Как оказалось, весна 1867 года положила начало нескольким годам душевных и физических мук Джеймса. В этот период он испытал приступы серьезной депрессии, но его гибкая натура помогла ему сохранить общее психическое здоровье. В какой-то момент частые боли в спине привели Джеймса в Германию с целью начать принимать ванны для облегчения болей. Но, помимо указанной, у Джеймса была еще одна причина для этой поездки. Медицинские занятия привели его к знакомству с германской экспериментальной физиологией, которая заинтересовала Джеймса; он решил посмотреть, что происходит в германских лабораториях, и одновременно усовершенствовать свой немецкий язык.
Приехав в Европу, Джеймс отложил прием ванн на несколько месяцев и все это время с увлечением посещал художественные галереи и театры. Его письма тех лет отражают перепады между периодами, когда к Джеймсу возвращались силы и он посвящал время чтению французских романов и философских произведений, и периодами плохого самочувствия, отмеченными меланхолическими размышлениями, ощущением бесцельности существования и сомнениями в правильности избранной профессии. С точки зрения психологии, можно было бы предположить, что основной конфликт натуры Джеймса заключался в том, что Джеймс колебался между бескомпромиссным спиритуализмом своего отца и собственным признанием того, что научный детерминизм в том виде, в каком его преподавали в Научной Школе Лоуренса, может иметь смысл, по крайней мере, в некоторых обстоятельствах. Джеймс рассматривал вселенную как нечто незавершенное и пребывающее в непрерывно меняющемся состоянии, что сильно затрудняло интерпретацию человеческого опыта. Детерминистский взгляд затруднял поиски смысла жизни; ценности идеалистов находились на таком абстрактном уровне, что не могли иметь никаких точек соприкосновения с реальностью современного мира. Хотя Джеймс признавал ценность детерминистского мировоззрения, он не мог принять детерминизм, не дававший удовлетворительного объяснения понятию зла. Если зло нельзя преодолеть, хотя бы частично, то верить в то, что единственный выход заключается в абсолютном пессимизме, просто цинично. Если Бог сотворил зло только для того, чтобы затем искоренить его, то человеческая воля есть не что иное, как фикция, а жизнь есть не что иное, как царство скуки. Джеймс нуждался в компромиссе, и его последние произведения свидетельствуют о том, что в конце концов он отыскал для себя такой компромисс. В своих произведениях Джеймс предлагает миру прагматичную философию, которая, как он надеялся, поможет сблизить противоречивые взгляды.
Тем временем Джеймс пытался найти для себя лично нечто такое, во что он мог бы верить и что помогло бы ему вытянуть себя из душевной депрессии. Он нашел частичное решение проблемы в работах французского философа Ренувье, которого он позже окрестил «эмпириком-недетерминистом». Определение свободной воли, данное Ренувье — «придерживаться мысли «потому что я так захотел» — несмотря на то, что у меня могут быть и другие мысли», — дало Джеймсу точку опоры. Первым актом свободной воли со стороны Джеймса явилось то, что он уверовал в свободную волю. Впоследствии, рассказывая о компромиссе Джеймса, А. Дж. Эйер писал, что Джеймс «воспользовался преимуществом быть реалистом в отношении любых фактов и практических проблем и идеалистом в отношении морали и теологии».
Месяцы, проведенные Джеймсом в Европе в 1867–1868 годах, не избавили его ни от болей в спине, ни от раздумий о будущем, однако увлеченное чтение литературных и философских произведений принесло ему несомненную и огромную пользу. Кроме этого, по мере того как поправлялось в Берлине его здоровье, Джеймс посещал лекции по физиологии Эмиля Дю Буа-Реймонда и приступил к выработке идей о том, как подойти к психологическим вопросам с точки зрения физиологии. Первым шагом в достижении этой цели являлось получение медицинской степени.
Возвращение Джеймса в Кембридж и мысли о предстоящих экзаменах по медицине привели к возврату депрессивного состояния. Несмотря на все волнения, Джеймс справился с ситуацией. Он тщательно подготовился к экзамену, выдержал его и наконец в 1896 году получил степень доктора медицины.
После получения медицинской степени Джеймс в течение нескольких лет не совершил ничего значительного. Он отдавал время чтению и отдыху и продолжал расстраиваться из-за отсутствия основного направления в своей жизни. Джеймс решил, что его здоровье не позволит ему справляться с теми нагрузками, которых требовала рутинная врачебная практика и лабораторные исследования. И, что было еще важнее, он обнаружил, что медицина лишена полета ума. Все еще без определенной цели он время от времени посещал лекции в Гарварде. Отец обеспечивал его средствами для путешествий и бездействия, полагая, что со временем Джеймс определится в своих намерениях.
Именно в тот момент бывший учитель и сосед Джеймса, Чарльз Элиот, помог Джеймсу избавиться от хандры, предложив ему в 1872 году в течение полугола вести занятия по сравнительной анатомии и физиологии в Гарварде. Уильяму было к тому времени 30 лет, но у него до сих пор не было постоянной работы, и он все еще жил как испорченное дитя в защищенной от невзгод атмосфере родительского дома. Он воспринял предложение Элиота как дар божий и принял должность в надежде на то, что она поможет рассеять его «философическую ипохондрию».
Избавившись наконец от чувства вины, какую он мог испытывать по причине своей зависимости от родителей и отсутствия цели в жизни, Уильям достиг большого успеха как преподаватель. С детских лет принимавший участие в интеллектуальных дискуссиях, обычных для либеральной атмосферы его родного дома, Джеймс легко находил общий язык со своими студентами, а они — с ним. Студентов привлекали его разносторонние знания и попытки связать учебный материал с жизненными ситуациями. Его обширный опыт, начитанность, талант общения и подкупающие манеры способствовали росту его популярности. Похоже на то, что с тех пор как Джеймс в 1870 году познакомился с трудами Ренувье, он выработал свой практический подход к обучению и к жизни в целом. Хотя его задача заключалась в обучении студентов физиологии, он толковал свой предмет достаточно широко, что давало ему возможность познакомить студентов со многими собственными идеями, причем студенты реагировали на это положительно. После этого первого успеха Джеймсу предложили в следующем учебном году провести полный курс занятий. Несмотря на то, что его преподавательская деятельность прибавила ему уверенности в собственных силах и уменьшила депрессию, Джеймс чувствовал: прежде чем он окончательно определится, ему необходимо еще один год провести в Европе. По прошествии этого года он до конца жизни продолжал работать в Гарварде.
Многим студентам, посещавшим занятия Джеймса, было суждено сделаться знаменитыми. Хорошо известен тот факт, что в числе студентов Джеймса были такие люди, как Джордж Сантаяна, Гертруда Стайн и Г. Стэнли Холл. Помимо названных, студентами Джеймса были также Мортон Принс и Борис Сидис, внесшие значительный личный вклад в американскую психиатрическую и психоаналитическую науку. Джеймс Джексон Путнэм, близкий друг Уильяма Джеймса, стал важной фигурой в психоаналитическом движении, причем могло случиться так, что если бы не влияние Джеймса, Путнэм вообще бы не занялся психоанализом.
Общение Джеймса с Мортоном Принсом оказало решающее влияние на профессиональное становление Принса. Подобно Джеймсу, Принс принял подходы Жане и Шарко к неврологии и клинической медицине и получил всемирную известность благодаря своим книгам. Он отстаивал «научную психопатологию», основал «Журнал аномальной психологии» и в течение многих лет занимал пост редактора этого журнала.
Примерно десять лет тому назад Давид Шаков вспоминал, что через Джона Дьюи Джеймс вошел в его жизнь и стал его неизменным героем. Историкам досталось от Шакова за их «ограниченный взгляд» на факторы, которые, по их мнению, сыграли решающую роль в развитии психоаналитической мысли. Он писал:
«Подобная нечувствительность проявилась в невнимании к выводам, проистекающим из двух фундаментальных принципов Джеймса. Одним из этих принципов, названным Торндайком самым значительным открытием Джеймса в области психологии, является существование «краевых» психических состояний. Другой принцип заключается в том упоре, какой делал Джеймс на концепции, до некоторой степени связанной с первым принципом — концепции «привычки», то есть повторяющихся и, казалось бы, незначительных событий в наших жизненных обстоятельствах и наших поступках…, могущих играть важную роль в формировании наших мнений, восприятий [и] реакций».
По мере того как Джеймс приобретал известность, он начал делиться своими знаниями и философскими воззрениями не только со своими студентами и коллегами, но также с другими преподавателями, широкой публикой и с образованными людьми в целом. Число предметов, не удостоившихся внимания Джеймса, можно пересчитать по пальцам. Он анализировал социальные и политические вопросы в статьях о патриотизме, войнах, линчевании (самосуде), аскетах, гениальности и скрытых энергетических возможностях человека. Сын Джеймса, Гарри, писал, что Джеймс «не был склонен недооценивать бойцовский инстинкт», который он рассматривал как крайне легковозбудимую силу, лежащую в основе общественных структур всех доминирующих рас. Он выступал в поддержку международных судов, сокращения вооружений и прочих «мер, способных противостоять страсти к разжиганию войны». Джеймс предлагал перевести «бойцовский инстинкт» в созидательное русло и выступал против тех, кто пытался утвердить социальную психологию, основанную на предполагаемой гедонистической природе человека.
По мнению Джеймса, в основе человеческой натуры лежит творческий потенциал индивидов, который успешнее всего реализуется во взаимодействии с общественным порядком. Джеймсова концепция «социального я» использовалась в более поздних разработках психологической и социологической теории как основа для анализа индивидуальных и групповых поступков.