спереди. Холоп охнул, глаза у него выпучились. Малец ему посочувствовал: хват у Дедки, как у кузнечных клещей.
— Хочешь, я твоему хозяину делом заплачу? Охолощу раба одного наглого забесплатно. Хочешь?
— Не-не-не… — заблеял холоп. — Отпустите, господин! Помилуйте! Всё сей миг будет!
— То-то, — пробурчал Дедко, разжимая пальцы. — Все не надо. Поросенок спешки не любит. Ну-ка стой! — крикнул он попятившемуся холопу. — Вижу, мысль у тебя дурная появилась. Так ты ее забудь. Сгадишь как пищу или питье наше, я проведаю и накажу. Пшел!
Холоп убежал. Смерды заработали ложками еще быстрее.
Принесли мед в большом глиняном кувшине и две деревянные кружки.
Малец раньше никогда не пробовал хмельной мед. Думал, он слаще.
Потом принесли хлебушек. Горячий. И котелок с ухой, в которой ложка стояла, столько в ней было крупы, овощей и жирной баранины.
Дедко на уху особо не налегал, уступив первенство Мальцу. Как позже оказалось: ждал поросенка.
Смерды ушли, но больше к ним за стол никто не садился. Впрочем, и людей в харчевне было немного. В середине светлого дня.
Поросенка Малец сначала учуял, а потом увидал. Его несли на большом деревянном блюде. Поджаристый, сочащийся жирком, пропитавшим лепешку, на которую был уложен, нашпигованный чесноком и ароматными травками, поросенок был прекрасен.
Малец пожалел, что так туго набил живот ухой…
— Мы вовремя! — удаленным громом пророкотало над ними.
Стукнули прислоненные к скамье щиты, грохнули положенные на столешницу мечи в ножнах. Напротив Дедки и Мальца уселись двое.
Один тут же ухватил кувшин с медом, глотнул, скривился и выплюнул мед на пол.
— Эй ты, смерд! Пива неси!
Выговор у него был гавкающий, чужеземный. И лицо тоже плохое. Грубое, злое, заросшее снизу рыжей, заплетенной в две косицы бородой.
Другой, такой же могучий, злой и бородатый, ухватил грязной лапищей поросенка, вгрызся в него крепкими зубами, с хрустом перекусил поросенков хребет, оторвал половину, протянул первому, а сам, отхватив поросенков румяный окорочок, вовсю заработал челюстями, уставившись на Дедку взглядом, который недвусмысленно говорил: ну, скажи что-нибудь! Дай мне повод!
— Нурман, — проскрипел Дедко. — Жадный и глупый. И храбрый.
— Да, старик, так меня зовут, — согласился нурман невнятно, поскольку рот его был занят. — Свен Храбрый. Ты назвал меня глупым, но я тебя прощу, если пиво будет не хуже, чем это мясцо. А если ты, старик, заплатишь за всё, что мы с братом съедим и выпьем, то я даже оставлю тебе твою никчемную жизнь.