В то время как Великий князь Николай Николаевич находился на Кавказе, обстановка в России складывалась все грознее и чувствовалось неизбежное приближение жестокого кризиса власти.
1. Характеристика Русской армии во вторую половину кампании
Осень 1915 г. Я принял в командование корпус, который считался одним из более сохранившихся. В нем, однако, я застал, только 8000 штыков, вместо положенных 28 000. Некомплект офицеров был относительно еще более значителен. Пулеметы и орудия состояли не полностью. Боевые припасы находились в огромном некомплекте. Всякий выстрел был на счету. Люди корпуса выглядели усталыми. Одежда и снаряжение на них поизносились. Особенно плоха была обувь; у многих на ногах были лишь жалкие ее остатки.
Техническое снабжение войсковых частей оказалось нищенским. Обрывки телефонной проволоки служили для связи. Никаких приспособлений для резки проволоки, даже простых ручных ножниц; полное отсутствие газовых масок. И так во всех корпусах Русской армии…
После тяжелого и длительного отступления из Галичины и русской Польши, занявшего все лето и часть осени 1915 г. Русской армии удалось, наконец, остановиться на новой линии от Рижского залива до румынской границы. Общее протяжение фронта около 1000 верст; на нем и разместились русские войска, в числе до 1800 батальонов. Занятая линия являлась довольно случайной и не представляла удобств для длительной обороны. Хуже всего было то, что русские войска, остановившись на ней, лишались возможности пользоваться для переброски своих войск вдоль фронта удобными рельсовыми путями. Линия от Риги до Двинска находилась под обстрелом германской артиллерии, а железнодорожные узлы Вильна и Барановичи оказались окончательно в руках неприятеля. Наши сообщения в тылу фронта были, таким образом, и затруднительными и кружными.
Делать, однако, было нечего. Истомленные, ослабленные в числе рядов и лишенные боевых припасов русские войска не были способны исправить соответствующими контрударами отмеченные недостатки; приходилось поэтому к ним приспосабливаться. Постепенно, с большими усилиями и крайним напряжением, местность, определяемая упомянутым выше фронтом, была превращена в сплошную укрепленную позицию. Впереди фронта протянулась непрерывная полоса колючей проволоки, перепутанной между несколькими рядами деревянных кольев, сзади же, в складках местности и на обратных склонах возвышенностей, разместилась немногочисленная и слабая по калибрам русская артиллерия.
Вслед за нами к той же линии подтянулись войска наших противников: на севере – почти до Барановичей – германцы, южнее – австрийцы. Неприятель был также измучен непрерывными передвижениями, почему, ввиду наступления осени, он, в свою очередь, остановился и стал закрепляться на уступленной ему местности. Противник, к тому же ослабленный перевозками в ту пору на Сербский фронт, уступал нам в числе, но за ним имелось длинное победоносное наступление, поднимавшее его дух, и технически он был гораздо богаче нашего снабжен и оборудован.
Так образовались к началу 1916 г. друг перед другом два сплошных фронта. Чтобы выйти на маневренный простор, одна из сторон должна была предварительно прорвать стену неприятельских укреплений и затем расширить выполненный прорыв до возможности проложить вперед путь маневренной группе войск. Задача весьма трудная при силе современного огня и наличии у противной стороны резервов иле возможности их подвезти с других фронтов.
Если бросить только беглый взгляд на события, происходившие на русском фронте с конца 1915 г. и в течение всего 1916 г., без особого углубления в их существо, то может получиться впечатление, что год этот протек для Русской армии в томительном сидении в окопах, изредка прерывавшемся, хотя и очень кровавыми, но довольно беспланными наступлениями, с целью вырваться из удручающей обстановки позиционной войны.
На самом деле это было вовсе не так, и всякая наступательная операция русских армий на протяжении указанного времени, хотя и не диктовалась прямыми интересами собственного фронта, но имела всегда своею целью оказание помощи то Сербии, то Франции, то Италии, то, наконец, Румынии. Такой способ действий вызывался условиями коалиционной войны. Эта мало-показная роль вынуждала между тем русские войска вести ряд очень трудных операций тактического характера, выполняемых в условиях крайней торопливости и недостаточной подготовленности, что, в свою очередь, вело к излишним кровавым потерям.
Хотя в течение 1916 г. и произошли некоторые улучшения в деле снабжения нашей армии вооружением, огнестрельными припасами и техническим снабжением, но улучшения эти очень мало коснулись вопроса снабжения русских войск тяжелой артиллерией и авиацией. А между тем, для наступательных действий в сфере укрепленных позиций, необходимо именно наличие большого количества могущественной артиллерия, богато снабженной снарядами и хорошо корректируемой при стрельбе. Из-за бедности наступательных средств также гибли десятки и сотня тысяч русских людей, гибли в их стремлении облегчить положение союзников! Но внутренняя связь операций на русском фронте с общей обстановкой была ясно ощущаема только на верхах армии. Для армейской массы эта связь не была ясной. Внизу, в ее толще, ощущалось лишь раздражающее количество жертв и почти полное отсутствие «видимых» результатов…
– Мы, «пушечное» мясо!.. Нас не жалеют и день за днем ведут на бойню!.. Войну ведут человеческими телами!.. шевелилось в душе солдата.
И действительно, уже в мае 1916 г. военное министерство предупреждало Ставку:
«Число призванных перевалило за 10 % всего населения, несущего воинскую повинность. Новобранцы 1918-го года – это последний до осени источник молодых укомплектований!..»
2. Разложение армии
С наступлением, в свою очередь, для Германии более трудного в военном отношении времени, правительство императора Вильгельма озаботилось созданием в различных пунктах страны особых отделений для пропаганды идей, способных облегчить германскому народу продолжение войны. Пропаганда должна была распространяться всевозможными путями, но особое значение придавалось словесной передаче обработанных в известном смысле сведений.
– Мысль существует, – говорит по этому поводу генерал Людендорф, – а откуда она взялась, неизвестно!..
Очевидно, пропаганда велась не только внутри собственной страны; она широкой волной направлялась также в государства, находившиеся с Германией в войне. Шла она в эти страны двумя потоками – с фронта и через тыл, но имела одну задачу: угасить в войсках и населении этих государств дух войны и подорвать в них внутреннюю дисциплину. Для России, с непрочной государственностью, темной и неудовлетворенной массой населения и с правительством, все более и более терявшим общее доверие, пропаганда эта оказалась смертельным ядом.
– Пора бы прикончить войну, – ходило среди солдат. Стреляем друг в друга вот уже третий год!
Казалось, что и противник проникся теми же взглядами, – по крайней мере, его солдаты и офицеры все чаще и настойчивее стали появляться перед русскими окопами с белыми флагами и мирными зазываниями.
Так началось на фронте между противными сторонами то, что стало позднее называться «братаньем». Прививке и распространению этого яда немало содействовали те идеи «пораженчества», которые сравнительно с давних пор укрепились в некоторых наших партийно-революционных кругах. На конференции, например, социалистов «тройственного согласия» в Лондоне, происходившей в середине февраля 1915 г., заменявший отсутствовавшего Ленина большевик Литвинов (Меер Валлох),[194] по поступившим в парижское посольство сведениям, протестовал вообще против «социал-патриотической» конференции. Другой же член одной из русских социалистических партий формулировал свои взгляды на войну приблизительно в следующих выражениях:
«Победа Франции, Англии и Бельгии принесет победу и России. Возможно ли думать, что Россия, как страна, управляемая царизмом и оказавшись победительницей, будет принимать участие в необходимых реформах, и не правдоподобнее ли, что она еще больше закрепит не только свою страну, но и вновь приобретенные земли, до этого относительно свободные?»
К сожалению, в конце 1916 г. в Ставке была задумана крайне несвоевременная реорганизация нашей армии, имевшая целью осуществить переход от четырехбатальонных к трехбатальонным полкам в пехоте, с соответственным увеличением числа полков и дивизий. С точки зрения боевого использования войск, потребность в такой реорганизации ощущалась уже давно, и в штабе Верховного главнокомандующего, еще при мне в 1915 г., обдумывались способы осуществления этой серьезной реформы. Однако проведению ее в исполнение препятствовали уже тогда многие обстоятельства, и прежде всего, крайне ослабленный кадровый состав офицеров в войсковых частях. При этом условии должно было явиться опасение, что хотя намечавшейся реформой и достигалось увеличение числа полков и дивизий почти на 25 %, но качественный состав всех этих войск должен был от этого реформирования значительно пострадать, тем более что формирование артиллерийских и инженерных частей затруднялось отсутствием материальной части. Так это случилось и в действительности. Русская армия, в результате задуманной реформы, вышла из нее внутренне ослабленной, и ее сопротивляемость разного рода разлагающим началам, конечно, значительно уменьшилась.
Указанная реорганизация, в связи с необходимостью довести армию до полного состава, потребовала осуществления новых усиленных призывов, которые легли, в значительной мере, на лиц, до сего пользовавшихся разного рода льготами. Самый факт их призыва был непопулярен в населении, нуждавшемся в рабочих силах, почему уже сам по себе мог создать почву для злонамеренной агитации и возбуждения внутреннего недовольства. Но недовольство это значительно усилилось, вследствие нераспорядительности военного министерства, забившего людьми запасные части сверх всякой меры и не имевшего в то же время возможности обеспечить эти части соответствующим числом учителей, винтовок и учебных пособий. Имелись, например, запасные батальоны, числившие в своем составе свыше 15 000 и до 20 000 тысяч обучаемых! Праздная толпа, тесно размещенная в казармах и не видевшая оправдания своему призыву, естественно представляла собой крайне благоприятную среду для пораженческой пропаганды.
С другой стороны, под впечатлением этой пропаганды и усталости войной в войсках развилось в тревожных размерах дезертирство, причем дезертиры являлись в деревне лучшими проводниками идей пораженчества, так как надо же им было дома прикрыть свое преступление какими-либо идейными мотивами! Становилось, таким образом, ясно, что Русскую армию стал точить изнутри червь разложения.
3. Оскудение русской земли
Усиленные призывы и в самом деле обездолили рабочею силою, как деревню, так и промышленные предприятия, изготовлявшие предметы боевого снабжения.
К тому же, затянувшаяся война и затрудненность морских сообщений постепенно придали ей особый характер войны на «истощение». Кому же, как не России, богатой только хлебом, но крайне немощной в промышленном и транспортном отношениях, пришлось испытать на себе в первую очередь эту новую тягость борьбы!
В начале войны в России никому не приходила в голову мысль о необходимости бережливого расходования ее сельскохозяйственных богатств. Меры по введению в Германии надзора за расходованием продовольственных припасов вызывали в России лишь иронические замечания о быстром приближены времени, когда мир для немецкого народа станет необходимостью. Только в 1915 г., с отступлением Русской армии из западно-пограничной полосы, в которой погибли весь урожай и масса скота, только тогда начал в армии чувствоваться недостаток продовольственных припасов и продуктов. Недостаток этот быстро увеличивался вследствие плохой обработки полей, в результате обезлюдения деревни и усиленных призывов.
Особенной массы людей требовали тыловые работы; для удовлетворения этой потребности уже весною 1916 г. возник вопрос о привлечении к некоторым из них, например, к рубке лесов для заготовки дров и лесных материалов китайцев и корейцев. Мера эта, впоследствии осуществленная, не спасла, однако, деревню от обезлюдения. Обстоятельство это не сразу было учтено и на него не было обращено должного внимания даже после известной записки 28 членов Государственного совета и думы, поданной на имя Императора Николая II, в ноябре 1916 г… В записке этой определенно указывалось на то, что Россия отдала армии все, что могла и что она уже подходит к иссяканию людского запаса.
Запас людей мог быть увеличен только двумя способами: призывом в войска инородцев, не несших военной службы, и новым привлечением из населения военных контингентов, но уже в возрасте старше 43-х лет. Первый источник едва ли мог считаться обильным, как по относительной малочисленности вообще инородцев, не отбывавших воинскую повинность (около 11 %), так и по невозможности сразу взять из их среды весь пригодный для армии людской материал. Что же касается людей старших возрастов, то их призыв в войска, по мнению авторов записки, едва ли был допустим в условиях экономической жизни в России.
«В стране, – указывали члены законодательных палат, – и без того огромный недостаток рабочих рук во всех важнейших отраслях народного труда, в том числе и в производствах, работающих на оборону». «Положение в России, – говорилось далее в той же записке, – не может быть сравниваемо с западными государствами. Огромные пространства, редкое население, недостаточно развитая сеть железных дорог, непроездность грунтовых дорог, отдаленность месторождений металлов и горючего от очень многих металлургических заводов, наконец, наши климатические условия, требующие много труда по охранению от зимней стужи, а также по борьбе со снежными заносами. Сюда же следует присоединить еще и сравнительную ничтожность числа механических двигателей и меньшую производительность русского рабочего. Все это создает исключительные условия, при наличии которых отвлечете у нас 10 % мужского населения тяжелее, нежели во Франции 16 %».
В частности указывалось, что включение в ряды войск многих квалифицированных рабочих, общее число коих у нас вообще было не велико, с неизбежной заменой их на заводах новичками, к сложным или специальным работам непривычными, повлекло за собою увеличение общего числа заводских рабочих, без соответственного увеличения производительности самих заводов. Очевидно, что польза, приносимая опытным слесарем в заводской работе на оборону страны, безмерно больше, нежели польза, которую можно извлечь из него в окопах.
Все эти соображения должны были, конечно, служить предостерегающими доводами против дальнейшего развития армии. Но императорская Ставка поступила иначе и взялась за неосторожное проведение в армию таких реформ, которые вели не только к ее дальнейшему численному увеличению, но и в ущерб ее внутренней стойкости. Разумеется, продовольственная разруха появилась в результате не только «оскудения» собственно земли, но в значительной мере и развала транспорта. По поводу этого последнего явления группа членов Государственного совета, специализировавшаяся на данном вопросе, еще в 1915-м году указывала Совету министров на необходимость принятия целого ряда мер для поддержания на должной высоте работы железных дорог. Но их также не послушали.
Продовольственные затруднения коснулись не только армии; они больно ударили также по населению, особенно городскому. Жизнь безумно вздорожала и к концу 1916 г. перед хлебными и съестными лавками стали постепенно образовываться «хвосты» людей, безнадежно простаивавших часами в ожидании возможности купить необходимые им продукты.
Железнодорожный развал вел за собою нарушение правильного подвоза материалов и угля к заводам, из числа которых некоторые прекратили вовсе свою деятельность. Если принять во внимание общую слабость русской отечественной промышленности того времени, то станет понятным, что это обстоятельство самым действительным образом ухудшило работу заводов на оборону, не говоря уже об удовлетворении общих потребностей населения. Словом, не только дальнейшее выкачивание из России сил и средств для ведения войны стало делом чрезвычайно трудным, но в жизни всей страны наступало очень тяжелое экономическое положение, близкое к параличу. Россия, несомненно, потеряла значительную долю своих моральных и материальных сил, почему для возможности продолжения войны, с верою в успех, нужны были какие то новые импульсы, способные возродить в ослабленном организме ее жизнь и энергию.
Не все, стремившиеся довести Россию до благополучного окончания войны, сходились в оценке тех путей, кои должны были привести к указанной цели, но, по-видимому, все чувствовали, что к разрешению именно этого вопроса Россия подошла вплотную накануне 1917 г.
4. Общее недовольство в стране
Все эти условия лишь увеличивали общее недовольство существовавшею властью, которое гнездилось в России уже давно. Выяснение корней его, конечно, не может входить в задачу настоящей книги. Здесь достаточно будет отметить, что это недовольство было двух родов: политическое и социальное, причем его можно охарактеризовать стремлением народа к «земле и воле». Крайнее обострение этого недовольства произошло под впечатлением данного в 1905 г. Манифеста 17 октября, в оценке которого правительство и общественные слои населения, впоследствии, коренным образом разошлись. Либеральные и прогрессивные круги видели в этом акте хотя и несовершенный, но вполне определенный шаг по пути к установлению в стране конституционализма; напротив, правительственные и вообще правые круги отрицали за этим актом значение конституционное и не прочь были самым решительным образом способствовать нарушению уже данных обещаний, которые, по их мнению, были не обязательны, как данные «в лихорадке». Различное отношение к акту «17 октября» особенно сказалось при обсуждении насущных земельных вопросов, требовавших, в силу разных причин, известной уступчивости со стороны состоятельных владельцев земельных участков, принадлежавших к правящим слоям населения, в пользу неимущих, каковыми являлось большинство крестьяне. Уступки эти сделаны не были, что возбудило крестьянство против власти и правящего сословия, обострив, вместе с тем, классовую рознь.
Верховная власть крепко держалась за принцип самодержавия. В нем она видела один из основных устоев крепкой России. В общественных и народных домогательствах она усматривала лишь одни «бессмысленные мечтания». Будучи все же принуждена народными волнениями, разыгравшимися в 1905 г. к уступкам, она впоследствии тяготилась ими, стремясь, по мере возможности, ослабить свою от них зависимость. Война, казалось ей, давала для этого ряд удобных случаев.
В этом убеждении была, конечно, роковая ошибка власти. Существовавшая политическая и социальная рознь не дала сформироваться здоровому патриотическому чувству, без которого немыслимо никакое серьезное напряжение государства. Правительство, не пользовавшееся доверием страны, не сумело сплотить вокруг себя общественные силы и вскоре оказалось в совершенном одиночестве. Государственные финансы ослабели, плохо развитая отечественная промышленность расползлась, земля оскудела, транспорт сдал. К тому же при дворе утвердилось влияние «темных безответственных сил», смущавшее даже монархически настроенных людей и роковым образом толкавшее верховную власть к пропасти. Все предупреждения, благоразумные советы, даже убийство Распутина, считавшегося «злым гением России», убийство, в котором приняли активное участие родственники Царя, – не остановило эту власть на пути к падению. Роковым образом Император Николай II подошел к необходимости отречения.
Случилось так, что известие об убийстве Распутина пришло в Ставку в день, назначенный для совещания специально вызванных в Могилев главнокомандующих фронтами и их начальников штабов. Предметом совещания должен был быть план военных действий на 1917 г. Несмотря на исключительную важность совещания, естественный председатель его Государь, добровольно принявший на себя тяжесть предводительствования действующей армией, оставил последнюю и, неожиданно прервав совещание, уехал в Царское Село. Этот неосторожный поступок тяжелым камнем лег на души всех нас, вызванных на совещание. Невольно у каждого явилась мысль, что для доведения страны до победного конца нужна другая власть и может быть – другой вождь.
5. Начало грозных событий
Таким образом, к концу 1916 г. страна и армия очутились перед сознанием неизбежности изменения власти. Возможен был двоякий путь – дворцового или революционного переворота. Первый выход казался менее болезненным и менее кровавым, чем путь революционный. К тому же, по мнению некоторых лиц, сочувствовавших дворцовому заговору, им обеспечивалась возможность сохранения монархического принципа. Но организация такого переворота требовала времени, которого надвигавшиеся события, по-видимому, не дали. Россия шла более быстрыми шагами к революции.
Уже в начале марта недовольство в столице стало выливаться в уличные волнения. Поводом к ним послужила дороговизна пищевых продуктов и недостаток хлеба. Население, неприученное к лишениям военного времени и напуганное слухами о введении хлебных карточек, бросилось к хлебным и продовольственным лавкам в целях сделать для себя запасы. Весьма быстро опустошив эти лавки, оно лишь подчеркнуло этим недостаточность запасов в столице и необычайно взвинтило цены на продукты первой необходимости.
В следующие дни, уже под влиянием агитации, волнения широко охватили заводы и на улице появились толпы рабочих. Слышались выкрики: «долой самодержавие, долой войну», которые говорили о политическом характере этих выступлений. Начались столкновения с войсками и полицией.
Затем волнения перебросились в войска. Гарнизон столицы состоял к тому времени исключительно из запасных частей, переполненных, как читатель уже знает, сверх всякой меры призванными, проводившими время по большей части в праздности. Это был прекрасный материал для всякого рода агитации, причем восстановление такими войсками порядка в столице было, конечно, невозможно. Революционными агитаторами был обещан этим войскам невывод из столицы на фронт. Толпа рабочих, руководимая агитаторами, разгромила столичный арсенал и овладела хранившимся там оружием. Пользуясь этим оружием, рабочие стали вооружаться и формировать из себя части «Красной гвардии»; из тюрем были выпущены все задержанные, которые еще более способствовали нарастанию беспорядков.
Наконец, к 13 марта в стенах Государственной думы сформировался и утвердился явочным порядком «совет рабочих депутатов», выделивший из себя исполнительный комитет; последний и стал руководителей революционного движения в столице. В тот же день вечером открылись заседания названного совета, причем член Государственной думы социал-демократ [Н. С.] Чхеизде[195] впервые произнес зловещие слова: «Да здравствует революция!»
Параллельно с работой социалистических партий, сгруппировавшихся вокруг названного совета, более умеренные члены Государственной думы, во главе с ее председателем M. В. Родзянко, стремились удержать начавшуюся революцию на известной грани. Эта работа им удалась лишь отчасти сформированием 14 марта Временного правительства, во главе которого стал в качестве председателя этого правительства князь Г. Е. Львов.[196] Составленная, за исключением одного А. Ф. Керенского,[197] из буржуазных элементов, новая власть оказалась в очень трудном, почти беспомощном положении, принужденная во всех принципиальных вопросах считаться с мнением Совета рабочих депутатов и его исполнительного органа, влияние которых с каждым днем, вернее часом, все росло и крепло в стране.
6. Как реагировала на события Императорская Ставка?
Находившийся со времени убийства Распутина в Царском Селе Император Николай II едва ли не в день возникновения в столице беспорядков возвратился в Могилев. О размерах и течении возникших волнений он вначале получал от военного министра того периода времени генерала [М. А.] Беляева[198] ряд успокоительных телеграмм, почему происшедшие волнения и не внесли в жизнь Ставки на первое время какой-либо особой тревоги. За последнее время беспорядки и забастовки были довольно обычны.
«Повелеваю завтра же прекратить беспорядки в столице», – телеграфировал Царь из Ставки в Петроград 10 марта.
Однако уже на следующий день Великий князь Михаил Александрович,[199] случайно оказавшейся в Петрограде, сообщал своему брату Императору Николаю II о том, что положение в столице становится грозным и что М. В. Родзянко и другие лица уговаривают его принять на себя регентство в столице. Наконец, еще через день в Могилев посыпались из Петрограда очень тревожные вести от князя [Н. Д.] Голицына[200] – нового председателя Совета министров, и М. В. Родзянко, о том, что опасность угрожает не только столице, но также стране и династии.
Вместе с тем ходатайствовалось о присылке в Петроград подкреплений из Ставки и особого лица, наделенного широкими полномочиями. Застигнутый, таким образом, неожиданностью, Император Николай II решает для восстановления в столице порядка командировать в нее с диктаторскими правами генерал-адъютанта Иванова, бывшего главнокомандующего войсками Юго-Западного фронта, а в то время состоявшего в Ставке при особе Государя. Одновременно с сим было объявлено в Ставке об отъезде Государя наступающей ночью в Царское Село.
Вместе с генералом Ивановым решено было отправить в столицу находившийся при Ставке Георгиевский батальон. Батальон этот был сформирован для охраны царской резиденции в Могилеве исключительно из заслуженных Георгиевских кавалеров. Вследствие тщательного отбора офицеров и солдат, он считался безукоризненно твердым, и, в качестве такового, подлежал отправлению в столицу.
Независимо от того, Ставка сделала, со своей стороны, распоряжение о том, чтобы в состав войск генерала Иванова были немедленно же командированы от каждого фронта (исключая Румынского), особые отряды из наиболее прочных частей войск. Однако действия генерала Иванова вылились в чрезвычайно нерешительные формы: его поезд не был пропущен в столицу, a следовавшие к нему отряды войск к моменту развязки частью запоздали, частью же не дошли до своего назначения, будучи распропагандированы в пути.
7. Накануне отречения Императора Николая II от Всероссийского Престола
Ко времени изложенных событий я, откомандовав около года корпусом, был назначен начальником штаба армий Северного фронта. Главнокомандующим войсками этого фронта был генерал-адъютант Н. В. Рузский.
– Николай Владимирович Рузский, – сказал мне при личном свидании в городе Могилеве генерал Алексеев, – по состоянию своего здоровья нуждается в опытном начальнике штаба, и Государь считает Вас очень полезным на этом посту. Этими соображениями должна быть для Вас исключена возможность отказа. Впрочем, Вы те же слова услышите лично от Государя на завтраке, – добавил он, следуя вместе со мною в губернаторский дом, где проживал Император…
В своей новой должности я находился с середины августа 1916 г. во Пскове – месте расположения штаба названного фронта, в ближайшем соседстве с Петроградом. Мне пришлось провести очень беспокойную осень 1916 г., и там же меня застали тревожные мартовские дни.
14 марта, после полудня, я, вполне неожиданно, получил телеграмму от дворцового коменданта генерала Воейкова о том, что через станцию Дно во Псков следует Государь Император. Телеграмма была подана в Старой Руссе, и в ней не было никаких отметок ни о цели поездки, ни о времени прибытия Императорского поезда. Эта телеграмма, как я уже сказал, была для командования Северным фронтом полной неожиданностью, так как еще накануне мы получили сообщение генерала Алексеева о предстоящей поездке Императора Николая II в Царское Село. Но почему потребовалось изменение направления императорского поезда? Для нас это оставалось загадкой.
Выяснив спешно время прибытия императорского поезда во Псков, генерал Рузский и я выехали на вокзал встретить Царя. Только около 8 часов вечера, уже в полной темноте, ожидаемый поезд подошел к дебаркадеру. Мы тотчас же были приняты Государем в хорошо мне известном зеленом салоне, составлявшем переднюю часть вагона-столовой. Государь был в темно-сером бешмете, перепоясанный узким черным ремнем с серебряными украшениями. Встретив нас с обычной любезностью, он спокойным голосом объяснил, что по пути в Царское его поезд был задержан известием о том, что станция Любань занята вооруженным отрядом революционеров, почему он и решил свернуть на Псков, в надежде проехать в Царское Село по Северо-Западной линии через Лугу.
После обеда, к которому мы оба были приглашены Государем и который, в обстановке прибытия поезда, показался нам крайне тягостным, я поспешил уехать в город в штаб; генерал же Рузский остался у Царя для более подробной беседы о сложившейся обстановке. В течение надвигающегося вечера я дважды заезжал на вокзал: один раз с телеграммой генерала Алексеева на имя Государя, в которой излагалась просьба о даровании стране ответственного министерства, с M. В. Родзянко во главе, и другой раз, с извещением, что станция Луга – в руках восставших, что делало уже невозможным беспрепятственное направление императорского и свитского поездов на север. Поздно вечером вышел от Царя главнокомандующий. Он казался очень утомленным и кратко сообщил мне о согласии Государя на министерство Родзянко, ответственное перед законодательными учреждениями. Неразрешенным оставался лишь вопрос о порядке назначения министров: иностранных дел, военного и морского, которых Государь желал оставить не связанными с остальным кабинетом.
– Я надеюсь, что это удовлетворить восставших, – добавил в конце своей беседы H. В. Рузский.
Однако из ночной беседы последнего по прямому проводу с М. В. Родзянко выяснилось, что к тому времени революционные требования в столице стали гораздо обширнее. «Грозные требования отречения в пользу сына, при регентстве Михаила Александровича, передавал председатель Государственной думы, становятся вполне определенными…»
В 10 часов утра 15 марта главнокомандующий вторично посетил Государя и передал ему содержание своей ночной беседы с Родзянко. Во время этой беседы генералу Рузскому была передана присланная ему циркулярная телеграмма из Ставки от генерала Алексеева ко всем главнокомандующим, не исключая и Великого князя Николая Николаевича, в которой начальник штаба Государя высказывался, подобно Родзянко, в пользу отречения. Генерал Алексеев просил главнокомандующих в случае их согласия с его мнением, телеграфировать их ходатайства об отречении непосредственно Его Величеству. В виду содержания этой телеграммы, Царь согласился с мнением H. В. Рузского об отсрочке окончательного решения до получения соответственных ответов.
Вскоре от генерала Алексеева поступила новая телеграмма на Высочайшее имя, в которой дословно передавались ответы от главнокомандующих Кавказского, Юго-Западного и Западного фронтов, являвшиеся, в сущности, ходатайствами об отречении. Великий князь Николай Николаевич телеграфировал: «Генерал-адъютант Алексеев сообщает мне создавшуюся небывало роковую обстановку и просить меня поддержать его мнение, что победоносный конец войны, столь необходимый для блага и будущности России и спасения династии, вызывает принятие сверхмеры.
Я, как верноподданный, считаю по долгу присяги и по духу присяги, необходимым коленопреклоненно молить Ваше Императорское Величество спасти Россию и Вашего Наследника, зная чувство святой любви Вашей к России и к нему.
Осенив себя крестным знамением передайте ему – Ваше наследие.
Другого выхода нет. Как никогда в жизни, с особо горячей молитвой молю Бога подкрепить и направить Вас. Генерал-адъютант Николай».[201]
Несколько позднее были получены телеграммы от главнокомандующего Румынским фронтом и командующего Балтийским флотом вице-адмирала [А. И.] Непенина.[202]
Адмирал Непепин писал: «С огромным трудом удерживаю в повиновении флот и вверенные мне войска… Если решение не будет принято в течение ближайших же часов, то это повлечете за собою катастрофу с неисчислимыми бедствиями для нашей Родины».
Здесь важно отметить, что и Временным комитетом членов Государственной думы, [и] Ставкой, и главнокомандующими фронтами вопрос об отречении Императора Николая II трактовался во имя сохранения России и доведения ею войны до конца, не в качестве насильственного акта, или какого-либо революционного «действа», а с точки зрения вполне лояльного совета или ходатайства, окончательное решение по которому должно было исходить от самого Императора. Таким образом, нельзя упрекать этих лиц, как это делают некоторые партийные деятели, в какой-либо измене или предательств. Они только честно и откровенно выразили свое мнение, что актом добровольного отречения Императора Николая II от Престола могло быть, по их мнению, обеспечено достижение военного успеха и дальнейшее развитие русской государственности. Если они ошиблись, то в этом едва ли их вина.
Генерал Рузский, собираясь с этими телеграммами к Царю и намереваясь присоединиться к их содержанию, просил также своих ближайших сотрудников – меня, как начальника штаба, и генерала [С. С.] Саввича[203] – главного начальника снабжений армий и тыла фронта, не видевших также иного исхода для успокоения страны и возможности доведения войны до конца, присутствовать при докладе, для подкрепления нашим мнением его доводов… «Государь уже осведомлен о том, что я приеду с Вами…», – сказал Н. В. Рузский.
8. Исторические минуты отречения. Назначение Великого князя Николая Николаевича вновь Верховным Главнокомандующим Русской армией
Император Николаи встретил нас в том же зеленом салоне своего вагона-столовой. Он казался спокойным, но был несколько бледнее обыкновенного: видно было, что он провел большую часть ночи без сна. Одет он был в той же темно-серой черкеске с кинжалом в серебряных ножнах на поясе. Усевшись у небольшого четырехугольного стола, Государь стал внимательно слушать Н. В. Рузского. Последний, сидя против Императора, медленным голосом стал докладывать о всем происшедшем за истекшие часы и, дойдя до телеграммы генерала Алексеева с ответными ходатайствами старших войсковых начальников, просил Государя лично ознакомиться с их содержанием.
Затем H. В. Рузский, отчеканивая каждое слово, стал излагать свое собственное мнение, клонившееся к выводу о невозможности для Государя принять какое-либо иное решение, кроме того, которое подсказывалось советами запрошенных лиц. В конце своего доклада главнокомандующий просил выслушать и наше мнение.
Мы с генералом Саввичем, остававшиеся во все время этой сцены стоя, подтвердили в общем мнение, намеченное председателем Государственной думы и поддержанное старшими начальниками действующей армии. Наступило гробовое молчание.
Государь, видимо, волновался. Несколько раз он бессознательно взглядывал в плотно завешанное окно вагона. Затем встав и быстро повернувшись в нашу сторону, перекрестился широким крестом и произнес: «Я решился… Я решил отказаться от Престола в пользу своего сына Алексея!.. Благодарю вас всех за доблестную и верную службу. Надеюсь, что она будет продолжаться и при моем сыне…»
Точно камень, давивший нас, свалился с плеч. Минута была глубоко торжественная. Поведение отрекшегося Императора было достойно всякого преклонения.
– Нет той жертвы, которой я не принес бы во имя действительного блага и для спасения России, – такими словами начиналась его телеграмма об отречении, написанная Государем тут же на имя председателя Государственной думы.
Столь же выразительными словами, полными высокого чувства к Родине, он сообщил о своем решении начальнику штаба генералу Алексееву.
Этой трогательной сценой, однако, не закончились события данного исторического дня. Манифесту, соответствующему принятому решению Государя, не суждено было быть распубликованным, с одной стороны – вследствие дополнительно состоявшегося перерешения Императора Николая II, продиктованного, по-видимому, неизлечимым характером болезни сына, об отказе его от Престола не в пользу Цесаревича Алексея, а в пользу своего брата Великого князя Михаила Александровича, а с другой стороны – вследствие телеграммы из Петрограда о прибытии вечером того же дня в Ставку двух членов Государственной думы (А. И. Гучкова[204] и В. В. Шульгина[205]). Необходимо было первоначально выяснить, чем, собственно, был вызван их приезд.
В 10 часов вечера названные депутаты прибыли в Псков. На станции они были встречены дежурным флигель-адъютантом и, минуя главнокомандующего, который, вместе со мною, поджидал их, сидя у себя в вагоне, были непосредственно приглашены к Царю. Через некоторое время из Царского поезда Государь прислал и за нами. Мы подошли к концу разговора Государя с членами думы. Кончал говорить Гучков. Император Николай II в ответ на его речь, содержание которой, по-видимому, клонилось к убеждению Царя в неизбежности отречения, коротко отвечал, что им уже принято соответствующее решение.
– Вначале я полагал, – сказал Царь, – передать Престол моему сыну, по затем, обдумав положение, переменил свое решение и ныне отрекаюсь за себя и за сына, в пользу моего брата – Михаила…
Слова эти были для генерала Рузского и меня полною неожиданностью, и я ожидал возражения на них со стороны присланных делегатов. Но они молчали. Государь встал и прошел в свой вагон, чтобы принести текст измененного манифеста. На мое сомнение, высказанное депутатам в правильности намечавшегося изменения порядка престолонаследия с точки зрения закона, я получил их успокоительные заверения. Считая свою роль этим замечанием законченной, я отошел в сторону…
Вошел вновь Император с текстом манифеста. Исполнив просьбу депутатов об изменении некоторых слов и набросав дополнительно текст двух указов Правительствующему сенату – о бытии Верховным главнокомандующим Великому князю Николаю Николаевичу и другой указ – о назначении председателем Совета министров князя Г. Е. Львова, Государь приказал изготовить эти документы для подписи. Побеседовав еще несколько минут, отрекшейся Император распростился со всеми и удалился к себе в вагон…
Я больше не видел отрекшегося Императора…
Вопрос о передаче Верховного главнокомандования Великому князю Николаю Николаевичу, насколько помнится, был подсказан Н. В. Рузским, но он казался, по-видимому, всем бесспорным: назначение же князя Г. Е. Львова было сделано в соответствии с мнением присутствовавших при этом депутатов.
9. Последние дни пребывания отрекшегося Императора в Ставке
В ночь на 16 марта отрекшийся от Престола Император Николай отбыл из Двинска через Витебск в Ставку. Обыкновенно во время императорских путешествий один за другим следовали два поезда: литера А и литера Б, по внешнему своему виду не отличавшиеся друг от друга. В первом поезде помещался Государь со всей своей ближайшей свитой; во втором – ехала охрана и низшие служащие. Поезда в пути менялись: впереди шел то поезд литера А., то литера Б. Делалось это для большей безопасности от всякого рода покушений на царский поезд.
В данном случае впереди шел поезд литера A., увозивший в Могилев отрекшегося Царя. Переезд был выполнен беспрепятственно, без всяких задержек. На станциях почти не было публики, и никаких выражений чувств ни положительных, ни отрицательных к бывшему Царю проявлено не было. Государь во время переезда держал себя сдержанно, но наружно спокойно. Он оставался в форме своих кавказских пластунов и при остановках поезда, изредка выходил из вагона подышать свежим воздухом.
Днем им была отправлена с пути Великому князю Михаилу Александровичу телеграмма, в которой он выражал свои пожелания счастливого ему царствования и объяснял мотивы, по которым считал необходимым Престол передать ему, а не законному Наследнику. Таким образом, в царском поезде тогда еще было неизвестно то решение, которое на самом деле было принято братом Государя.
Поезд с отрекшимся Императором подошел к Могилеву уже совсем вечером 16 марта. На дебаркадере для встречи Царя находился его бывший начальник штаба генерал Алекссев и выстроились в ряд офицеры Ставки. Отрекшийся Император вышел из вагона в сопровождении своего министра двора графа Фредерикса. Обняв генерала Алексеева, он, в сопровождении названных лиц, подошел к выстроившимся офицерам и, обходя их, каждому жал руку. У многих на глазах выступали слезы. Вслед затем Император Николай сел вместе с министром двора в автомобиль и проехал прямо в губернаторский дом – свою обычную резиденцию. В тихом и провинциальном Могилеве, население которого не было предуведомлено о приезде Царя, на улицах было пустынно. Мерцали только редкие уличные фонари. Все в пределах губернаторского дома – было так же наружно по-старому.
На следующий день утром, в обычное время, в помещении генерал-квартирмейстерской части состоялся оперативный доклад, затем завтрак и в 3 часа дня стал ожидаться приезд из Киева Императрицы-Матери Марии Федоровны.[206] В этот день город Могилев уже успел измениться. На городской думе висели красные саженные флаги, a впереди проходивших по улицам частей войск нестройно гремели звуки «Марсельезы».
В течение самого короткого времени, не стесняясь присутствием бывшего Монарха, произошел сдвиг «от Двуглавого орла к красному знамени».[207]
Все встречавшие старую Царицу были поражены той выдержкой, которую проявили при встрече как Императрица-Мать, так и бывший Государь.
Императрица Мария Федоровна, по прибытии поезда, со спокойным видом вышла из вагона, крепко обняла своего сына, обошла всех прибывших ее встречать, и для каждого у нее, по обыкновению, нашлось или подходящее слово, или ласковая улыбка. Затем она, вместе с Государем, удалилась в сторону и довольно долго беседовала с ним с глазу на глаз. После этого, села в один с ним автомобиль и проследовала в тот же губернаторский дом, в котором проживал Государь. Вернулась она к себе обратно в поезд, в сопровождении сына, причем отрекшийся Император оставил ее одну лишь к полуночи.
В этот же день из Ставки уехали, по настойчивому требованию солдат могилевского гарнизона, уже впитавших в себя революционные настроения, два приближенных Царя – его министр двора граф Фредерикс и дворцовый комендант генерал Воейков. Последнего очень не любили в Ставке: что же касается графа Фредерикса, весьма почтенного и заслуженного старика, то его, за иностранную фамилию, объявили в подозрении и обвинили, неправильно, конечно, в организации немецкой придворной партии и в покровительстве немцам вообще.
Императора Николая II озабочивала весьма сильно собственная судьба его и судьба его семьи, почему он поручил генералу Алексееву выяснить ее путем сношения с Временным правительством. Сношениями этими требовались: 1) беспрепятственный проезд с лицами свиты в Царское Село; 2) безопасное пребывание в Царском Селе до выздоровления детей, заболевших как раз в этот период времени корью; 3) беспрепятственный проезд в Романов-на-Мурмане[208] (с вероятным намерением временно уехать в Англию) и 4) разрешение, по окончании войны, приезда в Россию, для постоянного проживания в Крыму в Ливадии.
О четвертом вопросе генерал Алексеев, по-видимому, счел несвоевременным ходатайствовать. Первые же три вопроса были представлены Временному правительству и ими разрешены в утвердительном смысле, о чем в Ставке и была получена соответственная телеграмма князя Львова на имя генерала Алексеева. Как оказалось, однако, впоследствии выполнить эти свои постановления для Временного правительства, терявшего в виду оппозиции левых кругов, с каждым днем и часом свой авторитет, было не по силам.
Следующий день 18 марта приходился на воскресенье. День отличался от предыдущего только церковной службой в штабной церкви, на которой присутствовал Государь со своею Матерью, Императрицей Марией Федоровной. Служба прошла в особо сдержанном настроении: она была последней, на которой в Ставке присутствовал Государь.
Затем в следующие дни Император Николай II прощался со всеми военными агентами и своим штабом, причем 21 марта отдал прощальный приказ: наиболее знаменательными словами в нем были следующие:
«Эта небывалая война должна быть доведена до полной победы. Кто думает теперь о мире, кто желает его, тот изменник отечества, его предатель».[209]
«Исполняйте же ваш долг, защищайте доблестно нашу Великую Родину, повинуйтесь Временному правительству, слушайтесь ваших начальников, помните, что всякое ослабление порядка службы только на руку врагу».
Насколько знаю, приказ этот не был объявлен, и армия узнала о его существовали и содержании лишь по ходившим рукописным спискам.
Весьма трогательно было прощание Императора Николая с чинами Ставки. Все офицеры были собраны в одном из больших зал дома, в котором помещалось дежурство. Сзади офицеров и на лестнице стояли солдаты и писаря. Государь, проходя мимо, поздоровался с ними по-прежнему обычаю, и они стройно ответили ему: «Здравия желаем, Ваше Императорское Величество».
Затем отрекшийся Император вошел в середину четырехугольника, образованного офицерами Ставки, и, обратившись к ним, произнес по адресу собравшихся несколько благодарственных слов. Все были необыкновенно взволнованы… В разных местах зала начались всхлипывания… Кто-то упал в обморок… Государя также душили слезы. Он начал было прощаться, пожимая поочередно офицерам руки, но на середине внезапно оборвал эту формальность и скорыми шагами стал спускаться но лестнице… Никакие нервы не могли выдержать…
Вместе с Царем уходила прежняя Россия.
В полдень отрекшийся Царь в закрытом автомобиле выехал на вокзал, где стоял поезд Императрицы-Матери.
В тот же день 21 марта в Могилев прибыл поезд с членом Государственной думы [А. А.] Бубликовым[210] во главе для сопровождения Императора Николая II в Петербург. Началась суматоха, в которой устанавливался порядок отъезда отрекшегося Царя из Ставки. Находившийся к тому времени в поезде своей Матери Император Николай II должен был перейти к себе в вагон, к которому сзади был прицеплен другой вагон с лицами, прибывшими из столицы для сопровождения Государя. Императору Николаю II при этом было объявлено, что он должен себя считать арестованным. В таком виде бывший глава Российского государства был пленником увезен из Ставки в Царское Село…