— Прошу, останься, — промолвила Заида.
Женщина снизу вверх смотрела на неё. Потрясённая. Перепуганная. Заида чувствовала, как бешено пульсирует кровь в её горле, в её плоти.
— Ты... ты Едок? — выдохнула она.
— Мне не нравится это слово. — Заида с досадой глянула на свою робу и раздражённо вздохнула. Она двигалась так стремительно, что порвала ткань. — Но отрицать не стану.
Женщина пятилась, извиваясь в пыли. Она понимала, что не сможет убежать, и всё же пыталась, а Заида неспешно следовала за ней.
— Я совершила глупость, — прошептала она. — Взяла камни. Я никогда раньше...
— Ты делаешь это годами.
— Я просто хочу накормить своих детей. Просто хочу дать им... то, чего у меня никогда не было...
— О, твои прелестные малютки, плод твоего чрева, свет твоей жизни! И сколько же их у тебя?
— Двое. — Женщина сглотнула. — Мальчик и девочка.
— Я бы сказала, что разочарована, — протянула Заида, — но не сильно удивлена. Воровка обычно оказывается ещё и лгуньей. Я знаю, кто ты, Хафедие, и единственные твои дети — это те сотни на прииске. Те, которым ты носишь воду. Те, у которых ты забираешь алмазы.
Хафедие упёрлась спиной в дерево — дальше отступать было некуда. Закончились и земля, и ложь. Её лицо исказилось, глаза наполнились слезами, и они потекли по щекам.
Заида задумчиво посмотрела на неё.
— У тебя красивые глаза. — Её воспоминания были смутными, из времени до превращения, когда она ещё плакала, смеялась и так остро всё чувствовала. Но порой запах, обрывок мелодии, случайное лицо в толпе пробуждали образы прошлого в её разуме, яркие, словно это было вчера. Глаза этой женщины напоминали глаза её сестры. Сестра, улыбающаяся, поющая на солнце, танцующая в саду... Как давно она умерла?
— Ты убьёшь меня? — прошептала Хафедие.
— И кто тогда будет приносить мне камни? — Заида присела перед женщиной и достала кошель, отнятый у Клету, всё ещё влажный от его крови, и вложила в руки Хафедие. — Я заплачу тебе столько же, сколько заплатил бы Клету. — Она взяла сумку, заглянула внутрь и увидела там ещё камни, мерцающие в темноте. Один казался очень крупным. За такой дадут хорошую цену. — Если найдёшь ещё, приноси их мне, и я заплачу за них тоже. И тебе никогда больше не придётся иметь дело с... — Заида поморщилась, — такими, как он.
— Как мне найти тебя?
— О, у меня острый слух. Прошепчи моё имя ветру, и я сама найду тебя.
Женщина моргнула, и новые слёзы скатились по блестящим дорожкам на её лице.
— Я думала, ты скажешь, что камни принадлежат Пророку...
— Пророк, несомненно, сказал бы именно так. Пророк погрозил бы назидательным пальцем и нахмурил своё строгое чело. Пророк велел бы повесить тебя в клетке за их кражу, и бла-бла-бла. — Подул ветерок, и Заида наблюдала, как он колышет пальмовые листья, прислушиваясь к стрекоту сверчков вдалеке. Она запрокинула голову и посмотрела на звёзды, и впрямь рассыпанные, как алмазы по небесному полотну, и вздохнула. — Пророк ушёл. Мы, оставшиеся, должны делать свой выбор, и если мы выбираем лучший мир, за него нужно платить. — Она ухмыльнулась. — Можно сказать, меня теперь больше интересует прибыль... чем Пророк. — По какой-то причине эта шутка никогда не переставала её забавлять. Возможно, теперь, когда она была свободна веселиться, ей нужно было наверстать упущенное.
Женщина сглотнула, всё ещё прижимаясь к стволу дерева, теперь, казалось, напуганная ещё сильнее прежнего.
— Что же ты за Едок такой? — прошептала она.
Заида легонько щёлкнула женщину по подбородку и поднялась на ноги.
— Нового типа.
***
Манок вошёл в гавань Вестпорта на закате. Не днём — это выглядело бы слишком напоказ. Не в темноте — словно ему есть что скрывать. С причалом проблем не возникло: его судно не было ни большим, ни маленьким, ни особо ухоженным, ни явно запущенным. Важно было соблюдать умеренность во всём. Особенно для контрабандиста.
Он неторопливо шёл по набережной, приветливо кивая и улыбаясь каждому встречному. Манока любили в Вестпорте. Его любили везде, куда бы он ни прибывал. Отчасти из-за кивков и улыбок, но главным образом, приходилось признать, из-за взяток.
— Сержант Йовиди! — воскликнул он и, пожимая огромную лапищу стражника, ловко вложил в неё кошелёк — с непринуждённостью человека, набившего руку на взятках.
— Манок! — отозвался Йовиди, отвечая на рукопожатие и пряча монеты в карман с той же непринуждённостью — человека, привыкшего эти взятки получать. — Как прошло плавание?
— Немного штормило, но я справился. Я там кое-что добавил сверху. — Щедрость была полезна не только для души, но и для дела. Толика расположения среди власть имущих по обе стороны моря служила разумной страховкой от превратностей судьбы. — Может, новые туфельки для вашей супруги?
Йовиди усмехнулся:
— Я тоже обувь ношу.
— Значит, заслуживаете самую лучшую. — Манок похлопал его по плечу и побрёл дальше по причалу, уходя с солнца в прохладную тень между зданиями. Он улыбнулся, поглаживая кожаный кошель под рубахой. Вот так просто всё было сделано, а камни стоили вдвое больше того, что он заплатил за них в Ульрихе. Там они были гуркскими алмазами, не одобренными церковью, но Вестпорт находился в Союзе, а значит, теперь камни стали законопослушными гражданами Союза и могли преспокойно проплыть через Круглое море в Адую, не вызывая ничьих подозрений. Его августейшее величество Верховный король, в конце концов, и без того жил весьма недурно. Какая, право слово, разница, если Манок вежливо уклонится от внесения своей лепты в его сокровищницу?
Бывало, он вплывал в Вестпорт ночью, пробирался через сточные трубы, обваливал камни в мёде и глотал их, а потом весь следующий день жалел, что они не помельче, пока выхаживал эти чёртовы булыжники. Манок почти скучал по тем лихим, опасным годам. Но правда была в том, что куда безопаснее, намного суше, гораздо приятнее для некоторых частей тела и просто выгоднее для дела было взывать к людской алчности.
В конце концов, алчность была единственным, на что всегда можно было положиться в алмазном бизнесе.
***
— Признаюсь... — пробормотал Габрези, когда к нему, наконец, вернулся дар речи, — я обычно не связываюсь с камнями такого размера. — И он изобразил свой коронный полный сомнения вздох. Это не было ложью как таковой. Никто обычно не связывался с камнями такого размера — просто потому что они встречались крайне редко. По правде говоря, Габрези с превеликим удовольствием имел дело с любыми камнями, на которых мог заработать, и чем крупнее камень, тем больше навар. Но сейчас ему было выгодно разыграть нерешительность, хотя это становилось всё труднее, чем дольше он рассматривал этот камень под ювелирной лампой. Качество оказалось столь же исключительным, как и размер.
— Меня не слишком впечатляет качество...
Манок рассмеялся:
— Может, зайдём за вторым мнением к соседу?
— Нет! Нет. — Габрези было нелегко сохранять свою тщательно отрепетированную небрежность, когда в ладони покоилось целое состояние. В Срединных землях появились новые деньги — вместе с новыми фабриками, новыми идеями и новыми способами ведения дел. Никогда ещё не водилось столько денег и столько людей, жаждущих эти деньги показать, поэтому цены на драгоценные камни всех видов, и особенно на алмазы, непрерывно ползли вверх. Шальные деньги. Безумные деньги. Шальные, безумные, восхитительные деньги.
Габрези издал самый горестный из своих вздохов:
— В Срединных землях неспокойно. Ломатели, поджигатели, эта заваруха в Вальбеке, войны в Стирии. Настроения на рынке самые мрачные. Покупателей — по пальцам пересчитать. Цены на драгоценные камни всех видов, и особенно на алмазы, в последнее время рухнули.
Манок выхватил камень из его руки и повернулся к двери:
— Вот насчёт этого я, пожалуй, и правда спрошу второе мнение...
— Постойте! — Бывали случаи, когда худощавое телосложение оказывалось несомненным преимуществом — он частенько тешил себя мыслями о том, сколько сэкономил за годы на ткани для новой одежды, — и теперь Габрези проворно скользнул мимо контрабандиста и ловко встал между ним и выходом. — Подождите минутку.
— О? — Манок раскрыл ладонь, позволив этому чудовищному камню поблёскивать в луче пыльного солнца. — И чего ради?
Габрези облизнул губы. Он знал, что этот стервятник Горт дан Брейер сейчас в городе и платит бешеные деньги за лучшие камни, а этот был находкой всей жизни. Он уже прикидывал в уме, сколько сможет наварить, даже не выходя на улицу, и от этих цифр у него текли слюнки.
Он изобразил свой фирменный театральный вздох, словно решаясь против здравого смысла оказать дорогостоящую услугу:
— Я сделаю вам предложение.
***
— Что бы вы сделали с этим? — спросил Брейер. — Чисто гипотетически?
Веттель сощурилась:
— Я не люблю шутки, — сказала она. Муж всегда называл её лишённой чувства юмора, но сама она предпочитала считать себя прагматичной.
— О, я абсолютно серьёзен, — сказал Брейер.
— Подождите... он что, настоящий? — Она выхватила камень из его руки — клянусь Судьбами, какой же он тяжёлый — и торопливо опустила лупу к глазу. Поразительно, как улучшились линзы за последнюю пару лет. Эта новая — просто чудо какое-то. Она мгновенно определила, что камень настоящий, через секунду — что у него превосходный цвет и чистота, а ещё через мгновение — что в нём нет серьёзных изъянов. — Вот это да... — пробормотала она.
Алмазы как люди — двух одинаковых не найдёшь. Раскалывание каждого камня — головоломка без единственно верного решения. Сотни мелких выборов, и каждый — игра с шансами. Один крупный камень может стоить куда дороже трёх мелких, но его будет намного сложнее продать. А ещё есть риск ошибки. Испортить один камень из трёх — беда. Испортить один великолепный камень — верная смерть.
Но раскалывание камня — столько же искусство, сколько наука. Отец всегда говорил ей, что лучшие огранщики доверяют чутью. Поэтому она позволила пальцам скользить по шероховатой поверхности, прощупывая форму. Чувствуя форму, которой он жаждал стать. Прикидывая, как его расколоть. Алмазы как люди — кажутся несокрушимыми, но у каждого есть свои слабые места, свои уязвимые грани.