— Есть! — убежденно вдруг выкрикнул Билибин.
— Что? — уставился на Билибина Серебровский и будто только что увидел его: — А вы, собственно, кто?
— Горный инженер Билибин.
— Билибин? Какой Билибин?! Я вас приглашал? А зачем вы пришли?! Что вам надо?! — бесцеремонно забросал вопросами Серебровский.
Но на все его вопросы Юрий Александрович ответил решительно и твердо, так, словно пришел не просить, а приказывать:
— Я хочу искать золото на окраине, где пока еще ничего нет. Вот смета!
Серебровский нередко был резок, но если встречал отпор, то сразу снижал тон и даже проникался уважением к такому собеседнику. И теперь, отложив телефонные разговоры, он взял смету, углубился в нее и лишь изредка испытующе взглядывал на Билибина.
Юрий Александрович, чтобы не молчать и сгладить свою резковатость, ронял помягче:
— Просил два миллиона, как и Сергей Обручев. Теперь прошу в три раза меньше. С Колымы без золота не вернусь…
— А это — серьезно?
Юрий Александрович не понял: то ли Серебровскому кажется, что смета составлена несерьезно, или экспедиция на Колыму — дело несерьезное. Обиделся за то и другое, резко спросил:
— Что — несерьезно?!
— Не обижайтесь, товарищ Билибин. Я тоже страх какой обидчивый. Однажды даже на Ленина обиделся, — и, не отрываясь от сметы, просматривая и другие материалы, которые были приложены к ней, все, видимо, изучая и обдумывая, стал в то же время доверительно рассказывать: — Организовал я в Турции, на международном рынке по указанию Владимира Ильича продажу бакинской нефти. Торговля у меня шла бойкая и выгодная: бензин и керосин продавал, оборудование, одежду, продовольствие закупал. Все, как просил Ильич! А перед отъездом из Турции даже на будущее торговый договор заключил со стамбульским Сосифросс — для нас очень удобный и выгодный. Думал, Владимир Ильич похвалит меня, а он дал телеграмму, как ножом по сердцу: «Договор странный. Где гарантия, что Сосифросс не надует?» Выходит, меня за нос провели, выходит, я — дурак, мальчишка…
— Фрондер…
— Да, да, мальчишка, отчаянный, но неразумный. Пошел я тогда к Серго — он был председателем Кавказского бюро партии — и стал ему по-дружески плакаться: Ильич, мол, меня считает простофилей, не доверяет мне, не подать ли мне в отставку. Серго плакальщиков не любил, но мне ничего не сказал, а Ленину про мою обиду каким-то образом сообщил. Не прошло и двух недель, как показывает мне Серго телеграмму. «Читай!» — говорит. Читаю: «Серебровский не должен обижаться на тон моей телеграммы. Я был обеспокоен судьбой Баку. Серебровского считаю ценнейшим работником… Покажите эту телеграмму Серебровскому: Ленин». Тут у меня другие слезы из глаз… Великое это счастье и дело великое — доверие друг другу. Так что, простите, если обидел, но, прежде чем дать вам эти несчастные шестьсот пятьдесят тысяч, я хочу поточнее знать — под что даю. Расскажите. Все по порядку. А я пока еще кое-кому позвоню…
И Юрий Александрович охотно, с радостью и доверием, как родному отцу или самому близкому другу, начал рассказывать. Начал по порядку, с того, как в институте зародилась гипотеза о Тихоокеанском золоторудном поясе, и изложил ее со всей обстоятельностью, не опасаясь, что профессор-нефтяник Серебровский будет над ним смеяться, как смеялись в Геолкоме.
Черные, острые, под густыми щетинистыми бровями, глаза Серебровского впились в Билибина:
— Любопытно. Очень любопытно. Есть у меня в Америке один знакомый — мистер Вандерлип. Он занимался когда-то нефтью, имел свои промыслы, но потом потянуло его на золото… Отправился он на Аляску вместе с англичанином Холтом, а еще позже захотел взять у нас в концессию Камчатку, Охотское побережье, обращался с такой просьбой к Ленину, был у него на приеме… Не подбирались ли эти вандерлипы и холты к вашей Колыме, а? К вашей золотой пряжке, а? Великие идеи, молодой человек, носятся в воздухе. И тут важно не то, кто первым за нее ухватится, а кто первым ее докажет… В Геолкоме не верят? Да, конечно, кое-кто заплесневел… Не зря Дзержинский занимался этим Геолкомом. Но я бы вам не советовал обострять отношения с ними. У нас это пока — единственная геологическая организация, и если мы отпустим шестьсот пятьдесят тысяч, то не вам лично, а Геолкому, и от Геолкома будет ваша экспедиция…
Билибин еще долго рассказывал. Пересказал все, что слышал о Бориске и Розенфельде, много говорил о Вольдемаре Петровиче Бертине…
— Да, я слышал о нем. Но, нет, нет, вместе с вами на Колыму я его не отпущу. У нас таких золотоискателей и организаторов золотой промышленности — раз, два, и обчелся. А нам, как вы говорите, надо еще и на Чукотке золото искать, а?..
Пока Юрий Александрович рассказывал, подходили вызванные по телефону члены правления Союззолота, представители ВСНХа, Наркомфина, Госбанка… Пришел и Милейший. Рассаживались и ждали, когда закончится аудиенция какого-то горного инженера… А Серебровский не торопил Билибина, слушал внимательно, задавал вопросы и сам комментировал его ответы. И только потом уж, обращаясь к истомленным ожиданием правленцам, сказал:
— Ну вот, товарищи, на ловца, как говорится, и зверь бежит. Сегодня ночью Иосиф Виссарионович дал мне указание: расшевелить золотое болото, и прежде всего на окраинах! А утром горный инженер Билибин заявился и предлагает конкретно искать золото на Колыме и Чукотке. На Колымскую экспедицию уже и смету составил… Немного просит: всего шестьсот пятьдесят тысяч. На Колымскую экспедицию мы эту смету отпустим. И в этом же году мы должны организовать экспедицию на Чукотку! Ну, а теперь вы, товарищ Билибин, свободны, но можете и остаться послушать. Вам это пригодится.
Билибин остался и с большим вниманием, даже с волнением, слушал о ночной беседе Серебровского со Сталиным, чувствуя, что эта беседа и этот день — революция в золотой промышленности, и он, Юрий Александрович, участник этой революции… Он слушал и никак не мог согнать с лица блаженной самодовольной улыбки, так не подобающей важному историческому совещанию в Союззолоте.
В тот же день вечером, как это было условлено, Билибин «молнировал»:
«алдан зпт прииск незаметный зпт бертину тчк экспедиция колыму разрешена тчк эрнесту зпт раковскому предлагаю принять участие тчк прошу подобрать пятнадцать рабочих зпт выехать владивосток второй половине мая тчк билибин».
СБОРЫ БЫЛИ НЕДОЛГИ
Победителем, на крыльях Нике, возвратился в Ленинград Юрий Александрович. В Геолком по мраморным лестницам он взлетел, чуть не зашибив ливрейного швейцара. А «тираннозаврам» великодушно объявил свою волю:
— Я только лишь попрошу себе в помощники палеонтолога Цареградского, да еще кого-нибудь из астрономов-геодезистов, чтоб не заблудиться среди этих, — Билибин попрыгал пальцами по листам геологической карты, — поросячьих хвостиков…
О Цареградском он просил не случайно. Познакомившись лет пять назад, они хорошо знали друг друга. А случилось это так… У Билибина был свободный час между лекциями, он зашел в пустую аудиторию почитать. С этой же целью и в это же время оказался здесь Цареградский. Разговорились. Цареградский — он был на курс ниже Билибина — между прочим спросил:
— А вот скажите, пожалуйста, почему почти все наши геологи после окончания института, да и позднее, стремятся работать в Крыму, на Кавказе или на Урале? Почему не едут в Сибирь?
— В Крыму условия весьма привлекают, а в Сибирь не всякий отважится…
— А я бы поехал туда, в Сибирь, новизну искать. Там в мерзлоте нашли целого мамонта и, наверное, есть грандиозные скопления и других реликтов!
— Весьма возможно. И я не прочь поближе познакомиться с тамошними горами.
Цареградский хотел быть палеонтологом, Билибин — петрографом. Они не были похожи: Билибин — огненно-рыжий, Цареградский — как цыган, смуглый, черный; у Билибина выдавался массивный, круглый подбородок, у Цареградского подбородок был острый. И глядели они по-разному: светлоглазый Билибин — открыто и прямо, у Цареградского карие глаза смотрели как-то из-под бровей, прицеливаясь.
Каждый раз при встречах Билибин и Цареградский возвращались к своим мечтам о будущем, рассказывали друг другу все, что узнавали о далекой Сибири, Якутии, Камчатке, Чукотке… Как-то Билибин предложил:
— А что, если при геологическом кружке организовать сибирскую секцию?
— Будем собирать материалы — печатные, рукописные!
— Пригласим тех, кто хоть кое-что знает о сибирской землице: геологов, врачей, политкаторжан!
— Нам надо знать о Сибири все!
— Будем делать рефераты…
— Даешь Сибсек, Стамбулов! — провозгласил Билибин, переиначив фамилию Цареградского.
Так родилась при геологическом кружке Горного института Сибирская секция. Она вскоре выросла в довольно большую группу единомышленников. И пока Билибин был студентом, его бессменно выбирали председателем, а Цареградского — заместителем.
Сибсековцы копались в книгах, в архивах, в геофонде, вылавливали все о Сибири. Узнали как-то, что в университете учится молодая чета из Енисейского края, пригласили ее. Когда же в секцию вошел Дима Вознесенский, то пригласили и его отца, старого геолога, по делу «Народной Воли» отбывавшего ссылку на Вилюе.
Дипломная работа у Цареградского к тому времени была готова, предметы оставалось сдать легкие. Все это он мог сделать и раньше, но тянул — жаль было расставаться с институтом, да и семья обременяла: приходилось не только учиться, но и подрабатывать. Теперь же, когда позвали на Колыму, он решил немедленно ликвидировать все свои долги.
— Поздно, — сказали в ректорате. — Идите к председателю комиссии профессору Болдыреву, может, сделает исключение…
Педантичный Болдырев не допускал никаких отклонений от институтских правил. Но Цареградского он знал хорошо, видел в нем большие способности, отмечал повышенный интерес к минералогии и кристаллографии, дважды приглашал к себе ассистентом. Цареградский каждый раз уклончиво отказывался, потому что увлекался палеонтологическими занятиями у профессора Рябинина, но сказать об этом Болдыреву прямо не мог. Однажды Болдырев зашел в кабинет Рябинина и застал там Цареградского за изучением костей мезозавров.